Автобиография - Агата Кристи

С деньгами в Южной Африке все обстояло хорошо, и это способствовало отличному настроению. Почти во всех отелях мы считались гостями правительства, и путешествия по железной дороге были для нас бесплатными — поэтому лишь поездка на водопад Виктория потребовала существенных расходов.

Из Южной Африки наш путь лежал морем в Австралию. Это было долгое и весьма однообразное плавание. Я никак не могла взять в толк объяснения капитана и поверить, что кратчайший путь из Кейптауна в Австралию пролегает через Южный полюс, почему нам и понадобилось плыть сначала на юг, а потом снова на север. Он даже чертил какие-то диаграммы, которые в конце концов меня убедили, но так трудно все время помнить, что земля круглая, а полюса — плоские. Это, разумеется, научный факт, однако в реальности его почти невозможно себе представить. Солнце светило не часто, но в общем путешествие было тихим и приятным.

Меня всегда удивляло, что описание разных стран никогда не совпадает с тем, что видишь потом воочию. Я представляла себе Австралию как бескрайнюю голую пустыню, по которой скачут сонмы кенгуру. По прибытии в Мельбурн меня поразил необычный вид тамошних деревьев и то, какое своеобразие сообщают пейзажу австралийские эвкалипты. Первое, на что я всегда обращаю внимание, это деревья и форма возвышенностей. В Англии мы привыкли к тому, что у деревьев темные стволы и светлые густые кроны; в Австралии, на удивление, все наоборот. Кора на деревьях серебристо-белая, а листва темная — это напоминает фотонегатив и преображает весь пейзаж. Другая удивительная вещь — попугаи: голубые, красные, зеленые — они летают стаями, громко хлопая крыльями. У них потрясающая окраска: кажется, будто по небу порхают драгоценные украшения.

В Мельбурне мы пробыли недолго и совершили оттуда несколько разных вылазок. Одна мне запомнилась особенно — из-за гигантских древовидных папоротников. Густые заросли этих тропических растений были последним, что я ожидала увидеть в Австралии. Очень красиво и необычно. С едой возникали, однако, трудности. Помимо гостиницы в Мельбурне, где кухня была превосходной, похоже, нигде не подавали ничего другого, кроме невероятно жесткой индейки. Бытовая гигиена также приводила в смущение человека, получившего викторианское воспитание. Для начала всех женщин нашей экспедиции любезно проводили в одну комнату, посреди которой, у всех на виду, стояли две ночные вазы, готовые к использованию. Укрыться было совершенно негде, и это создавало серьезные неудобства…

В Австралии, а потом и в Новой Зеландии я допустила непростительную оплошность, нарушив местные правила поведения за столом. Нашу миссию обычно опекал мэр или глава торгового представительства. На одном из первых обедов, устроенных в нашу честь, я по наивности прошла и села за стол рядом с мэром или каким-то другим высоким официальным лицом. Ехидного вида старуха сказала мне: «Думаю, миссис Кристи, вам приятнее будет сидеть рядом с мужем». Весьма смущенная, я быстро обошла вокруг стола и заняла место возле Арчи. Оказывается, там было принято, чтобы во время подобных обедов каждая женщина сидела подле своего мужа. Как-то в Новой Зеландии я запамятовала это правило, но уж после того всегда хорошо помнила свое место.

В Новом Южном Уэльсе мы остановились на меленькой станции под названием, если не ошибаюсь, Ианга, там было широкое озеро, и по нему плавали черные лебеди. Очень красиво! Пока Белчер с Арчи отдавали все силы на благо Британской империи, отстаивая ее интересы в сфере торговли, миграции населения и ряде других, мне было позволено, к великой моей радости, посидеть в апельсиновой роще. Там стоял чудесный шезлонг, в небе восхитительно светило солнце, и, если память мне не изменяет, я съела двадцать три апельсина, тщательно отбирая самые лучшие плоды на ближних деревьях. Нет ничего лучше спелого апельсина, сорванного прямо с ветки. В Австралии я сделала для себя немало открытий в области растениеводства. К примеру, прежде я представляла себе, что ананасы изящно свешиваются с ветвей ананасного дерева, и была потрясена, когда до меня дошло, что поле, которое я приняла за капустное, на самом деле — плантация ананасов. Я даже немного расстроилась, что столь изысканный плод так прозаически произрастает.

Чаще всего мы путешествовали по Австралии поездом, но возили нас и на машине. Именно тогда я поняла, насколько опасной может оказаться автомобильная поездка по бескрайним просторам плоских пастбищ, где однообразие линии горизонта лишь изредка нарушается очертаниями ветряной мельницы: здесь, в буше, как называют эти просторы местные жители, ничего не стоит заблудиться. Солнце стоит так высоко над головой, что теряешь всякое представление о частях света, и нигде нет никаких ориентиров. Я представить себе не могла, что пустыня бывает покрыта зеленой травой — пустыня, по моим понятиям, должна быть песчаной. И даже в песчаной пустыне, похоже, гораздо больше всякого рода возвышений и ориентиров, помогающих отыскать дорогу, чем на зеленых пастбищах Австралии.

Затем мы отправились в Сидней и очень весело провели там время, хотя я и была несколько разочарована видом сиднейской гавани — ранее мне приходилось слышать, что бухты Сиднея и Рио-де-Жанейро — самые красивые в мире. Видимо, я слишком многого ждала. К счастью, мне так и не довелось побывать в Рио, поэтому картина его бухты, раз представившаяся моему воображению, имеет шанс остаться незамутненной.

Именно в Сиднее мы познакомились с семьей Беллов. Когда бы я ни вспоминала об Австралии, я всегда вспоминаю Беллов. Молодая женщина, чуть постарше меня, однажды подошла ко мне в сиднейском отеле, представилась Уной Белл и пригласила всех нас погостить у них на ферме в Квинсленде в следующие выходные дни. Поскольку Арчи с Белчером должны были прежде совершить поездку по ряду очень скучных мест, решили, что я сразу поеду с Уной на их ферму в Каучин-Каучине и буду поджидать там остальных.

Мы очень долго, помню, несколько часов, ехали на поезде, и я смертельно устала, потом продолжили путешествие на машине и в конце концов прибыли в Каучин-Каучин, неподалеку от Буны в Квинсленде. Полусонная с дороги, я вдруг очутилась в гуще бурлящей жизни. Комнаты, освещенные лампами, были полны симпатичных девушек, наперебой предлагавших выпить какао, кофе — все, что душе угодно; девушки разговаривали одновременно и весело смеялись. Я находилась в том полуреальном состоянии, когда изображение перед глазами не то что раздваивается, а расчетверяется, поэтому мне показалось, что семья Беллов состоит не менее чем из двадцати шести человек. На следующий день представления мои разумно сократились до четырех дочерей и умеренного количества сыновей. Все девочки были немного похожи друг на друга, кроме Уны — у той были темные волосы. Остальные — светловолосые, высокие, с удлиненными лицами; все очень грациозно двигались, прекрасно ездили верхом и сами напоминали молодых, резвых кобылок.

Это была чудесная неделя! В девицах Белл таилось столько энергии, что я с трудом поспевала за ними, а в братьев, во всех по очереди, я просто влюбилась: Виктор — весельчак, умевший очаровательно ухаживать, Берт — великолепный наездник, весьма основательный человек; Фрик — тихий, спокойный, большой меломан. Помню, именно Фрику я отдала свое сердце. Спустя много лет его сын Гилфорд участвовал в археологической экспедиции в Ираке и Сирии, в которой работали и мы с Максом, и я до сих пор считаю Гилфорда почти своим сыном.

Главная роль в семье принадлежала матери, миссис Белл, давно уже к тому времени овдовевшей. Она чем-то напоминала королеву Викторию — невысокая, седовласая, со спокойной, но властной манерой держаться. Миссис Белл управляла семьей как самодержица, и так к ней в семье и относились — как к владычице.

Среди слуг, работников фермы и подсобных рабочих, большинство которых были полукровками, один или два представляли собой чистокровных аборигенов. Эйлин Белл, младшая из сестер, чуть ли не в первое же утро сказала мне:

— Вы должны увидеть Сьюзен.

Я спросила, кто такая Сьюзен.

— О, она одна из черных, — аборигенов называли «черными». — Из самых настоящих, чистокровных черных. И она замечательно всех изображает.

Итак, передо мной предстала сгорбленная пожилая аборигенка — по-своему такая же королева, как и миссис Белл. Она продемонстрировала свое искусство, изобразив всех сестер, кое-кого из братьев, каких-то детей и даже лошадей. Сьюзен оказалась превосходным мимом и получала удовольствие от своего представления. Еще она, фальшивя, пела странные мелодии.

— А теперь, Сьюзен, — сказала Эйлин, — покажи, как мама идет поглядеть кур.

Но Сьюзен покачала головой, и Эйлин пояснила: она никогда не показывает маму, считает, что это было бы неуважением к ней и что не следует этого делать.

У Эйлин было несколько собственных обычных домашних кенгуру и валлаби, а также множество собак и, разумеется, лошадей. Все Беллы старались подвигнуть меня на верховую прогулку, но любительский опыт охоты в Девоне не позволял мне считать себя сколько-нибудь умелой наездницей. Кроме того, я не люблю ездить на чужих лошадях, опасаясь повредить их ненароком. В конце концов Беллы сдались, и мы носились по окрестностям на машине. Мне было очень интересно посмотреть на работу пастухов и прочие фермерские труды. Похоже, Беллам принадлежала солидная часть Квинсленда и, если бы у нас было больше времени, сказала Эйлин, она свозила бы меня на север, на дальние пастбища, которые были еще более дикими и обширными. Никто из сестер Белл никогда не закрывал рта. Они обожали своих братьев, открыто преклонялись перед ними, словно перед героями, и для меня в этом было что-то необычное. Сестры постоянно куда-то неслись — на дальние пастбища, к друзьям, в Сидней, на собрания — и напропалую флиртовали с разными молодыми людьми, которых почему-то называли «купонами», — видимо, это прозвище было отголоском войны.