Лекции по посланию к Галатам - Мартин Лютер

Итак, обетования были даны ему не о всех иудеях или о многих потомках, но об одном Потомке [Семени], Который есть Христос. Иудеи не принимают этого павлова истолкования. Они ошибочно полагают, что здесь имеет место неверное написание [формы] числа и что здесь вместо множественного числа [ошибочно] использовано единственное . Но мы остаемся верны мнению Апостола, который не случайно подчеркивает термин “семя”. Он объясняет это воистину по-апостольски: Семя есть Христос. Несмотря на то что иудеи отрицают это, мы имеем достаточно веские аргументы, которые Павел приводил ранее. Этого они не могут отрицать, и эти аргументы также поддерживают настоящее утверждение. Пожалуй, достаточно говорить об аналогии, или аллегорической картине божественного установления, то есть о человеческом завете. Далее он расширяет и применяет этот прием.

17. Я говорю то, что завета о Христе, прежде Богом утвержденного, закон, явившийся спустя четыреста тридцать лет, не отменяет так, чтобы обетование потеряло силу.

Здесь иудеи могли бы возразить: “Бог не удовлетворился тем, что дал Аврааму обетования, но четыреста тридцать лет спустя Он даровал также и Закон”. Распространив Свои обетования, как нечто такое, что не может оправдывать, Бог якобы добавил к ним нечто лучшее, а именно — Закон, так чтобы после его появления — появления, так сказать, более “достойного преемника” — не просто какие-то “никчемные люди”, но исполнители Закона могли получать оправдание его [Закона] посредством. Таким образом, дескать, Закон, последовавший за обетованием, упразднил последнее. У иудеев имеется множество уверток и отговорок подобного рода. Но Павел ясно и четко опровергает такое возражение и убедительно говорит: “Закон не может отменять обетований. Напротив, фактически завет, который был заключен: ‘Семени твоему и т.д.’,— это завет Божий, завет, утвержденный еще до обрезания всего иудейского народа. Ибо обетования, которые содержит Писание, были “письменами”, позже они были скреплены “печатями”, а именно — обрезанием и другими церемониальными законами. Таким образом, Закон, пришедший через четыреста тридцать лет после обетования, не отменил последнего. Он ничего не отнял бы у обетования, даже если бы пришел раньше [чем через четыреста тридцать лет]. Но теперь, когда Закон был дан спустя много столетий после обетования, он [тем более] не делает последнее недействительным”.

Но давайте поставим два эти явления [Закон и обетование] друг напротив друга и позволим им противостоять друг другу. И давайте посмотрим, что сильнее — то есть отменяется ли обетованием Закон или же Законом отменяется обетование? Если Законом отменяется обетование, то получается, что своими делами мы выставляем Бога лжецом и лишаем Его обетование действенности. Ибо если Закон оправдывает, то он освобождает от греха и смерти, а следовательно — это же производят наши дела и человеческие усилия, которыми Закон соблюдается. Тогда обетование, данное Аврааму, становится недейственным и совершенно бесполезным. И отсюда [в таком случае] следует, что Бог является лжецом и пустословом. Ибо если тот, кто обещает что-то, не желает затем исполнять обещанного, но хочет сделать это недействительным, то что же это еще означает, если не то, что он— лжец и болтун? Но Закон не может сделать Бога лжецом, и наши дела не могут сделать обетование недействительным. Таким образом, оно должно быть действенным и твердым, даже если бы мы были способны соблюдать и исполнять Закон, поскольку Бог не дает пустых обетований. И даже если бы мы должны были признать, что все люди так же святы, как Ангелы (а это невозможно), и что они вообще не нуждаются ни в каком обетовании, то даже тогда следовало бы со всею уверенностью заявить, что обетование абсолютно незыблемо и твердо. Ибо, в противном случае, пришлось бы назвать Бога пустословом или лжецом, который либо пообещал что-то безо всякой цели, либо не желает исполнять того, что обещал. Посему как обетование было дано прежде Закона, так же оно стоит и выше Закона.

Бог поступил весьма мудро, давая обетование задолго до Закона, дабы никто не утверждал, что праведность дана через Закон, а не через обетование. Более того, Он намеренно предварил Закон обетованиями. Ибо если бы Он хотел, чтобы мы оправдывались Законом, то дал бы его за четыреста тридцать лет до обетования, или уж во всяком случае — вместе с обетованием. Но реальная ситуация такова, что прежде всего [давая обетование] Он хранит полное молчание о Законе. В конце концов Он учреждает его через четыреста тридцать лет. Однако на протяжении всего этого времени Он говорит о Своих обетованиях. Таким образом, благословение и дар праведности были даны до Закона, через обетование. И посему обетование выше Закона [первично по отношению к Закону]. Итак, Закон не отменяет обетования. Но вера в обетование, которою верующие спасались даже до явления Христа и которая теперь проповедуется через Евангелие всем народам мира, разрушает Закон — так что он не может более умножать грех, устрашать грешников и повергать в отчаяние тех, кто ухватился за обетование верой.

Огромное значение, или скорее даже ирония, содержится в решительном указании Павла на период в четыреста тридцать лет. Он как бы говорит: “Если вы знаете арифметику, то посчитайте на пальцах продолжительность периода между этими событиями — когда было дано обетование, и когда был дан Закон. Несомненно, обетование существовало значительно раньше, еще когда Закона не было (то есть оно было дано за четыреста тридцать лет до Закона)”. Это весьма убедительный аргумент, основанный на некотором специфическом интервале времени.

Павел говорит здесь не о Законе вообще, но только о записанном Законе. Он как бы заявляет: “Бог не мог рассматривать наше служение, наши дела и заслуги, которых еще не существовало, потому что в те времена еще не было Закона, который заповедовал бы служение, предписывал бы дела и обещал бы жизнь тем, кто соблюдает его. ‘Кто исполняет его, — говорит он,— тот жив будет им’. Так, если бы я дал поле или дом человеку, которому я ничем не обязан, и сделал бы это не по принуждению, но исключительно по доброй воле, и если бы через двадцать или более, лет после того, как я сделал ему это одолжение, я навязал бы ему закон, обязывающий его совершать что-то, то он не мог бы сказать, что он заслужил [мое] благорасположение своими делами, поскольку он получил это от меня за столько лет до того и исключительно по милости, когда я ничего не требовал от него. Точно таким же образом Бог не может принимать дела и добродетели, предшествующие праведности, ибо обетование и дар Святого Духа пришли за четыреста тридцать лет до Закона”. Именно это Павел и подчеркивает с иронией.

Аналогичным образом мы можем сказать: “Христианство уже существовало за четыреста тридцать лет до появления нашей монашеской жизни. То есть наши грехи были искуплены смертью Христа за шестнадцать столетий до того, как возникли какие бы то ни было монашеские ордены или покаянные каноны, или до того, как были выдуманы такие понятия, как половинчатая и полная добродетели. И как же нам теперь приносить искупление за наши грехи собственными делами и добродетелями?”

“И, — говорит он, — если иудеи обретают праведность Законом, то как же тогда Авраам обрел ее? Законом? Нет, ведь Закона тогда еще не существовало. Если в те времена не существовало Закона, то не было и дел или добродетели. Но что же существовало в те времена? Ничего, кроме обетования. Посему оправдывает обетование, а не Закон”. Так Павел собирает веские аргументы, основывающиеся на сходстве различных специфических исторических периодов и личностей, и никакой здравомыслящий человек не может придраться к ним. Давайте же укрепим свои сердца этими аргументами, ибо в искушениях чрезвычайно полезно поразмышлять над ними. Они ведут нас от Закона и от дел — к обетованию и вере, от гнева — к благодати, от греха — к праведности, от смерти — к жизни.

Поэтому я часто и настойчиво повторяю, что Закон и обетование должны различаться самым тщательным образом. Ибо они столь же далеки друг от друга по времени, месту, обличью и всем свойствам, как небо и земля, как начало мира и его конец. Они действительно близки друг к другу, потому что соединены в одном человеке, или в одной душе. Тем не менее, по отношению и действию их следует разделять как можно решительнее, так, чтобы Закон властвовал над плотью, но обетования правили в сердце. Отводя каждому из этих явлений [учений] свое специфическое место, вы пребываете в безопасности между ними — в обетовании на небесах, и в Законе на земле, в Духе благодати и мире в Раю, и во плоти дел и муках на земле. И тогда те скорби, которые вынуждена переносить плоть, не будут тяжкими, ибо обетование сладко и приносит чудное наслаждение сердцу. Но если вы смешиваете между собою эти понятия, помещая Закон в свое сердце, а обетование о свободе — в плоть, то образуется такая же путаница и неразбериха, как в папстве. И тогда вы не знаете, что такое Закон, а что такое обетование, что такое грех, а что такое праведность.