Обречённый на одиночество. Том 1 - Усман Абдулкеримович Юсупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставив костер догорать, Алхаст вернулся в дом. Набрав полный кумган воды, он вышел во двор и совершил омовение, по три раза тщательно промывая кисти, лицо, руки до локтей и ступни.
Подождав, пока последние капли с него не стекут на землю – а вытираться полотенцем он не хотел, боясь нарушить первозданную чистоту, волнующее таинство совершаемого действа – снова вернулся в дом и стал на молитву.
Специально для сегодняшнего дня Алхаст взял молитвенный коврик отца. Абу говорил, что коврик этот ему подарил истинно праведный человек, житель далекого горного аула, у которого он останавливался во время своих частых походов в горы. И наказывал, чтобы после его смерти коврик берегли как дорогую реликвию. Абу придавал ему мистический смысл. Благо праведного человека, добавлял он, не кончается даже после того, как могила его зарастет травой или холмик этот исчезнет вовсе, а надмогильный камень свалится от времени. Алхаст и сейчас чувствовал в этом коврике тепло отцовских прикосновений. Образ Абу, все время стоявший перед глазами, наполнял сердце сына благостным покоем, вызывая благородные, приятные душе и уму мечтания. Алхаст хотел, очень хотел быть похожим на отца. Люди его уважали, дети почитали. Для них, для всех его детей, он был самым чистым, самым мудрым и самым праведным человеком на земле. Какое бы горе, какая бы беда не случалась с ним или с близкими, родными ему людьми, никто и никогда не видел его растерянным или подавленным. «Все от Бога, кто знает лучше Него в чем благо, а в чем зло?! Кто может сотворить большую справедливость, чем Он! Хвала Всевышнему, хвала Тому Единственному, кто в состоянии заменить одно другим!» – таков был единственный ответ Абу любому испытанию. О, Вера! О, Чистая, бесконечно Глубокая Вера! Сколько раз отвечал Алхаст теми же словами отца на вызовы своей судьбы, пытаясь вернуть своему сердцу обычный, спокойный ритм. И мысленно, и тихим шепотом, и оглушающим криком. Все напрасно. Как бы ему самому этого ни хотелось, слепое сердце в груди Алхаста… этот комок мягкой, вязкой глины, смоченный весенним дождем и прокисающий в сумеречной тени глубокого ущелья… нет, как бы ему ни хотелось, сердце Алхаста не было сердцем Абу! Поэтому и слово Юсупан Абу так и не зацвело в сознании Абун Алхаста…
Алхаст некоторое время простоял молча, пытаясь вернуть в свое лоно мысли, мечущиеся из стороны в сторону, словно заблудившийся в ночи путник. С трудом справившись с этой нелегкой для него сегодня задачей, он воздел руки к небу и вслух обратился к Всевышнему:
– Господь Мой! Смиренно прошу Тебя даровать мне терпение и истинную покорность! Все в твоей власти! Надели меня силой, которую Ты одобряешь. Помоги мне выбрать угодную Тебе дорогу в жизни, из которой я шагну в Судный день, и на Весах Справедливости мои благие дела перевесят дела недостойные. Милостивый Бог мой, позволь мне приблизиться к праведникам, хранившим Слово Твое, чьи устремления к Сиянию Твоему Ты благословил, чья любовь к Тебе затмевала страх перед Тобой! Позволь мне достойно предстать перед своим отцом, который стремился хоть немного приблизиться к истинным рабам Твоим! Позволь мне стать пред родителем моим в облике сына, оправдавшего надежды отца! Благослови меня, Господь мой, на путь, что я выбрал и на который сегодня ступаю с надеждой на помощь Твою и с верой в Тебя. Если мой выбор не угоден Тебе, останови меня, пусть даже закрыв книгу жизни моей!
Из окна был виден край сада, где Алхаст развел костер. Там давно уже все догорело, не было даже дыма. Алхаст взял алюминиевый тазик, железный совок и вышел.
Тщательно собрав золу в тазик, вернулся в дом. Принес в ведре дождевую воду из бочки под карнизным желобом, и поставил ее на газовую печку.
Пока управлялся с другими делами, вода вскипела. Молодой человек вылил ее на золу в тазике. Старательно размешав, поставил тазик на огонь. Прокипятил ровно столько времени, сколько хватило бы, чтобы вкрутую сварить куриное яйцо.
Подождав пока все остынет, Алхаст слил воду в эмалированную кастрюлю. На дне осталась жидкая кашица из золы – старинное мыло было готово.
Запершись в сарае, Алхаст, не спеша и с большим тщанием, промыл свое тело, будто собирался тут же обернуться белым ситцевым саваном. Проделал это три раза, обильно нанося мыло и смывая его теплой водой. Подождав немного, он по одиннадцать раз прочитал две молитвы-заклинания. Потом – один раз уже другую молитву, длинную и строго зарифмованную. Дважды по три раза протер себя мылом, все так же теплой водой смывая его. После этого встал, снова произнес то ли молитву, то ли заклинание и вылил на себя полное ведро холодной воды. Расслабленному нагретой водой телу не понравилась разыгравшаяся на нем схватка тепла и холода. Оно тут же покрылось гусиной кожей. Алхаст вздрогнул, словно от пробежавшей с ног до головы судороги.
Насухо протерев тело полотенцем, оделся, вернулся в дом, встал на молитвенный коврик отца и, соблюдая строгую очередность, повторил всё те же молитвы-заклинания в том же порядке.
Завершив таким образом эти долгие процедуры, он сложил коврик отца, положил его у изголовья своей кровати, вышел из дома и сел на скамейку у калитки.
Алхаст ждал Имрана.
…Вскоре подошел и он. Сел рядом с другом, чуть перевел дух и заговорил:
– Я, конечно, не знаю, Алхаст, что там произошло и каким боком все это нас касается. Хотя твое поведение меня, честно говоря, серьезно беспокоит. Что-то с тобой происходит…
– Ты опять за свое? Оставь, Имран…
– Ладно! – вскинулся тот. – Ладно! Оставил! Все!..
– Да не злись ты, Имран… Ну, узнал что-нибудь?
– Если коротко – о судьбе Руслана никто ничего не знает. Мне не удалось найти человека, который видел бы его со вчерашнего дня…
– Ты везде побывал?
– Как это, везде! Никто не в силах побывать везде за несколько часов… Я побывал там, где, на мой взгляд, можно было добыть хоть какую-то информацию о нем.
– Прости, Имран, я именно это и имел ввиду.
Алхаст встал.
– Значит что-то действительно произошло, – тихо произнес он, словно стремился усилить беспокойство Имрана, и так уже достаточно измученного
