Двадцатое июля - Станислав Рем

Мейзингер сделал вид, будто что-то ищет в карманах: он терпеть не мог, когда шеф заставлял адъютанта выполнять «бабскую» работу. Раньше у Генриха в приемной сидела секретарша, смазливая блондинка. Но Мюллер решил, что для военного времени в качестве помощника лучше подходит адъютант с военной выправкой. А жаль, девка была что надо…

Мюллер посмотрелся в зеркало. Конечно, вид далеко не цветущий, однако время сейчас не то, чтобы приводить себя в порядок.

— И каким образом, Карл, ты бы покинул Берлин?

— Машина. Поезд. Пешим ходом.

— Ну да, конечно. Транспорт проверяется, на дорогах усиленные патрули, арестовывают всех, кто вызывает даже малейшее подозрение. Самолета у тебя нет. И шапки-невидимки тоже.

— Он мог исчезнуть из города вчера вечером. Когда начался бой.

— Не мог. — Мюллер потрогал маленькую бородавку на правой щеке. — Не мог он вчера покинуть город. Потому что не знал, жив фюрер или нет. В сообщении шла речь о ранении. И только. А потому он должен был остаться в городе до возвращения фюрера. Иначе его действия расценили бы как измену родине. Вот так вот, мой дорогой друг.

— А при чем здесь покушение на фюрера? Он что, и в нем участвовал?!

— Можно сказать и так.

Мейзингер на мгновение замер. Потом медленно произнес:

— Подожди, Генрих… Но ведь тогда из твоих слов следует, что фюрер… умер?

«Идиот. — На лице Мюллера ничего не отразилось. — Какой же я идиот! Он прочувствовал мою интонацию».

— Не знаю, Карл. По крайней мере вчера вечером он находился в крайне тяжелом состоянии.

Мейзингер отказался от принесенного Гюнтером кофе.

— Ты что-то скрываешь, Генрих. А ведь сам когда-то говорил, что при неимении полной информации мы делаем неправильные выводы. Поэтому я не буду делать выводы. Я сделаю свою работу. Я найду корректора, Генрих. Обещаю. Хотя и не понимаю, зачем он тебе в такое время понадобился. Но если ты его ищешь, значит, так нужно. Правда, за качество труда я на таких условиях не отвечаю.

— А ты мне не диктуй условия! — агрессивным тоном Мюллер попытался закамуфлировать свой промах. — От тебя, кроме работы, ничего и не нужно. Будешь кофе? Нет? Тогда нечего тут торчать. Приступай к работе.

Когда Мейзингер ушел, Мюллер еще раз обругал себя. Сдерживаться, надо уметь сдерживаться при любых обстоятельствах. Старые товарищи по службе знают его лучше, чем все остальные сотрудники, а потому именно с ними нужно вести себя крайне осторожно. Мейзингер та еще ищейка! Если пообещал, значит, найдет. Но как ловко он его разглядел, пройдоха!.. И как он сам, идиот, глупо высветился. Какие еще, интересно, сюрпризы день сегодняшний преподнесет?..

Дверь снова открылась. На пороге вновь возник Мейзингер.

— Надо же, не прошло и десяти минут. Карл, где ты его нашел?

— Генрих, оставь свой сарказм для молодежи. Или для мемуаров. Только что звонил Шульман. Он был на фабрике: решил на всякий случай перепроверить ее. Так вот, там сидят люди Шелленбер-га. Одного из них он узнал. Через окно. Спрашивает, заходить ему внутрь или нет.

— Нет. — Мюллер взял себя в руки. — Я не уверен, что они там находятся по нашим делам, но открываться все равно не следует. Пусть понаблюдает за ними со стороны.

— Яволь, группенфюрер.

Дверь закрылась. Мюллер обхватил голову руками: ну и денёк.

«Копия.

Ставка фюрера.

От кого: От рейхслейтера М. Бормана.

Кому: Всем гаулейтерам.

Распоряжение № 4

СверхсрочноI

Информация исключительно для вашего сведения,

В начале совещания, состоявшегося вчера днем, полковник Штауффенберг, один из ближайших сотрудников генерала Фромма, поставил портфель с бомбой в непосредственной близости от фюрера и незаметно удалился.

Услышав взрыв, Штауффенберг вылетел в Берлин на ожидавшем его самолете, после чего генерал Ольбрехт, руководитель заговора, сообщил офицерам, что фюрер погиб и исполнительная власть переходит в руки армейских генералов. Однако заговорщики просчитались. Фюрер жив!

Доктор Геббельс установил необходимые контакты с офицерами, национал-социалистами берлинского гарнизона. В ходе предпринятой операции против заговорщиков застрелился генерал Бек. Граф фон Штауффенберг, виновный в покушении на жизнь фюрера, расстрелян на месте; генерал Ольбрехт арестован.

Заявления о преданности делу фюрера продолжают поступать из воинских частей и со всей страны.

Операция, предпринятая предателями Германии, может считаться законченной.

Всем гаулейтерам прибыть в Берлин утром 22 июля 1944 года. Дополнительную информацию о проведении совещания получить в рейхсканцелярии.

М. Борман»

Гизевиус вновь огляделся. В последнее время мания преследования навязчиво стесняла все его движения. Но вести себя по-другому «Валет» уже не мог.

Он быстро, почти бегом пересек площадь Рейхсканцлерплатц и, преодолев еще несколько сотен метров, достиг дома, где в одной из квартир проживали Штрюнки.

По пути Гизевиус выбросил через высокий металлический забор удостоверение, подписанное полковником Генерального штаба, графом Клаусом Шенком фон Штауффенбергом. Документом, который ему, словно в насмешку, сохранили в гестапо. Там даже отказались принять от него какие-либо бумаги, подтверждающие его принадлежность к заговору.

Мюллер. Он хотел, чтобы Гизевиус пошел за помощью к журналисту. Но Гизевиус ничего подобного делать не будет. Нет, он не станет выполнять прихоти этого самоуверенного гестаповца. Пусть его люди побегают за ним по городу. И пусть снова его арестуют. Посмотрим, как он тогда зашевелится.

Штрюнки встретили дипломата сочувственно. Они слышали выступление Геббельса. Потом пошли массовые аресты. Как следствие — бессонная ночь. Они ни о чем не спрашивали: все и так было понятно.

Марта, супруга хозяина, поставила перед гостем чашку эрзац-кофе:

— У нас весь день провел господин Вирмер. Все спрашивал совета, как ему поступить.

— Лучше бы он находился не у вас, а на Бендлерштрассе.

Плечи Гизевиуса задрожали. Слезы сами собой потекли из уставших за последние дни глаз. Вирмер просидел здесь, у Штрюнков.

С письмом к Герделеру. С тем самым письмом, которого так ждали в штабе. А Вирмер сидел на этом стуле, пил кофе и слушал по радио выступление Геббельса. И трусил выглянуть на улицу. Вот с чего начался провал заговора. С того, что сами его участники не верили в свою победу. Не верили в свои силы. И боялись Гитлера. Страх и неуверенность сковали их души и силы. А с таким набором черт характера государственных переворотов не осуществляют.