Русский флаг - Александр Борщаговский

— Уходили бы, барышня… Эко вас угораздило!

Девушка говорила так, точно она была здесь хозяйкой, — уверенно и властно.

Маша растерялась.

— Я по делу. — Она глубоко вздохнула, и снова в легкие попал дым, заставив Машу закашляться. — По важному делу.

— Уходите, милая! — повторила Харитина ласковее прежнего и легко подтолкнула Машу.

Маша почувствовала, что эта сильная девушка с душевным грудным голосом может поднять ее, как ребенка, и унести отсюда.

"Неужто не хватит сил? — испуганно пронеслось в голове у Маши. Неужто я отступлю теперь, почти достигнув желанной цели?.."

— Я к лейтенанту Максутову, — сказала Маша растерянно и, заметив Дмитрия, двинулась ему навстречу.

Дмитрий воспользовался короткой передышкой, чтобы вернуться к Маше. Безотчетно обрадованный в первое мгновение ее появлением на батарее, он затем ужаснулся и решил во что бы то ни стало выпроводить Машу.

И теперь, глядя в бледное лицо девушки, в ее расширившиеся не то от страха, не то он напряжения глаза, он заговорил торопливо и участливо:

— Как можно этак, Машенька?! Что за несчастная мысль пришла вам в голову?! — Он схватил Машу за руку и затем, словно очнувшись, отступил на шаг и сурово оглядел девушку. — С какой стати вы на батарее?

— Я хочу помочь вам, Дмитрий Петрович! — Маша победила робость и отвечала уже уверенно.

— Какая чепуха! — воскликнул было Максутов. — Простите ради бога… Вы ничем не поможете, и вас непременно убьют… Здесь есть помощницы, уже два часа как я гоню их с батареи, — солгал он, — и ничего. Не подчиняются! — Он недовольно пожал плечами.

— И я не подчинюсь, — Маша вызывающе, упрямо посмотрела на лейтенанта.

Он не успел ответить: дела снова заставили забыть о Маше. Впрочем, он не совсем забыл о ней. Опершись на орудийный станок, он написал коротенькую записку аптекарю Лыткину. Харитина дала ее одному из раненых, которого должны были срочно доставить в госпиталь. По мимолетному кивку Максутова в сторону Маши Харитина поняла, каково содержание записки, и с готовностью исполнила поручение. Наклонившись над раненым матросом, она ласково попросила не забыть о записке.

Харитина пожалела было Машу, встретив ее растерянную, испуганную, но теперь, когда барышня, справившись со страхом, приглядывалась ко всему на батарее, она почувствовала, как вырастает между ними стена враждебности. Харитина была здесь как дома. С ней здесь и Удалой, вопреки тому, что их разделяют ревущие пушки, бастион, залив… Даже лейтенант Максутов, к которому она не решилась бы подойти ни на плацу, ни в церкви, где все едины перед богом, ни на тихой улочке Петропавловска, — тут казался ей простым и доступным. Без Маши батарея была своим, родным миром, — пришла эта красивая, вздрагивающая от выстрелов девушка, и возникло тоскливое ощущение пустоты.

Но огорчение Харитины длилось недолго. Не прошло и получаса, как на батарее появился Лыткин и увел с собой дочь. Маша хотела спорить, окликнула занятого у пушек Максутова, взглядом умоляя его о помощи, но он даже не посмотрел в их сторону.

В госпитале Маша заявила, что не тронется с места и никто, даже Ленчевский, не заставит ее покинуть защищенное горой здание, в котором помещалась и аптека.

На столе, около аптекарских весов, среди облаток, порошков и склянок, Маша увидела записку Максутова.

"Любезный г. Лыткин, — писал лейтенант. — Ваша дочь на батарее. Уведите ее, с меня хватит англичан и французов. Максутов 3-й".

Маша опустилась на низенький сушильный шкаф и, разрывая записку на мелкие кусочки, со злостью шептала:

— Третий, третий, третий!

III

В четыре часа дня на "Авроре" все были серьезно обеспокоены судьбой батареи Максутова. Огонь усиливался, будто "Форт", "Пик" и "Президент" торопились расстрелять обременяющие их запасы ядер и пороха.

Батарея почти не отвечала. Впору высаживать десант и захватить расстрелянную позицию. Уже больше часа нет донесений от Дмитрия Максутова.

Изыльметьев приказал нагрузить катер запасными зарядами для батареи. Иеромонах Иона, считая выстрелы пушек Максутова, то и дело сбивался и называл фантастические цифры. Хотя Дмитрию Максутову для его одиннадцати орудий было дано пороху больше, чем всем остальным батареям вместе, его запасы давным-давно должны были иссякнуть — батарея действовала больше восьми часов.

Подвоз пороха по Петропавловской бухте представлял смертельную опасность и требовал большого искусства от гребцов и командира катера. Большая часть пути проходила по открытому зеркалу бухты, на виду у неприятеля, который тотчас же поймет цель дерзкого предприятия. При прямом попадании погибнут и люди и порох; если же катер будет только опрокинут водяным валом от взрыва, Петропавловск лишится части пороха, которого и так едва ли достанет.

Кого послать?

Изыльметьев оглядел окружающих. Все понимали, какой вопрос решает капитан, и ждали, кто с готовностью, кто с замершим от волнения дыханием.

Александр Максутов? Пожалуй… Он достаточно расчетлив. Но от этой мысли Изыльметьев отказался. Кто знает, сколько дней продлится оборона, какие еще сюрпризы в запасе у Прайса. Нужно беречь офицеров, способных командовать батареями и самостоятельными партиями. Гаврилов ранен. Чем закончится день у Дмитрия Максутова, уцелеет ли он?

Боцман Жильцов? Изыльметьев задержался на его широком морщинистом лице. Кольнула неприятная мысль:

"Жильцов боится! Чувствует на себе мой взгляд, крепится, но не может скрыть страха".

Изыльметьев вспомнил неизлечимое пристрастие Жильцова к линькам, его непостижимое умение отравлять дружественную атмосферу на фрегате.

Капитан перевел взгляд на Пастухова.

У мичмана в глазах тоже страх, но совсем иной: боязнь, что на катер пошлют кого-нибудь постарше. Волнение исказило его большеротое лицо такой трогательной гримасой, что Изыльметьев тотчас же приказал:

— На катер назначаю мичмана Пастухова. Жильцов! — окликнул он.

— Слушаюсь!

— Отправишься с гребцами на катере. — Изыльметьев погладил усы. Дело важное, гляди, братец, в оба!

— Есть! — рявкнул боцман, заглушая собственный страх.

Как только гребцы, поощряемые возгласом Пастухова: "Навались!", вывели катер на место, открытое обстрелу, "Форт", а за ним и два английских фрегата перенесли часть огня на бухту.

С выходом в опасную зону бухты катер Пастухова оказался в центре внимания всего обширного амфитеатра, от Сигнальной горы до матерого берега. Даже артиллеристы Дмитрия Максутова, которым не до зрелищ, следили за эволюциями катера. Вокруг него забурлила вода, заходили волны. В небольшой бухте рвались бомбы, десятки ядер, ударившись о воду, рикошетом уходили к причалу или, описав дугу, с угрожающим рявканьем скрывались в волнах, подымая пятисаженные смерчи.

Матросов обдавало брызгами, били упругие, хлесткие струи, подбрасывало на сиденьях. Взмокшие рубахи гребцов прилипали к телу. Концы галстуков плясали на груди от стремительных движений, толчков и резких поворотов.

— Табань! — командовал мичман, и матросы мгновенно отгребали в обратную сторону, избегая встречи с ядрами, падающими в нескольких саженях от катера.

— Навались!

— Табань!

— Суши весла!

Команда следовала за командой, как на трудной тактической игре. Матросы действовали с той редкой слаженностью и единодушием, на которые способны лишь искусные мастера.

Только в эти минуты Пастухов понял всю правоту Дмитрия Максутова. Хладнокровие и выдержка — первейшие качества офицера. Чего стоила бы храбрость, если бы, пренебрегая неприятельским огнем, Пастухов устремился напролом к близкой цели? Погибли бы люди и бесценный груз, заботливо укрытый старым парусом. Нужно уметь ждать, сдерживать порыв. Разве прямое движение катера к батарее было бы мужественным поступком? Нет, оно было бы слепо, безрассудно, походило бы больше на отчаяние, чем на борьбу.

Пастухов ощутил высокое упоение борьбой. Точно крылья выросли у него, а мир, вопреки смертельной опасности, засверкал голубизной, золотом плавившейся на солнце воды.

Нужно стоять прямо, во весь рост, не кланяясь вражеским ядрам, не обнаруживая ни малейшего страха! В этом он будет дерзок и безрассуден. Взметнулась за бортом вода, сорвала с мичмана фуражку. Русые волосы прилипли к вискам и лбу, капли сбегали вдоль щек по двум тонким складкам, которые в это утро появились на молодом лице Пастухова.

Катер приближался к основанию косы. Оставались последние сажени. Еще несколько сильных рывков — и лодка войдет под прикрытие батареи, окажется в относительной безопасности. Неприятель почувствовал, что жертва уходит. Десятки выстрелов обрушивались на маленький участок отмели, отсекая катеру путь воем ядер, вспоротой водой, картечью песка и гальки, поднятой роющими отмель "холодными". Приходилось "сушить весла", пережидая шквал. Едва наступила пауза, Пастухов скомандовал: "Навались!" — и в несколько секунд катер подошел к батарее.