Полное собрание сочинений. Том 72 - Толстой Л.Н.

3 Родители Доры Федоровны Толстой: Эрнст Вестерлунд (Ernst Westerlund) (1839—1924), известный шведский врач, и его жена Нина Вестерлунд, рожд. Олудерус (1843—1922). Л. Л. Толстой с семьей в то время гостил у них в Швеции. См. письма 1897 г., т. 70.

4 См. прим. 3.

5 В ответном письме от 5 января н. ст. 1900 г. Л. Л. Толстой писал: «Милый пaпа, хотя ты и просишь не отвечать тебе, я не могу этого сделать. Ты прав, я недобро к тебе относился, и, конечно, это причина нашей отчужденности. Постараюсь совсем и искренно уничтожить в себе дурные чувства к тебе, и ты, конечно, тогда это сам почувствуешь. Думаю, что они уже исчезли теперь, потому что мне дико и больно думать и представить себе, чтобы они жили во мне. Не огорчайся тем, что я пишу это письмо, и не сердись. Объяснения нашей недружбы простые, и, напротив, их полезно знать. Во-первых, я иначе взглянул на некоторые вещи чем ты, и это разъединило нас; во-вторых, не я один, а ты тоже недобро относился ко мне, и мне одинаково трудно было, как и тебе, просто и открыто относиться к тебе. Но теперь конец всему этому. Прости меня, пожалуйста, до конца и будь со мной, как прежде. Я делаю и сделаю всё для того, чтобы быть снова дружным с тобой. То благо в душе, о котором ты пишешь, я знаю его и стремлюсь к нему, и, бог даст, оно будет расти во мне. Я уже стал лучше потому, что полюбил многих людей, которых раньше не любил. Целую тебя и люблю [...] Не думай, что я не люблю тебя и пишу это страшное слово так себе. Я иначе не могу назвать мое чувство к тебе».

229. В. Г. Черткову от 31 декабря.

1900.

230. А. Ф. Марксу.

1900 г. Января 1. Москва.

Милостивый Государь

Адольфъ Еедоровичъ,

Я получилъ и ваше письмо и переводъ и очень благодарю васъ за все. Желаю вамъ всего лучшаго въ новый годъ, съ которымъ поздравляю.

Готовый къ услугамъ

Л. Толстой.

1 Янв. 1900.

Печатается по автографу, хранящемуся в ИЛ. Впервые опубликовано Е. П. Населенко по автографу в СПД, стр. 321.

Письмо А. Ф. Маркса Толстому от 21 декабря 1899 г. приведено в комментарии к письму № 217. Об окончании денежного расчета в письме Маркса сказано: ”За третью часть «Воскресения», объемом в 3,645 печатного листа в 35 000 букв, посылаю Вам три тысячи шестьсот сорок пять рублей, из коих 1645 руб. препровождаю Вам по прилагаемому при сем переводу И. В. Юнкера за № 124044 на его отделение в Москве, а две тысячи Вами были получены по возвращаемой при сем Вашей расписке за «Историю матери»“. См. письмо № 56.

* 231. Л. Е. Оболенскому.

1900 г. Января 1. Москва.

Долго не отвѣчалъ вамъ на ваше радостное мнѣ письмо, дорогой Леонидъ Егоровичъ, п[отому] [что] все это послѣднее время нездоровъ и слабъ. Получилъ и вашу карточку1 и былъ очень тронутъ вашимъ добрымъ отношеніемъ ко мнѣ — и удивленъ. Мнѣ представляется до такой степени полнымъ недостатковъ мое писаніе, что удивляешься, когда, несмотря на это, оно производитъ хорошее впечатлѣніе — удивляюсь и радуюсь. Жму вашу руку.

Левъ Толстой.

1 Янв. 1900.

Поздравляю васъ съ новымъ годомъ и желаю всего хорошаго. Очень благодаренъ моему писанію за то, что оно возвратило вамъ доброе отношеніе ко мнѣ. Это дороже всего.

Печатается по листу копировальной книги, хранящемуся в AЧ. Местонахождение автографа неизвестно. Публикуется впервые.

О Л. Е. Оболенском см. письмо № 23.

Ответ на письмо Оболенского от 16 декабря 1899 г.: «Дорогой, милый, бесконечно мною любимый Лев Николаевич! Читаю дальше и дальше «Воскресение», и с каждой новой главкой он [роман] всё выше и выше вырастает передо мною, а с ним и тот, кто написал всё это, и кого я всё больше и больше люблю и не могу молчать, не могу не написать об этом! Пусть это лиризм, пусть это признания влюбленной души в другую душу! Отнеситесь к этому лиризму только с полным доверием к его беспредельной искренности, без всякой задней мысли, кроме одной: чтобы вы знали — ведали, какое высокое, чудное состояние души вы можете давать! Да, родной, милый, дорогой, любимый Лев Николаевич! Поверьте мне, что я плачу, как ребенок, сейчас, когда пишу это письмо. А пишу я его под впечатлением только что прочитанного отрывочка (я читаю по «Одесскому листку», который перепечатывает ваш роман, так как «Нивы» не получаю). Это главы от VIII до XIV. Этим обозначением глав я вовсе не хочу сказать, что они лучшие. Нет, я еще не могу дать себе отчета в том, которые лучше. Все хороши и всё хорошо в этом романе. Только одно больше хорошо по одному, а другое больше хорошо по другому. В общем же действие романа (по крайней мере, на меня) таково, что он просветляет, очищает, поднимает над обыденщиной и пошлостью мою душу, мое сердце. Точно в мятель ночью, или в тумане (в море), когда человек закружится в сутолоке, вдруг на него польется свет, и всё станет видно... Ах, Лев Николаевич, всё это так слабо в сравнении с тем, чтò я пережил, перечувствовал, передумал, читая этот роман. Я потому до сих пор тоже ничего не могу решиться говорить о нем в печати, что это свыше моих сил. Но так огромно, так глубоко, светло и в то же время так страшно просто и чудно-просто, что об этом нет возможности писать. Да и зачем? «Он» сам говорит за себя. Я в «Ниве» не могу выносить даже рисунков к этому роману. Они его профанируют, мешают воображению, вносят что-то маленькое, мизерное в образы; это сапоги и сюртук на чудной статуе, ну, хотя бы Аполлона Бельведерского что ли, или платье (хотя бы от Ворта или самого черта), надетое на Сикстинскую Мадонну [...] Я не знаю, как я невольно заговорил об этом, когда хотел писать о другом. Это опять вышло «лирически»: у меня эти рисунки также «наболели» и накопились мучительно в душе, как самый роман накопился восторженно, любовно, до сладких слез умиления, — этого величайшего блаженства, какое дано людям, — когда видишь бога и видишь не отвлеченно, не в виде формулы сухой, философски-математической, а в живой жизни, в живой плоти и крови бедных смертных, жалких и всё же (где-то внутри) хороших людей — «человечиков». Да, с этической или, пожалуй, с философской стороны этот роман тем и велик, что в нем без формул есть живой, почти осязаемый бог, такой бог, что каждый может вложить персты в его раны, видеть его воочию воскресшим. И этот смысл слова «Воскресение» я чувствую в каждой строчке, хотя не знаю, все ли чувствуют, и приходит ли вам это на мысль. А у меня всё время это чувствуется. Но я никогда бы не кончил. Мне хотелось бы говорить почти о каждой сцене и рассказывать, как она отразилась в моей душе этим «воскресением» бога... Но для этого, быть может, бог еще даст мне время и силы, когда я разберусь больше в моих бесконечных, огромных, чудных впечатлениях от бога, нарисованного, написанного, изваянного (нет, не то, а) воплощенного вами в этом романе. Еще два слова. Простите! Знаю, что отнимаю ваше дорогое время, но уж лучше всё сказать сразу... Одно время (было такое время) я начинал разлюблять вас, мое сердце отшатнулось от вас. И это оттого, что вы показались мне in concreto ниже того образа, который у меня когда-то сложился о вас. Так дети, узнав, что сказки, которым они верили, не существуют реально, мучатся этим и сперва начинают бранить действительность. Каждый из людей (вероятно, каждый?) создает себе сказку из любимых людей, философов, поэтов и потом на них же сердится, что они люди, а не сказка. Нечто в роде этого было со мной относительно вас. О деталях говорить не стоит, т. е. о деталях этого полудетского разочарования в сказке под заглавием «Лев Толстой». Но теперь в новом вашем «Откровении» я опять нашел не только мою прежнюю сказку о вас, но сказку гораздо больше чудную, глубокую, милую, святую... я не могу подыскать слова... я знаю, я чувствую, что тот, кто писал «Воскресение», это тот, кто был в моей душевной сказке о нем: иначе он не мог бы написать этого. Но только этот новый несравненно, бесконечно лучше того прежнего во всех отношениях [...] Дай бог, о, дай бог, чтобы вы были здоровы, да, здоровы, бодры, свежи... Я не говорю: «чтобы вы написали еще». Если и ничего больше не будете писать, то одного «Воскресения» довольно для людей. Трудно сказать больше, чем в нем сказано».

Леонид Осипович Пастернак (р. 1862 г.) — академик живописи, познакомился с Толстым в 1893 г. Автор картин «Толстой в семье» (Русский музей в Ленинграде и Толстовский музей в Москве), «Толстой и Ге» (Толстовский музей в Москве) и других изображений Толстого, автор иллюстраций к «Войне и миру», «Чем люди живы» и к «Воскресению». Толстой высоко ценил эти иллюстрации. Отзывы Толстого см. в письме к нему от 22 ноября 1904 г., т. 75 и в письме к В. Г. Черткову от 9 октября 1898 г., т. 88. В неопубликованных воспоминаниях Пастернака есть подробности об его работе над иллюстрациями к «Воскресению».