Горчаков - Виктор Лопатников

И в должности цензора Пирогов не изменял своему долгу человека и гражданина. Правда, попечителем Одесского учебного округа он пробыл недолго: ему пришлось выйти в отставку, что во многом было обусловлено непростыми отношениями с императором.

Однако вдвойне сложная задача цензуры «отделять зерна от плевел», охранять государство от вредных влияний, не нарушая при этом принципа гласности, не всеми и не везде выполнялась добросовестно. Со временем становилось ясно, что для обеспечения общественного спокойствия, нарушаемого радикальной публицистикой, одной цензуры недостаточно.

Практика показала, что Цензурный комитет, как ни укрепляй его кадрами и ни наделяй дополнительными полномочиями, не в состоянии был справиться с нарастающим потоком все новых и новых журналов, газет, в которых политические отделы постепенно стали занимать главенствующее место. Допускаемые на их страницах неточности, вольные комментарии служили для властей поводом к тому, чтобы требовать закрыть, остановить издание того или иного органа.

Власть долгое время проектировала и полагала возможным ввести некий кодекс поведения журналистов, руководствуясь которым они должны были бы сами осуществлять некую внутреннюю цензуру в конкретном издании. Прежде всего это касалось круга запретных тем, обращение к которым для власти было нежелательным. Такая установка легко ложилась на бумагу, в реальной же практике достигнуть понимания не удавалось. По сравнению с тем, как это было в прежние времена, поведение некоторых издателей обрело совершенно иное качество: они словно соревновались в том, кто больнее и острее «приложит» власть. Такое состояние периодической печати особенно беспокоило правительство. Постепенно публицистика как таковая стала восприниматься как раздражитель, заведомо вызывая негативную реакцию в коридорах власти. Запретительные меры, оставаясь нежелательными, были, однако, тем резервом, который время от времени правительству приходилось пускать в ход.

В конце 1858 года по инициативе Горчакова был создан Секретный комитет с целью «отвращения вредного влияния, могущего произойти от необузданности и неуместности печатного слова». Его задачей было «влиять на печать, направляя ее любовно, патриархально и разумно, входить в непосредственные сношения с журналистами и действовать на них назиданием и убеждением, отнюдь не вступая в цензурные права»[132]. Комитет так и не сумел подтвердить свою жизнеспособность, несмотря на то что вошли в него весьма влиятельные и авторитетные люди, и по прошествии года указом Александра II был распущен.

Дальнейшие поиски выхода из ситуации привели правительство к мысли о необходимости делать доступной информацию, которая бы ясно и точно, без искажений и вольных комментариев доводила до читающего населения смысл и содержание осуществляемых мер. Тогда же был создан министерский орган — газета «Северная почта», патронировавшаяся министром внутренних дел Валуевым. Первой общеправительственной газетой стал «Правительственный вестник», затем появились и другие: официозное «Наше время», консервативные «Весть», «Гражданин», «Русский мир».

«Разгул» стихии общественного сознания вызывал беспокойство не только у власти. Обосновывая необходимость позитивного воздействия на состояние общественной мысли, Михаил Никифорович Катков (1818–1887) в ту пору писал: «Одних запретительных мер недостаточно для ограждения умов от несвойственных влияний; необходимо возбудить в умах положительную силу, которая бы противодействовала всему, ей несродному. К сожалению, мы в этом отношении вооружены недостаточно»[133].

Именно издания Каткова постепенно стали главным публицистическим рупором правительственной политики. И это не случайно. Правительству необходимо было найти поддержку среди тех публицистов и органов печати, которые видели в самодержавии единственное для России средство спасения. И Катков оказался именно такой фигурой. Он весьма умело стал использовать переданную ему в управление газету «Московские ведомости» и собственный журнал «Русский вестник» с целью воздействия на общественное мнение и давления на государственную власть. Ему удалось занять весьма прочное место среди «западников» и «славянофилов», примыкая то к одним, то к другим или опровергая тех и других — в зависимости от ситуации. Сегодня его бы причислили к так называемым медиамагнатам, внешне независимым от правительства, а по существу стоящим на весьма удобных для власти национал-патриотических позициях. Талантливый публицист, Катков умел завоевывать симпатии публики, и мнение газеты, балансирующей порой на грани серьезных общественных противостояний, вызывало гораздо больше доверия и внимания, чем многочисленные официальные разъяснения и опровержения. Однако и его позиция не всегда была последовательной.

В ходе преодоления польского кризиса, войдя во вкус и почувствовав поддержку и сочувствие читателей, Катков решается на прямые обвинения власти, среди представителей которой, по утверждению «Московских ведомостей», были предатели. Катков и его «Московские ведомости» действительно имели влияние на весьма широкие массы читающей публики, в том числе и на Александра II. Главное же, однако, состояло в том, что у той «четвертой» власти, лидером которой пытался выступать Катков, не было никакой программы, более или менее ясного видения перспектив. Он и его газета порой еще более запутывали политическую ситуацию, направляя общественное мнение по пути заблуждений. Ему не откажешь в отсутствии чутья, в отменной реакции на интерес обывателя, но тем не менее есть основания считать его политиканствующим журналистом, избирающим для себя приемлемую линию поведения.

К числу тех, кто был обеспокоен сложившимся положением дел, при котором прогрессивные перемены в обществе могли оказаться под угрозой, принадлежал Федор Иванович Тютчев (1803–1873), одна из наиболее деятельных фигур своего времени. Доверие императорского двора он завоевал в период николаевского царствования, когда находился на дипломатической службе за границей. Направлявшиеся им депеши привлекали внимание императора не столько отражением политических реалий, сколько публицистическими обзорами и прогнозами с вполне оптимистическим взглядом на историческую судьбу России и державную роль русского царизма.

Многое из того, что он тогда писал, отдавало славянофильством, было насыщено патриотическим пафосом, а кое-что — даже политическим прожектерством и утопическими фантазиями. Но его литературный язык, лаконичный и емкий, неожиданные повороты мысли, оригинальные суждения производили глубокое впечатление на царя. Публицистические опыты Тютчева, относящиеся к периоду 1848–1849 годов, когда войска России «наводили порядок» в Венгрии, служат примером того, куда могут завести литератора эмоции и фантазии, рожденные на гребне военно-политических успехов. Вдохновленный победным шествием России, Тютчев начинает разрабатывать свою панславистскую теорию, перед которой бледнеют даже самые смелые великодержавные мечты российских императоров.