Реверанс со скальпелем в руке (СИ) - Тамара Шатохина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На признание решился от отчаяния - после её отказа. Выдал свою тайну в попытке удержать её. Оказывая этим бесконечное доверие и сразу показав чего хочет от их брака - понимания, доверия и честности. Она должна была знать о нем всё. Обманывать он бесконечно устал. Открывшись таким образом, виконт рискнул всем и выиграл.
А потом готовился к свадьбе – в каком-то радостном бреду, с огромной надеждой на приятные перемены в жизни. Когда-то он ушел со службы, потому что не мог долго находиться в седле – начинались боли в паху, которые трудно проходили. Поэтому даже путешествовать по стране виконт предпочитал в карете. Но сейчас поджимали сроки – ребенок... и он помчался в Монбельяр, где напрочь рассорился с братом, а потом сразу – обратно. Но оно того стоило – радость при встрече в её глазах, странности эти её… забавные слова о шляпе. Только увидев Мари, он уже почувствовал радостное возбуждение и душевный подъем. Кажется, даже болело в тот раз не так сильно.
А потом была свадьба… И в темноте последней теплой ночи, при свете факелов он веселился и нёс сентиментальные глупости, выдавая свои тайные мечты, своё виденье их будущей жизни. И с упоением танцевал для неё, играя шляпой, рисуя ею пируэты и выписывая воздушные узоры, а душа тихо рождалась вновь…
Маритт тоже радовалась и она хотела шляпу… Лучшему шляпнику Безансона вскоре улетит заказ, потому что мужская широкополая шляпа старинного образца шла ей необыкновенно. И свадебный наряд тоже. Он искренне любовался ею - высокой гордой шеей, теплым прозрачным взглядом и лёгкой улыбкой, чуть приоткрывающей верхние зубки.
Мужские фантазии? Они были, потому что памяти он не терял. И легко представлял, что и как сделал бы с ней и для неё. Был отчаянный и высокий душевный порыв, но не было отклика тела. И он гнал эти фантазии – сейчас они казались мелкими… его потребность в ней была другой – более глубокой, более требовательной. Не как с Дюши. А способы близости были, но унизительные для него. Он мог бы доставить ей удовольствие, сам выглядя при этом жалким и бессильным. Скорее всего, бежал бы сразу после этого, оставив брезгливое и скользкое воспоминание о себе.
Потерять остатки гордости – вот что бы это значило. Сейчас он не видел в её глазах жалости, но потом обязательно нашел бы её.
Подходя той ночью к дому, он слушал шутливые напутствия, их слышала и она. И спасла его, не дав сорваться во что-то страшное, что он только предчувствовал. Успокоила его, подтвердив и свою заинтересованность в дружеских, партнерских отношениях и прекратила его метания. И заставила еще дороже ценить её, а потом заинтриговала своим рассказом, в который он сразу поверил.
Знал, что может быть все, что угодно - однажды в шторм, когда почти погибали… в сознании и одновременно будто в бреду он с любовью вбирал в себя образ женщины в странной голубой одежде. Он плохо видел её, скорее это был внутренний взгляд, да и лицо её… зачем-то оно было наполовину прикрыто клочком ткани такого же цвета.
Но ощущение всепоглощающей, немыслимой любви он тогда узнал… испытал его первый раз. А теперь оно возвращалось, и с каждым разговором, каждым взглядом виконт убеждался, что ему достался настоящий приз. Это могла быть только воля небес и он пообещал себе, что станет посещать церковь по праздникам.
А потом начались их будни – странные и притягательно-приятные, как и всё, с ней связанное. Она учила Андрэ готовить странную еду, очевидно – её Родины, и сама у него училась. Рауль выразил одобрение и с удовольствием ел потом смесь разных трав с огурцами - в разных заправках. Это было вкусно, а еще приятнее было радовать её своим аппетитом. Потом было много чего - шампиньоны, замаринованные в чесноке и оливковом масле, нанизанные на прут и зажаренные на углях. Тёртая грибная похлебка с клецками, отвар из фруктов, заливной пирог на сковороде...
Умиляло её удивление и даже восторг, когда она открыла для себя вигну, артишоки, марь, лебеду и лиственную свеклу, сахарный корень, помпинеллу, смирну и репчатый колокольчик. К поздней осени кухня оказалась завешана малыми, средними и большими букетами «гарни». Забавно было смотреть, как сосредоточенно закусив губу, Маритт отсчитывает время, которое малый букет трав должен провести в супе. С каким удовольствием рассматривает тающий кусочек масла на румяной омлетной корочке, заговорщицки улыбнувшись на его взгляд:
- Что? Красиво же – картина маслом... - и почему-то затихает вдруг, задумчиво уставившись в окно.
А он радовался её простым искренним манерам, здоровому аппетиту и улыбался. Много и по разным поводам улыбался - как никогда в жизни много.
Возможность касаться её, обнять, привлечь к себе… в этом была не просто потребность. Он держал себя в руках постоянно, чтобы не потянуться за ней, не наполнить ладони кудрями, не обхватить ладонями лицо, не прильнуть в поцелуе. Но нельзя было допустить ни малейшего порыва, обманывая её и себя. Потому что после этого женщине нужно будет продолжение, он знал это – с четырнадцати лет знал и не имел права что-то обещать ей. Можно было… можно превратиться для неё в ночного шута, иногда он почти решался на это, когда она сама прижималась к нему, все же, очевидно, нуждаясь... Но видел тепло в её взгляде, видел заботу и желание отвлечь его, видел доброе отношение и уважение… Он просто не мог потерять это в ее глазах.
Время бежало, наполненное новым смыслом, новыми радостями и ожиданиями.
Он старался компенсировать ей… если такое вообще возможно. Всем, чем мог. Заботился, играл для неё на свирели, учил танцам… А как-то даже сам станцевал для нее со шпагой, не уйдя вместе с Андрэ подальше, а решив показать то, что однажды стало его хлебом. И случайно поймал её взгляд… взгляд женщины, желающей мужчину. Это было и горько, и радостно. Горько и больно за неё, а радостно… ничтожество и человека жалкого Мари вряд ли могла бы полюбить. Что любит сам, он понял уже давно. А теперь тем более решил держать расстояние.
А потом родился сын. Наверное, рожающая женщина – бесстыдно открытая, окровавленная и не только… с искаженным болью лицом, пропотевшими волосами и отстраненным взглядом должна была вызывать неприятное чувство. Но тогда все это казалось
