Стихотворения и поэмы - Михаил Луконин

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

НОВАЯ ВСТРЕЧА

Восходит                  затуманенное солнце,дымки из труб на Волгу отмело.Журча глубинной силою колодцев,родное просыпается село.Быковы хутора на крутояре.В Заволжье снегу — избам до плечей.Запели двери.Утренник в разгаре.Дрожат на стеклах блики от печей.

Я, как любой,                      увидев направленье,план партии — мечтания ее,в них нахожу                        свой путь,свое волненье,сердечное веление свое.Я вижу……Пристань дернулась, осела,мостки прогнулись, шлепнули — волну.А он уже на кручу вышел смело,пошел,             пошел, сминая тишину.Крича, в песок отряхивая брызги,я вылетел из Волги.                                    Все — за мной.Я, сын вдовы, Натальи-коммуиистки,наслышался о нем еще зимой.Растет толпа, и надо торопиться.В шипах колеса!                            Сила хоть куда!Ехидный дед подкинул палку в спицы,от удивленья — набок борода.Так трактор шел, выхлопывая тонко.До вечера гудели голоса:«Цепляй косилку!»                            — «Все садись!»                                                          — «Силенка!..»Не отставали мы от колеса.И стало всё вокруг каким-то новым.Лампешку долго жгли у нас в избе.Когда поднялся месяц над Быковым,я трактористом снился сам себе.

Под утромамин выкрик полусонный:«Наш трактор!..»Побежала,                    я вослед…Рассыпались, искали — пеший, конный.Перекликались люди.Плыл рассвет…А трактор уходил, теряя силы,шел ранней степью.                                    Волга впереди.Они вожжами руль ему скрутили,пустили.               «Ну, партеец, уходи!»— «Иди и не мути!» —                                   кричали хрипло,разбили фару, чтобы не глядел…И ночь к стальным шипам его прилипла.Так шел он, одинокий, и гудел.Мял молочай, кусты.                                     Овраг — преграда.Лез, выбирался.                            Снова брал разбег.Доверчиво он думал: значит, надо,раз уж его направил человек!Так уходил,                     хмелел в горячей дрожи,давил суслячьи норы за бугром…Проснувшееся                          слышало Заволжьеторжественный                           его предсмертный                                                             гром.Мы след его над кручей отыскали.Рыдала мать.Запомню навсегда.

А в это время из далекой далина Волгу к нам слетались поезда.В ста километрах ниже по теченью,вниз, по свеченью полных волжских вод,открылся трудовому ополченью —пока на кальке — Тракторный завод.И правда жизни,                            чистая, прямая,работала, готовя торжество.Пошли,               пошли,                               сметая и вздымая,родные братья трактора того.

Я не в укор припомнил день тяжелый,село мое.               Я сын твоей судьбы.Пусть будет поколеньям верной школойнетленная история борьбы.То было наше давнее начало,нам каждый шаг давался нелегко.Но партия звала нас,                                         научалаи, как всегда,                           глядела далеко!

Листаю я летящие страницытвоих высоких замыслов, страна.Гляжу в глаза, заглядываю в лица,произношу родные имена.Быковы хутора в метели вижу,разлет электромачт невдалеке,в ста километрах по теченью ниже —громаду Гидростроя на реке.Сияет беспредельно белополье,морозный воздух чист — гляди насквозь.Влилось село соседнее, Раздолье,что раньше Голодаевкой звалось.А выше — Жигули,Идут по селамэнергомагистралей провода,и кружит оживлением веселыммашины наши волжская вода.Вода придет,просторы изменяя,теплом нальет твой колос и арбуз.Ответь на это, родина степная,я за твои мечтаньяне боюсь.

Под снегом —                          горизонт озимых пашен.Колхозный двор моторами прогрет.Так воздух чист —                             дорога жизни нашейвидна на много верст,на много лет.

«…А в октябре мы Волгу                                           перекрыли!Мы покорили Волгу!                                      Посмотри…»Но я еще не мог себе представитьее покорной, перекрытой.                                                Нет,не мог ее представить                                              перекрытой.Я молча вспоминал все эти годы,все годы проплывали, как плоты.Плотовщики мне вспоминались.                                                         В детствемы с берега кричали по воде:«Эй, пароход далеко ль обогнали?..»По целым дням на берегу сидели.«Плывет!» — пыряли в теплую волну,саженками, туда, где, чуть мелькая,на волнах плыли круглые арбузы,упавшие с больших дощаников.Я слушал:                  «покорили», «перекрыли».Стихи читали:                         «Волга нам сдалась»,«Бушует разозленными волнами».Всё время думал: что-то тут не так,есть в тех словах какая-то неправда…

Знакомая дорога до Рынка.Я поклонился Тракторному низко:«Пока! Вернусь еще. Приду к тебе!»Чем ближе Волга, тем трудней дышать.Скорей, скорей…И вот она, родная,открытая для взора. В январе!Расталкивая тоненькие льдинки,наш катерок пошел — зимой! — пошели в этом поединке мнил себяатомоходным ледоколом «Ленин».Процеженная цепью водосбросов,слетала вниз тяжелая вода,до дна ныряла, выплывала вновь,опять плыла стремительно и бурно.Вдали белели волны-плескуны.

Горячая пора на Гидрострое —быстра весна…                                Горячая пора!Когда у нас пора была холоднойс тех пор, как шли на Зимний в ноябре,«ура» крича, пот рукавом стирая?!Горячая пора зимой и летом,с утра и до утра — там, на войне.На целине — горячая пора.Горячая пора бригад ударных.Пахать пора!                     В Быкове, там, у нас,весенние ветра уже подули,кора земная влагой налита.А урожай!                    Горячая пора!Пора на трактора и на комбайны.И мне пора,                         пора перу и чувствуне как вчера, а вновь, как никогда.

Весна стучится в шлюзы Гидростроя.Густой туман клубится у воды,кочуют в нем огни электросварки.Под эстакадой —                             если смотришь вниз —летит вода до головокруженья.

Владимир Александрович Кулагин,механик кранов, мой хороший друг,надежный парень с крепкими руками,застенчивый, как все большие люди,рассказывал мне новости.                                               Мы шлипо всей стреле незыблемой плотины…

«А в октябре мы Волгу перекрыли»,«Мы покорили Волгу — посмотри…»Да, я смотрелсквозь сетку водной пылина то, как волны по бетону билии сразу закипали изнутри.Отсюда, с эстакады, видел снованачало моря.                         Дальше я глядел,на разворот простора ветровогосквозь снеговой волнующий предел,по Волге вверх, за кромку небозема,за бело-синий дальний окоем,где вся земля                                 по памяти знакома…

Так мы стоялис Волгою вдвоем.Несла мне Волга радостные вести,летя ко мне последнею волной.«Быковы хутора —                          на новом месте,не место —                 жизнь пахнула новизной».Да, я глядел, вдыхал родимый запах.Так пахнет хлеб, и солнце, и вода,и Волга летом, в солнечных накрапах,и сладкий пот счастливого труда.Да, я глядел внимательно и долго.Вдруг вспыхнули и брызнули огни,И я узнал их:                    это капли Волгипошли в поля, пошли, пошли они!Смеялась Волга, ласково искрилась,не перекрыта и не заперта.Мне вдруг в улыбке Волгиной открыласьнеправда этих слов,неправота.Так смейся, Волга, в белопенном вале,я узнаю твою былую прыть.Тебя мы, Волга, не перекрывали.Да разве можно Волгу перекрыть?В разливе будь,                           шатайся ледоходом,преграды нашей                            нет тебе нигде.Мы перекрылипуть своим невзгодам.Мы перекрыли путьсвоей беде.Теперь — простор твоей свободной силе.Гуди,гуляй, свободная вода.Не перекрыли мы тебя —                                            открылии окрылили, Волга,навсегда.

Пять дней подряд                            мели холодные метели.Из Волжского в Быково нет пути.Сегодня вышел —ветер веет еле-еле,так, значит, можно и попутную найти!Иду одинвдоль судоходного канала.Из котлована вверх                                       до снежной белизнывосходят стены шлюзовые,сроку мало,им надо встретить навигацию весны.Я помню             вёсны штурмовые Волго-Дона:мороз с утра,а в полдень — дождик окладной,метель и оттепель опять.                                               Всё так знакомо.Так шели думал яо женщине одной.

На грейдере мне повезло:идет в район колонна.«Хоть кое-где перемело,но всё же будем дома!..Ты из Быкова сам?Теперьсело переселилосьи не узнать его, поверь.Вот жизнь, скажи на милость!..»— «Пошли копать.Опять затор.Машин тут очень много,зерно вывозим до сих пор,а видишь сам: дорога!..»Так едем.Через полчасаопять покинь кабину,лопатой рой у колесатак, что ломает спину.Стара команда «раз и два»,а поднимает совесть,плечами жмем на кузова,в снег уходя по пояс.И надрывается мотор,дыша в кабину жаром.Шофер продолжил разговор:«Уходят силы даром.Шоссе не дешево пока,но наше бездорожьеобходится наверняказначительно дороже.Другое — лет пяток назад.Для каждого колхозаконей хватало за глаза,зерна — на два обоза.Бывало, сразу нагружай,нехитрым дело было —положат полный урожай,вези, тянись, кобыла…А то —и рады новине,и страх.Вот так и возим.Пустить бы сразупо странекакой-нибудь бульдозер —громадный, словно ледокол,чтоб срыл под корень тропы,за ним комбайн особый шел,дорожный, заодно бы.Стелил асфальт или бетон».Шофер взглянул несмело,за свой задор смутился он:«Пойми, осточертело!Ну, вот опять…»Застряли мы.Работают лопаты.Опять — в кабину.Кругом тьмыгрузовики зажаты.«Ночуем, видно…»Ветерокповеял вдруг нездешний,и в эту ночь пришел не в срокфевраль какой-то вешний.Я в запотелое стеклоглядел на степь ночную.Вот это зимнее теплоя жизнью именую.И был я счастлив в эту ночьтем, что с землею дружен,что людям я могу помочь,что мне товарищ нужен…

Давно мы перешли на телеграммы,и писем не останется от нас.«Целую. Жду» — и коротко, и прямо,и долетит скорее — в тот же час.Хотя дороги наши стали шире,разлуки стали призрачны, как сны,когда благодаря Ту-104перелетаем в зиму из весны.И всё жевсё осталось, как и было:над заметенной пашней вороньеда облака, летящие уныло.В глазах твоих расплывчатых вранье.Я помню Волгу в пятнах пересвета,а на песчаных заплесках следы,и вновь —тебя, похожую на лето,на летний день под солнцему воды.Я вижу — вспоминаю:степь умолкла,прохладу тихо к берегу несло,а у тебя в глазах струилась Волга,и тень твоя ложилась на весло.Притихшая река казалась кроткой,вниз оседали сумерки, как снег,густая тьма пружинилась под лодкой,и чайки улетали на ночлег.Хотелось крикнуть Волге,                                         крикнуть людям,земле своей,                          всему,что есть в крови:«Спасибо, жизнь!..»Просил:             «Давай разбудимвсе берегапризнанием в любви».А ты молчала, век не размыкая,потом сказала:                         «Сыро над водой…Греби обратно…»

Да, ты вся такая.Я замирал над зреющей бедой…

«Ты что?»— «Не сплю, не сплю, тихонько брежу».Я встрепенулся по привычке фронтовой.«Стонал ты будто бы…»А сумерки всё реже.Взревел мотором грузовик передовой.Но всё ж снега уже как будто обвеснели,чернеет кое-где озимая земля,и теплый ветер навевает еле-еле,он за ночь обаукал все поля.Да, все поля он обаукал, вешний ветер.Да, обвеснели и осели все снега.И замечательно просторно жить на свете!Как никогда,земля родная дорога.Шофер, мой друг, дороги будут,ты счастливый.Мы нашу землю обновляем — ей пора.Встает из-за бугра, за снежной гривой,село мое, мои Быковы хутора.

Два дома через улицу                                       смотрят друг на друга.Два друга                 часто видят                                      в окно один другого.Встречаются. Поклонятся:                                             «Здорово!»                                                               — «А, здорово!..»Уже обоим головы посеребрила вьюга.Года идут.Года идут.                        Они молчат про это,вот разве пионеры расспросами встревожат.Нет, не считают пенсию                                      получкой с того света.От них ты не услышишь, что век, пожалуй, прожит.«Привет, Никита Лаврович!» —                                                 Квитко протянет руку.«Садись, Михал Петрович!                                                  Ты что приходишь редко? —Юфатов выйдет в горницу:                                             — А вот и табуретка…»Садятся.Улыбаются                      взволнованно друг другу.

«…Не довелось учиться.                                       Не брали пришлых в школу.(В Быково переехал отец с верхов когда-то.)Юфатовы, мы сроду грузчиками были.А в девятьсот четвертом…Значительная дата! —Смеясь, Никита Лаврович спросил: —Ты помнишь, Паша?»— «Ну, как же!                           Как вчера. Прошло, скажи на милость!» —Прасковья Александровназадорно улыбнулась,в глазах ее далекая юность заискрилась.«Вот тут я подружился                                         с Мазуровым Гаврилой.Бывало,               нам читает по книгам непонятным.О Ленине                    услышал я от него впервые.Но только темный был я.Его забрали в пятом.Меня на службу взяли. Я отслужил.                                                         Услышал:в Баку живет Мазуров.Дорога нам открыта,поехали мы с Пашей.                                   У Нобеля работал.Мазуров снова:                           „В партию запишись, Никита“.— „Постой, Гаврил Герасимович,                                                         дай с мыслями собраться“,В четырнадцатом дунуло горячими ветрами.Мазурову дал слово:                                 „Вернусь — иду с тобою!“Был ранен.А в семнадцатом в большевики избрали».— «В партии вы не были, а как же…»                                                                     «Вот избрали.На слет большевиков нас выдвинула рота.Пошли громить Корнилова —                                               от Питера прогнали.И в октябревсех временных махнули за ворота.Так и пошло.Был в запасном, в Москве.По всей Россиис заданьем — агитировать —                                                     вдвоем с дружком послали.По взбудораженной стране в теплушках колесили.Мы полк тогда                          за Ленина                                            подняли в Ярославле.…Приехали в Быково.                                   Тут первого июляя в партию вступил».                                 Разбередило душу.Прасковья Александровна с улыбкою вздохнула:«Я тоже              с восемнадцатого в партии.По мужу!..»

Смотрю: вот человек —                                        семьдесят три года.А сколько бурь шумело над головою этой!Старый коммунист,сын русского народа,зажегшего свободу,                                 как знамя,                                                          над планетой.Еще не отдыхают его большие руки.Чуть свет — он на работу.                                          Смеркается — с работы.Уже в ученых ходят талантливые внуки.Устал?             Устал, конечно.На отдых?                    Нет охоты.Я думал о себе:                            чем старше, тем старее.Что ты расскажешь людям?                                                Что навсегда подаришь?Ты не кривил душою?                                           Ответь себе скорее:товарищ ты кому-то?                                       Есть у тебя товарищ?А ты готов к тому,                                чтоб выступить в дорогу,отбросив все обиды,                                    прервав и вдохновенье,перешагнув сомненье свое                                                    и самомненье?А ты готов в дорогу,в опасную тревогу?Готов ты налегке шагать —рука в руке,                         шагать с другими в ногуна смертном сквозняке?Готов ли ты в дорогу?..

Грохочет девятнадцатый.                                             Деникинская своранахлынула в Заволжье.                                       Захвачено Быково.Тридцать три штыкаи тридцать три затворав отряде у Юфатова,                                       в отряде военкома.Уездный исполком сзывает коммунистов, —Мазуров приказал                                   не отступать ни шагу.И высверкнуло сразу из ножен сабель триста.Орешкин — командир.Видать его отвагу.Орешкин в бой идет.                                     Орешкин рубит с лёта.Посыпались кадеты от натиска такого.Шли дни и ночи тесно,                                  как лента пулемета.В августевздохнулосвободное Быково…

                  Юность упала в битве,                  но умереть не могла.                  То, что любовь уронила,                  ненависть подняла.                  Как некрасив, товарищ,                  твой деревянный тулуп!                  Страшно живому сердцу                  слышать молчанье губ.                  Собрался ты жить, товарищ,                  а жить не довелось.                  Слушают,                                    слышат люди                  шелест твоих волос.                  Мы сделаем всё,                                                    чтоб вечно                  святой для людей была                  братская эта могила                  посереди села.                  Прощай, дорогой товарищ,                  строится рота вновь.                  Ты знаешь,                                    боец свободы,                  что кровью смывают кровь…

Казненных хоронили, не плакали от боли.Над братскою могилой клялись добить кадетов.Теснили до Погромного,                                        догнали в чистом полеи за Царицын вынесли                                        на штыки надетых.Степные кулаки ловили продотряды.В банды собиралась вся саранча степная,Опять пошли пожары,                                               разоры                                                                     и утраты.Вновь вышли быковчане,нечисть подминая.Бросали нас в степные протухшие колодцы,нас кулачье пытало, разутых и раздетых,но шли мы, коммунисты,но шли мы, комсомольцы.И защищали кровьюродную власть Советов.И крепла власть хозяев родной земли                                                                        законных.Обрезы сторожили тебя в ночах неверных.О, поколенье                          первых                                        секретарей райкомови первых                    председателей колхозов,                                                                       самых первых!

Одетое метелью, село уже заснуло,под голову сугробы высокие подмяло.Прасковья Александровна подставила два стула,чтобы с меня                     нечаянно                                        не слезло одеяло.А мы всё не ложились,так долго мы сидели.Быково спит.                   Что видится тебе на новом месте?Что снится                        этой ночью                                         под ровный гул метели?Я сразу засыпаю                              на сундуке,                                                  как в детстве.

Ночь морозная.                             Светло.                                             Отмели метели.Остаются до весны малые недели.Что хожу я, что ищу —                                         улица пустынна.Жду, чтоб сердце после дня                                                        наконец остыло.Звезды в синей вышине                                            тихо гаснут сами.Спят Быковы хутора                                       со своими снами.Вот оконце.Виден свет.Дом знаком немного.Это кто же запоздал?                                     Или есть тревога?Нарисован на окне                               керосинной лампойнеподвижный человек                                         с головой кудлатой.Угадал я и смеюсь:                                          мается парнишка.Не шпионская его приковала книжка.Приходил ко мне на днях                                               и читал несмелоначинающий поэт из райфинотдела.«Вот стишок про соловья, —                                              говорил он глухо. —Вот про выборы.                              Идет выбирать старуха.Вот составил про Москву.                                            Не бывал? Не важно!..»И листал он, и листал,                                        и читал протяжно.Я видал его потом —                                      вот они, поэты! —мимо почты он ходил,                                   будто ждал газеты.Догадался я, войдя,                                  в этом нету чуда:телефонничает там                                        тоненькая Люда!Я смотрю на свет его,                                      понимаю, парень,этой темой я не раз                                 был и сам ошпарен.Знаю, сам писал стихи —                                        дело не простое,трудно стройно говорить,                                         на канате стоя.Знаю, мучает тебя                                        тишина немая,ищешь нужные слова,                                  карандаш ломая.Очень трудно начинать,                                      подчинять размеру.Ну, давай же помогу.Если так, к примеру:

                  Я безлюден,                  нелюдим,                  ночь такая трудная!                &nbs