Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Да, трудно было женщине найти защиту от семейных обид. Примером этого может служить история, произошедшая в Москве в 80-х годах XIX столетия с солдатской дочерью Зинаидой Морозовой (по мужу Пшенниковой). В жалобе на имя московского генерал-губернатора Долгорукова она писала: «…Отец мой отставной рядовой… по случаю бедного состояния, по достижении мною совершеннолетия (брачный возраст для женщин наступал в 16 лет. — Г. А), выдал меня в 1881 году в замужество, вопреки моего желания, за крестьянина Якова Пшенникова. Прожив несколько месяцев, муж мой, будучи подвержен подлости и глупости и по наущению свёкра, свекрови и снохи, стал делать мне обиды и разные притеснения… так как я не могла за такое малое время привыкнуть к крестьянским работам, поскольку ранее вступления в замужество занималась портным мастерством… Обиды перешли в жестокие побои и истязания. Я вынуждена была украдкою освободиться от оных и искать пристанища у моей матери… Муж подал прошение о высылке меня посредством сотских, как не имеющую вида на жительство, для совместного с ним жительства. Полицмейстер уезда отослал меня в тёмную арестантскую камеру, где я просидела всю ночь, а на следующий день со старостою была препровождена к мужу… и в тот же час мне были нанесены разные ругательства и обиды с неприличными словами… Я вновь вернулась к матери. Муж грозится меня изуродовать… Прошу выдать мне отдельный от мужа вид на жительство (по-нашему, паспорт) и этим заставить молить Бога о благоденствии и здравии вашего сиятельства. 14 дня 1883 года».

Генерал-губернатор Зинаиде Морозовой в её просьбе, конечно, отказал. Пришлось ей оставаться рабыней в семье ненавидящих и презирающих её людей. И хотя дальнейшая судьба этой женщины нам неизвестна, но надежд на то, что сложилась она благополучно, почти нет. А сколько было таких несчастных и беззащитных, отданных государством во власть жестоких, бессердечных хамов! Нельзя исключить и того, что Зинаида Морозова покончила с собой, как та крестьянка, которая в 1897 году «из-за безнадёжной любви» бросилась в воду с Москворецкого моста, или умерла так, как умерла неизвестная женщина, о которой рассказала крестьянка Аграфена Агишенкова. А рассказала она о том, что 1 ноября 1894 года в дверь её дома на Малой Дорогомиловской улице кто-то постучал. Вошла женщина средних лет. Попросила пустить погреться. «Холодно, совсем закоченела», — сказала она. Аграфена предложила ей лечь на печку. Женщина пошла на кухню, влезла на печь и уснула, а утром Аграфена увидела, что она мертва. Документов при ней не оказалось. Кем она была, почему осталась на улице, не имея собственного угла, мы никогда не узнаем. Знаем мы только то, что трудно было одинокой, не имевшей поддержки женщине в этом мире. В конце XIX века в Москве жили лица мужского пола, которые полагали, что женщин, появившихся на улице без сопровождения мужчин, можно безнаказанно обижать. Даже женщинам-заключённым, идущим под конвоем, они могли крикнуть: «Дамы из помойной ямы!» На Пречистенском бульваре, например, особенно усердствовал в приставании к женщинам некий дебил по прозвищу «Ущемлённый нос». Прозвище это он получил после того, как его оттаскал за нос какой-то господин в сквере у храма Христа Спасителя за непочтительное отношение к даме. Этот наглец мог ни с того ни с сего схватить проходившую мимо него женщину и заключить в свои объятия. По поводу одного поклонника прекрасного пола с Тверского бульвара газета «Московский листок» писала: «Ежедневно по Страстному бульвару совершает прогулки некий старик-домовладелец. Человеку уже за 60 лет; среди „этих дам“ он слывёт под именем „бульварного сторожа“, а постоянные посетители бульвара зовут его „бульварным котом“. Сей старец не пропускает случая пристать к каждой даме или девушке. Дважды его били за нескромные предложения, сделанные им замужним женщинам, но с почтенного старца всё, как с гуся вода, и он не унимается. Есть такие „лихачи-кудрявичи“, с которыми ни пестом, ни шестом, ни даже крестом ничего не поделаешь». Не зря же говорят: «Седина в бороду — бес в ребро». О подобном старичкё-ловеласе, «мышином жеребчике», как тогда таких называли, упоминает в своих воспоминаниях Варенцов. Тот «жеребчик» не упускал случая, чтобы поухаживать за дамами, причём с желанием непременно «облапить нравящихся ему дам, где только попало, что ему сходило с рук, нужно думать, благодаря его почтенности и старости. Разве только тогда, когда его движения и ухватки принимали очень фривольный тон, то руки его были отстранены подальше от его вожделений». В пассаже Солодовникова часа в три дня по обеим сторонам первой от Кузнецкого Моста галереи почти сплошными шпалерами выстраивались разные «моншеры» и «милостивые государи». Всякую женщину они осматривали с ног до головы и отпускали по её адресу довольно откровенные замечания. Были в Москве мужчины, которые не упускали возможности хоть как-то нажиться на женских слабостях.

На Тверской существовала кофейня Филиппова. Женщину в неё пускали только с мужчиной, и находилось немало лиц сильного пола, которые за 30–50 копеек были готовы провести с собой в кофейню женщину. Наплыв одиноких посетительниц особенно был велик весной и осенью, когда шёл набор в хоры для кафешантанов. Администрация кофейни страдала от мужчин и по другой причине. Часов в 11–12 зимой в кофейню вваливалась компания, которая занимала столик Потом один из пришедших заказывал себе стакан чая за 10 копеек или пирожок за пять, и компания просиживала в кофейне, занимая место, несколько часов — грелась. Бывало и так что такого сорта посетители, поев и попив досыта, смывались из кофейни, не заплатив.

Из-за постоянного приставания мужчин порядочная женщина в Москве не могла пройти вечером по улице, не говоря уж о бульваре, или заглянуть в кофейню. Когда же газеты стали писать об этих безобразиях и возмущаться поведением мужчин, обер-полицмейстер Трепов обратился к министру внутренних дел с письмом, в котором указывал на то, что само появление статей «о похождениях праздношатающихся мужчин, производящих всякого рода безобразия и насилия на улицах и пристающих к женщинам с оскорбительными предложениями», способствует «учащению таких проступков», и потребовал запретить их публикацию.

В Петербурге порядка было больше. Там, если женщина вечером желала пройти без авантюр, то шла вдоль Невского проспекта по стороне Гостиного Двора и могла быть уверена, что её никто не побеспокоит, гуляя же по стороне противоположной, она давала знать, что ищет приключения. В Москве такой улицы не было.

Интересно, что цинизм и хамство уживались у нас со строгими нравами и высокими требованиями цензуры. Когда студент Московского императорского университета Захарий Яковлевич Гордон издал роман «Тайны Дивана», на страницах которого дал «явно противные нравственности и благопристойности описания женского тела и проявлений половой страсти», то был оштрафован на 100 рублей.

Вообще, ко всему что имело сексуальный оттенок, цензура наша относилась с подозрением и при первой же возможности запрещала даже в том случае, если содержание имело чисто медицинский характер.

В начале 1870-х годов была задержана в типографии книга Сорокина «Сладострастие и наслаждение» о венерических болезнях, уничтожены книга «Прелести и ужасы разврата, составленные по иностранным сочинениям» Леухина и книга Бабикова «От колыбели до могилы. Мужчина — женщина. Картины и очерки публичной и семейной жизни современного русского общества».

Признав распространение последней книги крайне вредным, тогдашний «Комитет по делам печати» на основании пункта первого высочайше утверждённого 7 июля 1872 года «мнения Государственного совета о дополнении и изложении некоторых из действующих о печати узаконений» выпуск в свет названной книги запретил. Об исполнении этого решения старший инспектор типографий и других подобных заведений в Москве доложил рапортом, в котором было сказано следующее: «3-го сего декабря 1872 года в 10 часов утра выданы мною командированному московским обер-полицмейстером полицейскому чиновнику книги и затем в 1 час того же числа уничтожены сожжением при Басманном частном доме в присутствии полицмейстера, полковника Ловейко, в количестве 1480 экземпляров».

Цензура в служебном рвении запрещала книги Золя, Флобера, Мопассана, Гюго и других известных писателей. Пьеса Льва Толстого «Власть тьмы» была запрещена «ввиду её скабрёзности и отсутствия всякой литературности». В 1877 году было запрещено ввозить из-за границы цепочки с изображением Георгия Победоносца и бумажные венчики с изображением Богоматери, а в 1878-м — металлические жетоны с портретами генерал-лейтенанта Скобелева.

А сколько шуму наделало появление в 1887 году в Петербурге напечатанной в Риге пародии на грибоедовское «Горе от ума»! Пародия была выдержана в самом что ни на есть неприличном, порнографическом духе, с множеством гравюр соблазнительного содержания. Виновные были найдены и осуждены. Без разрешения цензуры нельзя было хранить книги на старославянском языке, выпускать обёртки (суперобложки, как теперь бы сказали) для книг духовного содержания. Она следила даже за спичечными этикетками и пуговицами, пресекая появление на их поверхностях сомнительных изображений, а однажды, уже в XX веке, закатила скандал по поводу портрета Льва Толстого на шоколадной обёртке.