Из Африки - Карен Бликсен

В отлив можно было удалиться от дома на много миль по океанскому дну, как по бескрайней, местами неровной площади, собирая морских звезд и причудливые ракушки. Здесь встречались рыбаки-суахили в набедренных повязках и красных или синих тюрбанах, все до одного похожие на воскресшего Синдбада-морехода, предлагавшие разно-цветных колючих рыбин, некоторые из которых оказывались неописуемы вкусны. Обрывистый берег под домом изобиловал гротами и пещерами, откуда можно было, прячась в тени, наблюдать за мерцающей вдали синей водой.

В прилив пещеры с гротами уходили под воду, и волны достигали площадки, на которой стоял дом. Плескание моря в пористой коралловой породе рождало вздохи, словно море у вас под ногами было живым существом; длинные волны грозили захлестнуть устье ручья.

Я была в Такаунге в полнолуние, когда прозрачные ночи были так прекрасны в своем совершенстве, что у меня щемило сердце. Мы спали при открытых дверях, в проеме которых серебрилось море; теплый ветерок шевелил песок, нанесенный на каменный пол. Однажды среди ночи совсем близко к берегу подошла целая флотилия арабских суденышек-дау, бесшумно скользя на ветру под своими косыми парусами.

Иногда Денис принимался фантазировать, как он превратит Такаунгу в свою африканскую резиденцию, откуда будет отправляться на сафари. Когда мне стало грозить расставание с фермой, он предложил мне пользоваться его домом, как он пользовался прежде моим. Однако белые не могут подолгу жить на африканском побережье в некомфортабельных условиях, а Такаунга была для меня слишком низменным и жарким местом.

В год моего отъезда из Африки, в мае, Денис отправился на неделю в Такаунгу. Он собирался построить там дом побольше и посадить манговые деревья. Он улетел туда на аэроплане и собирался вернуться через Вои, чтобы поглядеть с высоты, остались ли там слоны для его сафари. Африканцы много рассказывали о слонах, пришедших к нам с запада, через Вои, особенно об одном огромном слоне, вдвое превосходящем размерами остальных, шатающемся по бушу в одиночестве.

Денис, считавший себя образцом рационализма, часто оказывался во власти дурных настроений и предчувствий и мог, находясь в таком состоянии, молчать днями, а то и неделями, хотя сам не отдавал себе в этом отчета и удивлялся, когда я его спрашивала, что с ним происходит. Последние дни перед полетом на побережье он как раз провел в своем характерном унынии, словно погруженный в тяжкие раздумья, но когда я заговорила с ним об этом, только рассмеялся.

Соскучившись по морю, я попросила его взять меня с собой. Сперва он ответил согласием, но потом передумал. Свой отказ он объяснил тем, что полет через Вои будет трудным: не исключено, что ему придется сесть и переночевать в буше, а значит, он не обойдется без боя-африканца. Я напомнила ему его же слова, что аэроплан нужен ему именно для того, чтобы летать со мной над всей Африкой. Он признал, что действительно говорил так; если он обнаружит в Вои слонов, то полетит туда со мной и покажет мне их, уже зная места для возможного приземления и разбивки лагеря. То был единственный раз, когда Денис не согласился взять меня с собой в полет, когда я сама его об этом упрашивала.

Он улетел в пятницу, в восемь утра.

— Жди меня в четверг, — сказал он на прощанье. — Я успею к обеду.

Он сел в машину, чтобы ехать на аэродром в Найроби, но, едва отъехав, вернулся за одолженным мне перед этим томиком стихов, который ему позарез понадобился в этом путешествии. Стоя одной ногой в машине, он прочитал мне стихотворение, которое привлекло наше внимание.

— Вот твои «Серые гуси», — сказал он и продекламировал:

Гуси плыли серой вереницей,Где-то там, в немыслимых высотахПрочертив незыблемый маршрут.Грусть стояла комом в длинных горлах,Взмыли гуси траурною лентой,На осенний катафалк небес.

После этого он уехал навсегда, помахав мне на прощанье рукой.

При приземлении в Момбасе он сломал пропеллер. В ответ на его телеграмму Восточно-Африканская авиакомпания послала в Момбасу нарочного с запасными частями. Починив свой летательный аппарат, Денис предложил африканцу-нарочному лететь с ним, но тот отказался. Он был давним воздухоплавателем и много с кем поднимался в воздух, в том числе с самим Денисом, поэтому знал, что Денис — отличный пилот, пользующийся среди африканцев громкой славой, тем не менее, на этот раз он предпочел наземный транспорт.

Спустя длительное время, встретившись в Найроби с Фарахом, он признался:

— Тогда я не полетел бы с бваной Бедаром и за сотню рупий.

Тень судьбы, которую чувствовал и сам Денис в свои последние дни в Нгонг, была местному жителю еще заметнее.

Денису пришлось взять в Вои Камау, собственного боя. Бедняга Камау до смерти боялся летать. Он рассказывал мне, что, оторвавшись от земли, всегда упирался взглядом себе в ноги и так сидел до самой посадки, так как опасался увидеть сверху, на какую высоту вознесся.

Я ждала возвращения Дениса в четверг, полагая, что он вылетит из Вои на рассвете и будет добираться до Нгонг часа два. Не дождавшись его, я вспомнила, что у меня есть дела в Найроби, и поехала туда.

Когда в Африке я заболевала или мучилась сильной тревогой, меня всегда одолевала одна и та же навязчивая мысль: мне казалось, что в опасности или в печали пребывает все вокруг, а я каким-то образом занимаю не ту строну, что требовалось бы, вследствие чего все смотрят на меня с недоверием и страхом.

Этот кошмар стал следствием моих переживаний во время войны. Тогда на протяжении пары лет обитатели колонии подозревали меня в прогерманских настроениях и отказывали мне в доверии. Их подозрительность проистекала из того факта, что незадолго до войны я по простоте душевной покупала в Наиваше лошадей для генерала фон Леттова из Германской Восточной Африки. За полгода до этого во время нашего с ним совместного плавания в Африку он обратился ко мне с просьбой купить ему десять абиссинских племенных кобылиц, однако, будучи новенькой в Африке, я погрузилась в иные заботы и совсем забыла о своем обещании. Только по прошествии месяцев, получив от генерала несколько писем о кобылах, я отправилась за ними в Наивашу.

Вскоре после этого разразилась война, и кобылы так и не были переправлены в Танганьику. Тем не менее, мне никак не удавалось отмыться от того факта, что я перед самой войной закупала лошадей для германской армии. Подозрение, правда, не продержалось до конца войны: меня спасло то, что мой брат, поступивший добровольцем в британскую армию, заработал «Крест Виктории» за геройство в Амьенском прорыве. Об этом событии сообщалось в газете «East-African Standard» под заголовком «Восточно-африканский кавалер „Креста Виктории“».