Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1 - Николай Любимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смерть вредителям!
В начале декабря я шел по Кузнецкому мосту из студенческой столовой, помещавшейся там, где теперь Школа-студия Художественного театра, на Маросейку (улица Богдана Хмельницкого), в институт (занимались мы вечерами). Тогда «Вечернюю Москву» продавали на улицах мальчишки и выкрикивали сенсационные новости, сообщаемые в сегодняшнем номере.
В тот день мальчишки весело кричали на углу Кузнецкого и Неглинки:
– Рас-стрел вредителей! Рас-стрел вредителей!
Газета раскупалась нарасхват. Я тоже купил «Вечерку»… Да, в самом деле: пять подсудимых приговорены к «высшей мере социальной защиты» – Рамзин, Ларичев, Федотов, Калинников, Чарновский; трое – к десяти годам лишения свободы… Ну да, этого надо было ожидать. Обвинения возведены на них тяжкие, в чем только они не сознались!..
Прокурор Крыленко закончил свою речь так: «Государственное обвинение требует от Специального присутствия Верховного суда расстрела подсудимых всех до одного». Ремарка в скобках: «Бурные аплодисменты, крики ура…»
На другой день, в то же предвечернее время, я опять шел по Кузнецкому. На углу Кузнецкого и Неглинки газетчики с такою же веселою лихостью выкрикивали:
– Атмена при́говора!.. Атмена при́говора!..
Я не поверил своим ушам. Я подумал, что газетчики врут для приманки. Я выхватил у одного из них номер, и тут уж пришлось поверить глазам: Центральный исполнительный комитет СССР всем приговоренным к высшей мере заменил расстрел лишением свободы на десять лет. Остальным трем подсудимым скостили два года.
Прочитав это постановление за подписью Калинина и Енукидзе, я окончательно убедился, что процесс – это спектакль, что пьесу из жизни преступников состряпали драмоделы-халтурщики, а поставили бездарные режиссеры из Чухломы. Да и актеры переигрывали, изображая раскаяние, и нетвердо знали свои роли. Впрочем, пожалуй, «рамзинцы» не так переигрывали, как те, кого заставили лицедействовать на следующем процессе «вредителей» (март 1931 года) – процессе Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). На процессе Союзного бюро судьям приходилось останавливать подсудимых, предлагавших еще что-нибудь рассказать: нет, мол, довольно, и так наболтали с три короба. Один из главных обвиняемых, бывший член Президиума Госплана Громан, сделал такое заявление: «…за последние годы я каждый год болел, и раза по два в год у меня бывали припадки, каждый из которых мог грозить тяжелыми последствиями. Первый раз за все годы я восемь месяцев провел без припадка, за мной был чрезвычайно тщательный медицинский уход, мне давали и дается совершенно исключительный стол, особо продуманный коллегией специально приглашенных профессоров».
А в последнем слове Федотова более или менее зоркий взгляд мог кое-что прочитать между строк.
Федотов подчеркнул, что ему 67 лет.
«Прокурор не верит в нашу искренность. Я скажу – напрасно. Я уже говорил здесь о влиянии одиночества, о влиянии переживаний, которые мы перенесли в тюрьме. Многие месяцы – девять месяцев – вынашивались определенные мысли… силы мои сломлены…».
Из газет от 20 декабря 30-го года мы узнали, что ЦИК СССР в лице все тех же Калинина и Енукидзе постановлением от 19 декабря «удовлетворил просьбу тов. Рыкова Алексея Ивановича» и освободил его от обязанностей председателя Совета Народных Комиссаров и Совета труда и обороны. (В газетах от 31-марта 30-го года нам сообщили, что те же Калинин и Енукидзе постановлением от 30 марта назначили бывшего главу правительства Народным Комиссаром почт и телеграфов.)
Мало-мальски важные операции никогда не обходились у нас без артиллерийской подготовки. Отстранению Рыкова от кормила власти предшествовала кампания против него, Бухарина и Томского на страницах «Правды»: они, мол, играют в молчанку, не отмежевываются от ими вскормленных предателей вроде Рютина и Слепкова, от «право-левацкого блока» Сырцова – Ломинадзе. В «Правде» от 2 ноября 1930 года заголовок: «Ученик бухаринской “школки” двурушник Марецкий исключен из партии». От теорий Бухарина – Рыкова – Томского один, мол, шаг до установок контрреволюционной эсеровско-кулацкой Трудовой крестьянской партии (ТКП) Кондратьева – Чаянова. (И профессор Кондратьев, и профессор Чаянов были тогда уже на Лубянке. Кондратьев выступал в качестве свидетеля на процессе Союзного бюро меньшевиков. После процесса Союзного бюро мы ждали, что следующим номером Сталинско-гепеушной программы будет процесс ТКП, разумеется, существовавшей, как и «вредительская организация» шахтинцев, как и Промпартия, как и Союзное бюро, только в папках следователей и прокуратуры. Однако этот номер так почему-то и не состоялся.)
2 ноября 30-го года «Правда» поместила статью И. Шмидта под ехидным заголовком: «Как товарищ Рыков борется с правым уклоном».
Оказывается, Рыкова послали делать доклад о XIII годовщине Октябрьской революции на общем собрании рабочих и служащих фабрики «Утильсырье». Поручение для главы правительства аллегорически унизительное. В докладе Рыков рассказал, что недавно на заседании Совета Народных Комиссаров обсуждался доклад Наркомторга. Наркомторг обещал уже через два-три года не только вполне удовлетворить внутренние потребности страны в мясе, но и начать вывоз мяса за границу. Рыков возразил докладчику приблизительно следующее (автор статьи оговаривается, что передает мысль Рыкова своими словами): «Вы сначала накормите свой народ, а потом уж думайте о вывозе». Заверения Наркомторга – это обычное советское хвастовство. А слова Рыкова сохраняют свою силу доныне. Скептический, трезвый ум, ум хозяина, а не фанатика и не прожектера, – вот чем взял в свое время Рыков, вот откуда его хотя и не громкая, но несомненная популярность.
Я не знал, что в последнее время Рыков был в сущности не у дел. Когда я на каникулах увиделся с матерью, то из разговоров с ней выяснилось, что мы одинаково тяжело переживали его отставку. Нам казалось, что обломилась последняя ветка, за которую в случае крайней необходимости могли бы ухватиться интеллигенция и крестьянство.
Партийных интеллигентов Сталин одного за другим отчислял «в запас». В 29-м году полетели Наркомпрос Луначарский и Наркомздрав Семашко. Бухарин теперь – от жилетки рукава, Рыков – от баранки дырка. Ходил правдоподобный анекдот, отразивший характерное для Сталина вольное обращение с новейшей историей – будто бы он цыкнул на Крупскую: «Молчи, старуха! А то я женой Ленина Артюхину сделаю» (члена ЦК и ЦКК ВКП(б)). Как ее, бедную, цукали на XVI партийном съезде:
«(Г о л о с: Скажите о Бухарине, о выступлениях Рыкова и Томского.) Из того, что я говорила о правом уклоне, вытекает и моя точка зрения на выступление Томского и выступление Рыкова. (Голос: Крайне недостаточно. Голос: Что из этого вытекает?)»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});