Твоя заря - Олесь Гончар

- Спасали, везли, и такая вот благодарность,- обиженным тоном заметила Тамара в сторону дежурной, и толстуха, сразу отодвинув бумаги, уставилась на нее, уже не скрывая неприязни, давая понять,что видит в ее лице потенциальную, хотя еще и не разоблаченную до конца преступницу. "Типичная тунеядка, прожигательница жизни, разве нс видно?! Джинсы напялила, еще только гонит на курорт, а загар на пен уже вроде после курорта. Круглый год, видать, загар этот с нее по сходит... Наверное, еще и кварцем кварцуется..."

Дежурная не спеша, изучающе обвела всех троих намотанным взглядом. Она не считала нужным утаивать свое невысказанное, но твердое обвинение. Она стерегла их, взяла под стражу, отвечала перед ком-то за них, как за вполне вероятных убийц. С такими не пойдет она ни на какой компромисс, ни за какую взятку не выпустит отсюда!

Можно было подумать, что всю жизнь эта особа имела дело но с больными, а с подсудимыми, с подследственными, и хорошо знает, как с ними себя вести: даже если бы и хотела, не имела уже права выпустить их из-под надзора, пока не передаст в руки правосудия.

Один только Заболотный не обращал на дежурную никакого внимания. Уставший, с темными подковами под глазами, он сидел, склонившись на руку, в глубокой задумчивости. Раньше внимание Тамары как-то и не фиксировалось на том, что виски его уже довольно сильно серебрятся сединой и что неисчезающая морщинка горя пролегает меж насупленных бровей.

Вы сожалеете? - наклонившись, шепотом спросила она.

Заболотный не ответил, словно не совсем понял смысл вопроса. А, собственно, о чем он мог сожалеть? Что выбрал именно этот вариант в сложившейся ситуации? Что не послушался взываний Дударевича? Да, он не хотел там внять голосу предостерегающему, даже пусть и голосу здравого рассудка, хотя с самого начала ясно было, какие сложности могут возникнуть в этой истории... Но как можно было поступить иначе, когда имела значение каждая минута! Какие-то секунды могли решить судьбу пострадавшего! Сработал, возможно, в тебе просто инстинкт, фронтовой навык, обычная потребность души, когда, бывало, даже смерть презирая, бросался на стон, на зов товарища, когда вместе с другими и под обстрелом бежал к только что приземлившемуся, насквозь изрешеченному пулями самолету, чтобы вытащить из него кого-то, исходящего кровью...

Бывало ведь такое, а чем это отличается от того? И, собственно, нечего так уж фиксировать внимание на своем поступке. Для Тамары есть в нем что-то чуть ли не геройское, а ведь, по сути, обыкновеннейшая вещь: человек человеку подал руку в беде. Комбайнер, которого вы сейчас спасали, нет сомнения, точно так же повел себя в подобной ситуации, сделал бы без позы, без самодовольства все, что следует,- Заболотный почему-то был в этом уверен. Он и в самом деле не ставил себя в какое-то особое положение, никакой моральной выгоды не искал, хотел лишь одного, чтобы тот, кого он привез сюда, выдержал, не скончался на операционном столе.

- Неужели сожалеете? - снова переспросила Тамара.

Заболотный отрицательно покачал головой. Если и сожалеет сейчас, то только о том, что, сам того не желая, впутал в эту досадную историю и ее с Дударевичем. И что где-то на трассе остался гулять негодяй за рулем, который, сбив человека, трусливо бросил его и скрылся. Ведь но мог он не услышать удара, не заметить сбитого, когда тот отлетел в сторону со своим велосипедом, но, вместо того чтобы остановиться, подобрать человека - это же святой долг водителя! - погнал дальше, словно ничего не случилось. Несется где-то по трассе, спасая свою подлую шкуру, и вряд ли испытывает угрызения совести... Насмотрелся Заболотный жестокостей в жизни! Одни лишь кошмары войны пережить... В хмельные дни Победы казалось, что все пойдет теперь иначе, что в отношениях между людьми настанет отныпе новая, более человеческая эра... Мир, казалось, близок ко всеобщей гармонии... Ах, как еще далеко до этого! Иногда Заболотному кажется, что жестокостей на планете становится даже больше... Думалось ему об этом и сейчас, и, как уже не раз с ним случалось, подобные мысли приводили Заболотного в мрачное состояние духа.

Тем временем к больнице, слышно было, подъехала еще какая-то машина, и дежурная, поднявшись, выжидательно посмотрела на дверь. Никого не вносили, никто не заходил, обливаясь кровью и прося о помощи. Спустя некоторое время послышались быстрые шаги на ступеньках и в дверях появилась... милицейская фуражка! Порог уверенно переступил молодцеватый лейтенант, видимо, бывавший здесь не раз, потому что постнолицая дежурная неожиданно улыбнулась ему, хотя перед тем трудно было предположить, что она умеет улыбаться.

Лейтенант, поздоровавшись, профессиональным взглядом окинул присутствующих. Глаза представителя закона коротко задержались на Тамаре, на ее неимоверно голубой прическе, сделанной еще на иных широтах парикмахером дальней страны, поело чего лейтенант тут же перешел к делу:

- Ваши документы!

Первым подал свои права Заболотный, то же самое сделал Дударевич, протянув удостоверение личности с подчеркнуто независимым видом. Когда верительные грамоты обоих были просмотрены и очередь дошла до Тамары, она решительно встала, вытянулась по стойке "смирно" и с нервной, недоброй усмешкой протянула представителю закона кисти своих изящных загорелых рук.

- Надевайте!

Парень оторопел.

- Что надевать?

- Наручники, что же еще!

Лишь теперь лейтенант понял эту странную шутку.

- Да вы, по-моему, уже и так в наручниках,- он имел в виду браслеты старинной индийской работы, тусклым серебром блестевшие на запястьях ее рук.

- Нет-нет, я без шуток! - воскликнула Тамара.- Для вас мы преступники... Я уверена, у вас уже имеется готовая версия относительно нас. Это мы его сбили, этакие злодеи, бездушные варвары - вы ведь думаете о нас именно так?!

- Мы лишнего не думаем... - отчеканил лейтенант.- И порядок знаем. Кстати, машина ваша уже осмотрена...

- И что же? - вскочил с места Дударевич.- Какое заключение?

- Скажем.

И лейтенант обернулся к дежурной, которая довольно ловко, с чрезмерной готовностью подала ему слипшиеся, замасленные документы, обнаруженные у пострадавшего.

"И когда только они успели попасть к ней! -удивилась Тамара, снова отступив в угол после разыгранной сцены.- Вот это ловкость рук. Ну и личность!"

Усевшись в кресло дежурной за столом, лейтенант принялся внимательно просматривать документы.

- Такого человека вывели из строя,- тяжело вздохнув, сказал он. -Один из лучших комбайнеров нашей области. Правофланговый... А домашние ничего еще не знают...

- С нами-то как? - нетерпеливо напомнил Дударевич.- Неужели вам не ясно, что мы сами его, уже сбитого, подобрали, хотя могли и не делать этого. Идя на риск, старались как можно быстрее доставить его сюда, и вот, пожалуйста... Или наша машина что-то показала против нас?

- К счастью, ничего. Следы удара не обнаружены...

- Так в чем же дело? - сразу повысил голос Дударевич.

- Акт, как положено, придется составить. Люди вы культурные, должны понимать, порядок есть порядок...

Впервые, между прочим, вижу живых дипломатов. Скажите хоть, чем вы там занимаетесь? - спросил он вдруг с трогательной непосредственностью.

Заболотному, очевидно, это понравилось, он улыбнулся.

- Мы, дипломаты, тоже люди, хотя "немножко и лошади". Самой спецификой службы призваны нести гармонию в мир, но пока что, как видите, это нам не всегда удается.

- Нет-нет, за поведение на трассе я вам ставлю "отлично". Так и начальству доложу. С вашей стороны сознательность была проявлена... Но сперва все-таки, извините, составим акт.

Пока составлялась казенная бумага и выяснялись подробности, дежурная медсестра менялась просто на глазах, откуда и взялись в ней вежливость, понятливость и даже угодливость, что опять-таки навеяло на Заболотного тоску, ему стыдно и горестно было видеть в пожилой этой женщине столь резкие перепады: от властной грубиянки в подхалимку. Какая печальная метаморфоза...

Они как раз подписывали акт, когда в комнату вбежала молоденькая медсестра, громко сообщив:

- Все прошло хорошо! Он будет жить... Человек просто в рубашке родился.

На востоке уже светало, разгоралась заря, когда они снова выбрались на трассу, чтобы мчаться дальше на юг. Свет фар больше не требовался, сам рассвет теперь освещал им путь через степи. Ехали молча. Измученные пережитым, они даже не испытывали желания разговаривать.

После нескольких километров стремительной гонки Заболотный, не спрашивая согласия остальных, внезапно повернул в сторону, на такое же, как вчера, свежескошенное комбайном жнивье. Остановил машину среди поля у копны свежей, оставленной комбайном соломы, вышел из машины, облегченно потянулся, словно йог, в сторону пылающего за лесополосой, еще совсем красного солнца.