Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

Уилл попытался извернуться, чтоб высвободить сдавленное горло, но лишь бессильно всхлипнул. В пыль шлепнулись несколько вырванных с мясом пуговиц из его пиджака. Мне надо разжать хватку, отстраненно подумал Лэйд, разглядывая их, эти пуговицы, иначе задушу его. Без сомнения, мертвый пассажир безропотно займет причитающуюся ему каюту, разве что не станет махать Новому Бангору платком на прощанье, однако Канцелярия может расценить такой исход как уклонение от обязательств по договору…

Из недр памяти всплыло ругательство — дребезжащая связка полинезийских, испанских и китайских слов с острыми, как бритва, вкраплениями матросского и докерского наречия. Если Уилл не окажется на корабле завтрашним вечером, Канцелярия, пожалуй, будет вправе считать, что он, Лэйд Лайвстоун, не выполнил условий. Это значит — он сможет забыть про билет до конца своих дней. Или еще хуже — вызвать к жизни куда более зловещий документ, в который старательной рукой невидимого клерка будет заботливо вписано его имя — уже неважно, которое по счету…

Лэйд притянул слабо барахтающегося Уилла к себе и заглянул ему в лицо. Обескровленное, с обмякшими губами и раскрытыми в ужасе глазами, оно не было лицом бойца. Оно было лицом самоуверенного мальчишки, тайком перескочившего через забор закрытого парка, чтоб вдоволь насладиться своей дерзостью. Мальчишки, так и не понявшего, куда он на самом деле угодил или малодушно боящегося себе в этом признаться.

Лэйд ослабил хватку. Не полностью, но в достаточной мере, чтобы Уилл смог хлебнуть воздуха.

— Почему? — спросил он.

Гнев быстро выжигает в легких воздух, оттого немногие в приступе ярости демонстрируют талант красноречия.

— Почему, черт тебя раздери?

Получив возможность отдышаться, Уилл слабо заворочался, пытаясь ослабить хватку на своем горле. Но его тонкие пальцы были годны лишь держать резец или кисть, для того, чтобы противостоять хватке Лэйда они не годились.

— Что… что вы… имеете в виду, мистер Лай… вст… оун…

Лэйд тряхнул его так, что последнее слово оказалось размолото клацнувшими зубами Уилла.

— Почему ты это делаешь? — спросил он, пытаясь стравить клокочущую внутри злость, как стравливают излишнее давление в двигателе локомобиля, угрожающее разорвать котел, — Ты думаешь, я слепой? Ты думаешь, Бангорский Тигр одряхлел и сделался туп, как домашний кот?

— Н…нет.

— Ты можешь сколько тебе вздумается нести этот вздор. Про Эдемский Сад и первородные страсти. Про Бегемота и Левиафана, про Библию… Мне плевать. На всю твою дрянную философию, напыщенную и пустую, на твои дурацкие религиозные мыслишки, даже на твою судьбу. Я бакалейщик. Я разбираюсь в сортах масла и в консервах, но твоя ложь столь дрянная, что я ощущаю ее запах. Отчетливый, как запах испорченных пачулей!

— Мистер Лайвстоун…

В нем не чувствовалось сопротивления, под пальцами Лэйда он сам расползался как старая ветошь. Вздумай Лэйд отхлестать его злосчастным билетом по щекам, наверно даже не поднял бы рук, чтоб защититься. Лэйд с отвращением выпустил его, позволив Уиллу судорожно растирать помятую, багровую от его пальцев, шею. Дрянь. Падаль. Ничтожество. Ты никогда не выдержал бы двадцать пять лет здесь. Тебе не выдержать и полугода. Дешевка. Мусор.

Он вдруг ощутил усталость — усталость, которой не испытывал даже после схватки с очередным Его отродьем. Обожженное едким адреналином тело вдруг ослабло, точно внутри вдруг отказал какой-то важный узел, позволявший ему долгие годы сохранять равновесие — гироскоп или балансир…

Лэйд медленно опустился на груду битого кирпича, не замечая, что глиняная пыль запачкала его брюки. Клокотавшая в нем злость вдруг схлынула, точно залившая палубу забортная вода сквозь клюзы. Схлынула, оставив тяжелую свинцовую жижу усталости, собравшуюся на дне трюма. Того самого трюма, который он двадцать пять лет старательно набивал кошмарами и который, верно, уже никогда не разгрузить до дна.

— Простите, Уилл, — тихо произнес он, не пытаясь отряхнуть брюки, безразлично глядя на притрусившую их пыль, которую потом так непросто будет вычистить платяной щеткой, — До меня только сейчас дошло, что ошибку я совершил не сейчас. Я совершил ее в самом начале.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Какую ошибку?

— Задал не тот вопрос, — Лэйд, обнаружив в сведенных судорогой пальцах мятый бумажный листок, бережно разгладил его, сложил пополам и спрятал в портмоне, — С самого начала — не тот. Я спрашивал себя, что вас привлекает в Новом Бангоре? Что заставляет видеть сад чудес там, где прочие видят лишь сам кошмаров? Я думал… Мне казалось, вы по какой-то причине не испытываете страха и отвращения перед Ним, что ваша душа устроена иначе — быть может, повреждена особым образом или деформирована…

Уилл улыбнулся, коснувшись пальцем торчащих из пиджака ниток на том месте, где прежде были пуговицы.

— Вы думали, я безумец. Что ж, ничего странного. Мне кажется, и полковник Уизерс так думал. Он был слишком сдержан, чтобы произнести это вслух, но я отчетливо ощущал его мысли. Он тоже считал меня безумцем.

Лэйд вздохнул. Несмотря на скверный запах и острые края трубы, здесь, снаружи, он и сам ощущал себя легче, чем в ржавом храме Ветхого Днями. Быть может, потому, что единственным звуком здесь был ленивый шелест ветра, а не монотонный скрип грифеля по бумаге, излагающий всему миру древнюю, как сама Вселенная, концепцию вселенского бытия. Столь же бесполезную, как все прочие.

— Вы способны бояться и умеете испытывать отвращение. Значит, ваша душа устроена тем же образом, что и всякая другая. Вы испытывали искреннее отвращение при виде Вечных Любовников. Вы ужаснулись, столкнувшись с безумным кровопийцей из Олд-Донована, мистером Брауном. Вас напугал Ветхий Днями и его бессмысленная участь. Вы не психопат, Уилл, и не безумец, только у них палитра смешена до такой степени, что цвета сливаются друг с другом, образуя невообразимый хаос. Ваши цвета чисты и отчетливы. Я просто задал себе не тот вопрос. Я спросил себя — «Почему этот человек не боится Нового Бангора?» А должен был задать другой. «Почему этот человек так боится вернуться домой?»

Лэйд молча ждал, пока Уилл повернется к нему и наберется смелости взглянуть в глаза.

— Чтобы глядеть Ему в глаза, надо до чертиков бояться чего-то другого. Того, что осталось позади. Так что вы оставили позади, Уилл?

Глаза у Уилла сделались пустыми — как у карябающего свои бессмысленные письмена старика, привязанному к кровати. Не ответит, понял Лэйд. Страх — это воспаление и, как всякое воспаление, он бывает двух видов. Или горячий, рвущийся наружу, как нарыв, желающий высвободиться. Или затаенный, внутренний, отравляющий изнутри…

— Я думаю… Кхм… — Уилл сглотнул и поморщился, должно быть, боль в горле еще беспокоила его, — Если Канцелярия потребует от вас… неустойку за несоблюдение договора, вы можете сослаться на меня?

— Что?

— Это я виноват в том, что вы не выполнили обязательств, — произнес Уилл. Помятый, бледный, взъерошенный, он выглядел как измочаленный об мол обломок, выкинутый прибойными волнами на песок, однако голос его не дрожал, — Я утаил от вас правду, когда пытался заручиться вашей помощью. Точнее, часть правды…

Лэйд припечатал его к месту одним лишь только взглядом — так, что вновь лязгнули зубы.

— Какую, черт возьми, часть правды, Уилл? У правды нет частей, это тебе не картофельный пирог! Ну и какую ее часть вы забыли мне сообщить? Вы не из Лондона? Может, вы и не гравёр никакой?

Он попытался запереть обжигающие угли злости в невидимый несгорающий шкаф. Пусть приступ ярости уже миновал, оставив после себя легкий звон в ушах и тяжесть в груди, он знал, что достаточно немного топлива — и ярость разгорится вновь. Ярость к этому самоуверенному сопляку, который считает себя самым умным на острове, способным играть с тигром, воображая того ластящимся котенком и не замечающим когтей у своей шеи…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я гравёр, — Уилл кивнул и этот кивок показался Лэйду немощным подобием поклона, — Меня зовут Уильям, я живу в Лондоне на Броад-стрит и прохожу обучение у мистера Бесайера. Но это не вся правда, которую я сказал.