Журналист - Андрей Константинов

Лена, увидев такие перемены, разохалась, разволновалась, сказала, что его просто нельзя надолго оставлять одного — бог знает во что мужик превращается. Андрей, слушая, блаженно улыбался — ему были очень приятны ее переживания и забота о нем, Лена, словно батарейка, подпитывала его новой энергией… Радость их встречи была омрачена только одним — Лена сказала, что уже на следующий день ее экипаж улетает:

— Нам теперь долгих пересменок не дают, валюту экономят…

Андрей вздохнул и катнул желваками на скулах. Ему вдруг захотелось сказать Лене что-то очень нежное и доброе, он поймал себя на той мысли, что ему впервые за много лет захотелось искренне и безоглядно объясниться женщине в любви… Но Обнорский подавил в себе это желание. Впереди была неизвестность, и не стоило в такой ситуации говорить о любви — любовь ведь подразумевает планы на будущее, а как строить их в такой ситуации? А может быть, Лене и Андрею и не надо было ничего говорить друг другу словами — лучше всяких слов говорили их тела, сливавшиеся в эту ночь до изнеможения, до исступления, до растворения друг в друге… Переполнявшая их нежность сконцентрировалась настолько, что почудился Андрею какой-то привкус горечи в сумасшедших ласках, которыми они одаривали друг друга, — так любят, если прощаются надолго… Или навсегда. Впрочем, дурные предчувствия мучили Обнорского в последнее время постоянно, и он старался не обращать на них внимания, списывая все на перенапряженные нервы…

В перерывах между теми периодами, когда мозги обоих напрочь отключались от действительности, Андрей вкратце рассказал Лене все, что ему удалось узнать. Правда, он выпустил из своего рассказа некоторые важные детали, касавшиеся, в частности, Марины Рыжовой и методов, использовавшихся для склонения ее к «сотрудничеству». Врать Лене Андрей не хотел, а говорить правду — язык не поворачивался. Обнорскому показалось, что от стюардессы не укрылись его недомолвки и некоторые разрывы в повествовании, но она ничего не спрашивала и вслух никаких подозрений не высказывала. И Обнорский был бесконечно благодарен ей за это. Протягивая Лене пакет, получившийся достаточно пухлым, Андрей сказал:

— Вот, здесь все, что пока удалось сделать, — одна видеокассета, две аудиопленки и несколько страниц моих заметок… Ты сможешь все это через таможню протащить? Это достаточно рискованно, если тебя заставят вскрыть пакет, то… Ты скажи тогда, что ничего не знала о содержимом — просто, мол, знакомый просил передать, сказал, что здесь виды Триполи да два звуковых письма…

— Не волнуйся, — успокоила его Лена. — Нас таможенники практически никогда не проверяют, все будет хорошо.

Андрей три раза сплюнул через плечо и написал на отдельном листочке адрес и домашний телефон Челищева:

— Вот, найдешь в Питере этого парня — ему и отдай. Скажи — если от меня два месяца вестей не будет, пусть вскрывает, читает, смотрит, слушает, а дальше… дальше как он сам решит… Серега — парень правильный…

— А кто он? — спросила Лена, убирая пакет в свою дорожную сумку.

— Он? Следователь из ленинградской прокуратуры… А что?

— Нет, ничего, — пожала плечами Ратникова. — Я подумала, может быть, в Генеральную прокуратуру Союза лучше отдать? У меня там один прокурор знакомый работает…

— Ничего себе знакомый, — хмыкнул Обнорский. — Где ж ты с ним познакомилась? Лена вздохнула и улыбнулась:

— Прокуроры тоже летают самолетами Аэрофлота.

— Да? — ревниво спросил Обнорский. — И насколько же близко вы знакомы?

Ратникова засмеялась и начала успокаивать его легкими поцелуями:

— Не волнуйся, не так близко, как с тобой. Но, по-моему, он честный человек.

Андрей подумал немного, но потом все же покачал головой:

— Нет, отдай все же пакет Челищеву… Серегу я давно знаю, а прокурора твоего в глаза не видел… Хорошо?

— Хорошо, — выдохнула Лена, начиная целовать Обнорского все более крепко. — Тем более что у тебя самого все должно получиться… Я не боюсь сглазить, я это чувствую… Ты сильный, сам по себе сильный, и я еще буду тебе помогать, думать о тебе, силу посылать.

— Ты что, колдунья? — улыбнулся Андрей, пряча лицо в ее волосах.

— Все мы немного колдуньи… — шепнула Лена. Показалось Обнорскому или нет, что она всхлипнула?

Они простились, когда полночь уже миновала. Лена долго не отпускала его от себя, и снова у Андрея кольнуло в сердце тоскливое предощущение, что такой нежной и светлой ночи у них больше не будет…

Обнорский с трудом поймал такси — ночью улицы Триполи словно вымирали, машины и прохожие попадались редко, и для того, чтобы поймать автомобиль, Андрею пришлось идти пешком чуть ли не до улицы Омара аль-Мухтара. Несколько раз Обнорскому казалось, что за ним кто-то идет, — Андрей оборачивался, но никого не видел и успокаивал себя тем, что принимал за звук чужих шагов эхо своих собственных… С такси ему не повезло — шофер-извозчик в белой плоской «такые» довез его только до квартала Сук ас-Суляс, где днем галдел огромный базар, ночью же это место было абсолютно безлюдным, словно вымершим. На подъезде к Сук ас-Сулясу старенький «пежо» таксиста чихнул и заглох, водитель долго ругался и наконец сказал, что машина сломана и дальше Обнорскому придется идти пешком. Андрею все это очень не понравилось, но что было делать? Он вылез из машины, сориентировался и пошел по направлению к Тарик аль-Матару. Не успел он отойти на пятьдесят метров от «заглохшего» автомобиля, как мотор «пежо» заработал, такси быстро развернулось и уехало.

Обнорский понял, что попал в неприятную историю. Ему приходилось слышать, что по ночам в Триполи стало совсем не так безопасно, как еще три-четыре года назад, когда грабежи и убийства были большой редкостью.[58]

Андрей огляделся. Сначала улица, на которой он стоял, показалась ему абсолютно пустой, но уже через мгновение он заметил, что сразу с нескольких сторон двинулись к нему пять низкорослых темных фигур. Они передвигались слишком слаженно и быстро, чтобы быть просто случайными прохожими, и у Обнорского противно засосало под ложечкой — надо же так глупо влипнуть! «Прохожие» уверенно брали его в кольцо, отсекая все направления для бегства, кроме них, на улочке никого не было, а значит, и звать на помощь не имело никакого смысла.

Андрей попытался сконцентрироваться и подавить страх, который начал сковывать его мышцы и волю. Самое главное — не впасть в панику, запсиховал — считай, пропал, а пока ты сам не сдашься, никто тебя не победит. Так учил Обнорского когда-то его тренер по дзюдо, что-то похожее говорил потом в Йемене Сандибад…

Андрей сжал зубы до ломоты в висках и почувствовал, как страх постепенно поглощается гневом и злостью, — это было уже лучше, но все же не так хорошо, как просто спокойная и ясная голова. Любая сильная эмоция в бою может ослепить, она мешает трезво оценивать обстановку и принимать самые грамотные решения… Впрочем, времени на психологическую подготовку уже не было, и Обнорский сделал несколько шагов по направлению к самой высокой фигуре.

— Кто вы такие? Что вам надо? Чего вы хотите от меня?

Он говорил по-арабски с характерным ливийским акцентом, стараясь, чтобы голос его звучал как можно испуганнее и жалобнее. Пусть считают, что он уже спекся от страха и совсем не готов к сопротивлению. В ответ на его вопросы он услышал грубый хохот:

— Что надо? Твои деньги, свиноед!

Судя по выговору, на него решили напасть все-таки тунисцы. Андрей с трудом понял, что сказал ему парень, до которого оставалось уже всего метра два. Продолжая встречное движение, Обнорский всплеснул руками:

— Я отдам, отдам деньги… Подождите! Ближайший к нему тунисец снова загоготал, но в следующую же секунду Андрей атаковал его. Обнорский хорошо помнил еще одну заповедь: если уж схватка неизбежна, старайся сразу завладеть инициативой. Андрей сделал длинный шаг вперед левой ногой и, ложась на инерцию движения корпуса, нанес грабителю длинный боковой удар носком правой ноги в горло с почти одновременным кувырком влево, откуда уже набегал один из приятелей весельчака. Задумка-то была неплохая — вырубить в одной связке весельчака и одного из его коллег. Выходя из кувырка, Обнорский попытался с полуприседа ударить правым кулаком второго бандита в промежность… Лет пять назад, может быть, оно все так и получилось бы, но все годы после Йемена Андрей практически не тренировался, слишком много пил и курил, что не могло не сказаться на быстроте и четкости его движений, а также на глазомере и реакции. К тому же улица была плохо освещена. В общем, если нога и достигла цели, то кулак ударил не по мужскому достоинству тунисца, а по шейке бедра.

Парень взвыл от ярости и попытался принять боевую стойку, но Андрей перехватил его руку и длинной подсечкой швырнул любителя чужих кошельков под ноги его подбегавшим коллегам. К сожалению, на этом движении Обнорский потерял драгоценные секунды, и бежать в образовавшуюся в кольце нападавших брешь уже не имело смысла — он не успел бы набрать скорость, его обязательно догнали бы, а сбить сзади с ног бегущего легче легкого. Единственное, что Андрей успел сделать, это отпрыгнуть к стене ближайшего дома, чтобы хоть обезопасить себя с тыла. Первый раунд продлился буквально несколько секунд и закончился в пользу Обнорского: самый длинный тунисец неподвижно лежал на мостовой, а тот, которого Андрей угостил подсечкой, похоже, сломал в падении руку — он выл и катался в пыли, суча от боли ногами. Сам же Обнорский только немного ушибся от своего кувырка, плотная куртка спасла его от ссадин и порезов — мостовые в квартале Сук ас-Суляс убирались редко, поэтому их плотно устилали какие-то битые стекла, давленые жестяные банки и прочий мусор.