Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева - Юрий Оклянский

Главное же — я никогда никакого отношения к телевидению не имел. Никакой пользы от меня там все равно бы быть не могло. Но как от всего этого отбиться? Куда деться?

Московской квартиры и прописки меня в свое время лишили как сына «врага народа». В Новосибирске, где я некогда несколько месяцев провел на больничной койке, ждал теперь еще и служебный крах. А затем…

Что делать? Куда пойти?

Между тем в строй со всей слепой беспощадностью вступала так называемая партийная дисциплина.

В этой безвыходной ситуации я и явился к Федину.

К.А. выслушал меня сочувственно, закусив губу, не перебивая и не сводя с меня пристального взгляда голубых глаз, как смотрят на тяжелобольного. После давнего выхода из партии человек он был беспартийный.

Некоторое время молча покрутил в воздухе очками, взятыми за одну дужку, как поступал в раздумий. Затем стал действовать: «Нужны квартира, московская прописка», — деловито произнес он.

— И нужно, чтобы Новосибирску противостояло нечто более весомое… Гирька потяжелее. Я поговорю об этом с секретарями нашего Союза Марковым и Воронковым. Напишу письмо вашему заведующему кафедрой Игорю Сергеевичу Черноуцану… Что-нибудь вместе сообразим.

Письмо И.С. Черноуцану через какое-то время он написал. Добытая из архива и заверенная копия лежит теперь передо мной. Привожу его слово в слово.

«И.С. Черноуцану. 14 июня 1966, Москва

Дорогой Игорь Сергеевич,

Позвольте просить Вашего внимания к следующему делу.

Вы, полагаю, знаете литератора Юрия Михайловича Оклянского, нынешней весной закончившего аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС по кафедре, которую Вы возглавляли. Научным руководителем т. Оклянского является проф. А.С. Мясников, тема кандидатской диссертации, защита которой назначена на июль сг, такова: “Творческая индивидуальность писателя и проблемы художественного освоения действительности “.

Этому молодому автору принадлежат выпущенные в свет три книги, из которых две мне известны (“Серебряные облака”[18]и “Шумное захолустье”), и последняя особенно отличается примечательными качествами, как монография об Алексее Н. Толстом, сочетающая историко-литературное исследование о нем с биографическими фактами, впервые вводимыми в литературный оборот. Критические способности автора представляются мне незаурядными и хотелось бы видеть в наиболее благоприятных условиях развитие его сил в избранной им области советского литературоведения.

Именно сейчас наступило время, когда решается судьба т. Оклянского — в связи с происходящим распределением окончивших аспирантуру по назначаемым для них местам работы.

Оклянский проработал немало лет на периферии — в Марийской области, в г.г. Куйбышеве и Новосибирске, где он был постоянным корреспондентом “Литературной газеты” (редакцией это газеты он и был рекомендован в аспирантуру Академии). По образованию своему он филолог Московского университета и — как видите — обретаясь вдалеке от Москвы, он не переставал работать для Москвы. Теперь было бы справедливо по отношению к нему и очень полезно для дела советской литературы постоянно закрепить Ю.М. Оклянского на литературно-журнальной работе в нашей столице.

Этим моим письмом, уважаемый Игорь Сергеевич, я и прошу Вас оказать содействие т. Оклянскому в направлении его на постоянную работу в редакции “Литературной газеты”. Разумеется, теперь речь должна бы идти для него не о занятии газетного корреспондента. Оклянский стал зрелым, опытным литературоведом, и должность в редакции он может исполнять ответственную и высокую, какую несут, скажем, члены редколлегии.

О возможной поддержке в таком плане кандидатуры Оклянского я говорил с т.т. Г.М. Марковым и К.В. Воронковым. Первому очень хорошо известна работа Оклянского и он с уважением отозвался о нем. К.В. Воронков уже говорил об этом деле с глав, редактором “Лит. газеты” А.Б. Чаковским, и от последнего известно, что он в самое ближайшее время пригласит Оклянского для переговоров.

Я надеюсь, Вы разделите мой взгляд на целесообразность трудоустройства Оклянского в редакции “Лит. газеты” и еще раз прошу поддержать его.

Шлю Вам наилучшие пожелания, Игорь Сергеевич, и прошу передать мой сердечный привет Ирине Юльевне[19].

Искренне Ваш /Конст. Федин/».

Конечно, трудно анализировать документ, посвященный твоей особе. Но деться некуда. Любое письмо всегда отчасти тень и слепок характера. Попытаюсь всмотреться в текст с этой точки зрения.

Письмо К. А., как видим, написано в несколько старомодной стилистике, в манере выученика далеких прошлых времен (этим он особо пользовался, когда хотел), написано, пожалуй, чуть отстранение, как и подобает литературному олимпийцу. Олимпиец видит, знает и печется лишь о самом главном, а мелочами пренебрегает, их не замечает и в голове не держит.

Но, если иметь в виду желаемую цель, письмо отличается остротой зрения и ловкостью современного аппаратного маневрирования. Федин делает вид, что знать ничего не знает об официальном запросе Новосибирского обкома партии. Он даже не упоминает, что главная рекомендация для будущего аспиранта три года назад исходила оттуда. В письме фигурирует одна «Литгазета», орган Союза писателей СССР, ему подвластный, и теперь желающий получить назад собственного питомца, три года назад ею рекомендованного.

Точно вымерено в письме и к кому надо обращаться. И.С Черноуцан «пошел на повышение» — незадолго перед тем был возвращен на ответственный пост в ЦК КПСС, сохраняя пока и заведование кафедрой. Его слово автоматически означало отмену мелочных претензий местного обкома партии.

…Через несколько дней в своем кабинете на Цветном бульваре меня принял главный редактор «Литературной газеты» Александр Борисович Чаковский. Под его руководством, будучи уже в Новосибирске, я успел проработать лишь немногим больше года. До этого много лет он был главным редактором журнала «Иностранная литература». Одаренный журналист, плодовитый беллетрист и киносценарист казенно-сервильного склада, Чаковский вместе с тем считал себя косточкой западной цивилизации. На это указывали добротный твидовый пиджак, почти всегда торчавшая изо рта гаванская сигара и манера поведения, в частности требование к подчиненным прямоты выражений.

Усадив меня в мягкое кожаное кресло против стола и затягиваясь сигарой, Александр Борисович тут же, без обиняков, спросил в манере американского гангстера:

— Скажите честно, то есть цинично, чего вы хотите?

Я ответил, что хотел бы заниматься в газете русской литературой, возможно, литературоведением. И получить должность, которая давала бы квартиру и прописку для меня и семьи в Москве. Поскольку жилья у меня в Москве нет…Его у нас отобрали при вторичном аресте отца…

Александр Борисович полминуты подумал, пососав дымящуюся сигару. Потом ответил:

— Но это решаю не я. У нас есть руководитель соответствующего раздела. Пусть решает он.

Это была явная отговорка. В какие-то личные планы Чаковского, очевидно, я не вписывался. Ходатайство Федина должного воздействия не произвело. «Alma mater» — «Литгазета», как через несколько дней выяснилось окончательно, — номенклатурную должность, с квартирой и пропиской, мне не давала…

Это еще раз возвращает нас к теме о реальной и номинальной власти Федина в системе Союза писателей. Есть еще один повод поразмыслить об этом. Федин был тогда первым секретарем Союза писателей, и еще пять лет оставался им до перевода на почетный пост председателя ССП. Соратники и помощники ЕМ. Марков и К.В. Воронков охотно поддакивали своему начальнику, но поступали так, как заблагорассудится или приказано сверху. Иначе не было бы сбоя даже в таком пустяке (при полном общем согласии!), как возвращение былого сотрудника в подведомственную газету.

Когда я рассказал Черноуцану о плачевных результатах своего похода в «ЛГ», тот криво усмехнулся:

— Чего же сам Федин не может туда позвонить? Хлопнуть кулаком по столу, наконец, и так далее?! Что в самом деле?! — произнес он с раздражением.

Я только развел руками.

— Ну, ладно, это сделаю я… Но не в «Литгазету», а в «Известия»…

Черноуцан при мне набрал номер телефона главного редактора «Известий» Л.H. Толкунова.

Через короткое время все было улажено. Я получил в правительственной газете должность заместителя редактора по отделу литературы и искусства, а с ней и право на квартиру и прописку в Москве.

Но не будь Федина, не было бы, конечно, и вмешательства Черноуцана. Из безвыходной ситуации меня выцарапал и спас Федин. Этого забыть нельзя.

КАК ДОБИВАЛИ «НОВЫЙ МИР»

В отношениях с Фединым был переломный момент, о котором было бы малодушием умолчать. 21 августа 1968 года советские войска вторглись в Чехословакию. Для меня это был крах всех надежд и иллюзий. До последнего дня я со сдавленным в груди сердцем верил, что этого не будет, потому что не может быть никогда. Чехам и словакам, Дубчеку и его единомышленникам, дадут построить демократический социализм, а там уж, глядишь, и мы, на наш российско-советский лад, потянемся, поплетемся, поковыляем за ними. Последняя вера и надежда шестидесятников была растоптана гусеницами танков на дорогах Чехословакии.