Хакеры (takedown) - Джон Маркоф

Допросы в Кельне приняли более интенсивный характер. Обычно Пенго вылетал вечером из Берлина в Кельи, где его встречал связной и препровождал в загородную гостиницу. Ему категорически запрещалось куда-нибудь звонить из номера. Ровно в 9-00 на следующее утро начинался допрос. Психологическое давление со стороны следователей начало действовать Пенго на нервы. Они разыгрывали классическую ситуацию «хороший и плохой»: один улещивал, другой угрожал. Оба отказывались поверить, что Пенго ввязался в шпионскую авантюру не ради денег. Пенго видел, что они не понимают, что он просто хотел стать величайшим хакером мира. Он попытался объяснить, что такое хакинг, и предложил следователям почитать ''Невромата". Помня, что его шансы благополучно выпутаться в огромной степени зависят от его чистосердечия, Пенго старался следовать указаниям байрейтского законника и быть как можно более откровенным, но бывало, что память его подводила. И не только потому, что прошло два года с момента его первой и единственной поставки Сергею, – марихуана явно не прошла даром для его памяти.

Один из главных вопросов, на которые Пенго не мог дать точный ответ, касался магнитной ленты, которую он передал Сергею. Поскольку у самого Пенго необходимой аппаратуры не было, кто-то должен был для него эту ленту записать. Это значило, что он обратился к кому-то из друзей и попросил скопировать определенные файлы с компьютера на ленту. Пенго столкнулся с основной технической проблемой преобразования информации с компьютера в мобильную машинонезависимую форму. Для этого был необходим кто-то с доступом к соответствующему оборудованию, так же? Сначала Пенго заявил, что получил ленту в Гамбурге от Обеликса, но тут же дал обратный ход и отказался от своих слов. Видимо, он не захотел впутывать своего приятеля, которого за соучастие, пусть даже невольное, могло ожидать суровое наказание. Пенго не только не мог припомнить, кто сделал для него ленту, но и начал утверждать, что не знает, что именно на этой ленте было. Пенго догадался растолковать следователям, что раз у него не было монтажного устройства, то не могло быть и считывающего, так что, получив ленту, он никак не мог узнать, что на ней. Но допрашивающие его офицеры были настроены скептически. Чтобы убедиться, нельзя ли вылечить Пенго от внезапных приступов амнезии небольшой порцией сильнодействующих средств, на допросах стал присутствовать человек из армейской контрразведки, который злобно ел Пенго глазами. Koгда память опять подвела Пенго, контрразведчик заорал, что если Пенго не прекратит свои увертки, он лично утопит его в ближайшем сортире. Пенго остался невозмутимым, после чего офицеры в некотором замешательстве извинились перед ним за своего раздражительного коллегу.

Вряд ли Пенго мог успокоить тот факт, что теперь его судьба в руках властей, тех самых властей, которым его учили не доверять. Однако его не могла не веселить конспирация, которая часто сопровождала его допросы. Во время одной из поездок в Кельн его из аэропорта доставили на глухую полянку в лесу, где уже ждала вторая машина, показали несколько фотографий совершенно незнакомых людей и попросили их опознать.

Часто после восьми часов изматывающих допросов следователи вместе со своим подопечным направлялись в гостиничный бар, чтобы в менее формальной обстановке прозондировать политические взгляды Пенго. Пенго был с ними так же откровенен, как и с любыми другими людьми. В понимании Пенго они были типичными «черно-белыми», не различавшими оттенков. Они считали коммунизм плохим и точка, в то время как Пенго нравилось думать о себе как о человеке с широкими взглядами. Может, благодаря воспитанию, может, благодаря непосредственному опыту жизни в разделенном границей Берлине, но он различал в политике оттенки серого. «Если уж на то пошло, – заявлял он им, – я левый». Офицеры с готовностью выслушивали все, что бы им Пенго ни сказал, но не проявляли готовности перейти в его веру, которую считали просто политическим капризом, который с возрастом пройдет.

Допросы тянулись все лето 1988 года, после чего к делу подключился следственный отдел федеральной полиции, приблизительный аналог ФБР. Каждой новой команде следователей Пенго повторял свой рассказ. Снова и снова у него спрашивали, как была задумана вся операция, и кто первым вышел на контакт с Советами. Его снова и снова просили рассказать, как складывалась их пятерка. Пенго отвечал, что в группу вошел позже других и что после его поставки информации Сергею отсутствие отклика со стороны русских его разочаровало и обескуражило. Его деятельность постепенно сошла на нет, и к моменту обращения к Зиберу он уже больше года был не у дел, так что не мог знать, чем занимались остальные. Пенго отказался подчиняться требованиям, которые считал не относящимися к делу, и когда его связной из секретной службы попросил дать какую-то информацию о добовских экскурсиях по берлинским борделям, Пенго грубо отрезал: «Я вам не соглядатай».

В ответ на постоянные требования раскрыть новые детали деятельности группы Пенго объяснял, что других знает мало, не считая Хагбарда и Доба, а после того как они разругались из-за Rainbow и счета, о котором его когда-то просил Доб, ему приходилось очень мало общаться с ними. Он сообщил, что у Доба есть пистолет и он может быть опасным; что Карл побывал в Восточном Берлине 24 раза, а Доб – минимум один раз. Маркса Гесса он знает очень мало и еще меньше знает о его вторжениях в Лоуренсовскую лабораторию. Сам Пенго побывал в компьютерах LBL раза два, но абсолютно ничего не знает о SDInet или о таинственном Ласло Балоге из Питтсбурга.

Постороннему человеку могло бы показаться, что Пенго чувствует себя совершенно свободно во время допросов и не смущается тем, что оказался в одной команде с полицией. И действительно, если бы его попросили объяснить, какими моральными принципами он сейчас руководствуется, он ответил бы, что работал на одних, а теперь работает на других. Вот и все. Причем тут мораль? Он продолжал работать в своей консалтинговой фирме, которая сейчас находилась в процессе слияния с другой берлинской фирмой-новичком. Но последствия допросов уже начинали на нем сказываться. Даже в отсутствие Доба – поставщика зависимость Пенго от гашиша выросла. Этой осенью он чаще был под кайфом, чем нет, и ежедневно поглощал литры кофе. Пенго принадлежал к «запойным курильщикам», как выражаются немцы, – закуривал сигарету, делал две-три затяжки, тушил и тут же закуривал новую. Он договаривался с людьми о встречах и забывал о них, потеряв, таким образом, многих приятелей. Когда на каком-то концерте он столкнулся с бывшей подружкой, то был, по ее словам, нервным, дергался и бормотал про неприятности с секретной службой.