Коммод - Михаил Никитич Ишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, этот несмышленыш выступил вперед и, показав цезарю кинжал, объявил:
– Это тебе посылает сенат!
– Что? – спросил немного озадаченный Луций.
Злоумышленник смешался и, вместо того чтобы вонзить кинжал, он, крайне удивленный вопросом цезаря, отступил назад и повторил дурацкую фразу. Так бездарно был упущен удобный момент избавить нас от Коммода, ведь, когда до цезаря дошло, с каким намерением Квинтиан поджидает его в проходе, наш богоравный Геркулес задрожал от страха и впал в оцепенение. Злоумышленник и жертва несколько мгновений стояли друг против друга. Ни опешивший Квинтиан не мог тронуться с места – видно, припоминал следующую историческую фразу, какая заставит тирана до конца осознать всю мерзость своих преступлений, – ни наш Геркулес не пытался спастись бегством или, по крайней мере, скрутить негодяя.
Первым пришел в себя цезарь. Он жалобно вскрикнул и, пригнувшись, бросился в толпу, пытаясь загородиться от убийцы телами тех, кто составлял его свиту. Так бывает с красавчиками! Стоит опасности обрушиться внезапно, они теряют голову.
Первым опомнился Тигидий Переннис, во время прохождения арочного прохода оттеснивший от императора громадину Вирдумария. Трибун выхватил меч, бросился на преступника и ударил его рукоятью по голове. Тот сразу лишился чувств, и подоспевший Вирдумарий скрутил ему руки. В их сторону бросился Лет, а стоявший рядом Дидий Юлиан и отец жены цезаря Криспин закричали так, что у меня заложило уши. А может, уши у меня заложило от собственного крика, так как все остальное я помню урывками, какими-то наплывами и частями. В чем уверен, так это в том, что я первый выскочил на свет, бросился к стенке, отделяющей арену от трибун, и завопил во весь голос:
– Стража! Стража! На помощь!!
Стоявшие поблизости в оцеплении преторианцы тут же отозвались на мой крик и бросились в проход, где пришедший в себя Коммод с остервенением бил ногами упавшего на каменный пол злоумышленника. При этом без конца выкрикивал: негодяй, негодяй!.. Гвардейцы обнажили мечи и бросились к преступнику, пытаясь заколоть Квинтиану, Тигидий остановил их (не знаю, на счастье для преступника или на горе). Более того, префект лагерей посмел наложить руки на Коммода – он перехватил его сзади за грудь и оттащил в сторону. При этом крикнул Вирдумарию, чтобы тот сохранил жизнь покушавшемуся.
Коммод попытался вырваться из объятий Перенниса, глаза у него стали совсем бешеные. Он уже готов был возгласить: «Измена!» – как Тигидий сумел опрокинуть его на пол и, склонившись над императором, выкрикнул:
– Он нужен живой. Он был не один. Я видел тень!
Я лично никого, кроме Квинтиана, в проходе не видал, но попробуй теперь возразить Переннису. Он теперь настолько силен, что нет такого дела в государстве, которое не проходило бы через его руки. Император поручил ему расследовать все обстоятельства заговора, а в ту минуту Луций внезапно разрыдался и отчаянно закивал:
– Ты прав, Тигидий! Ты прав! Он был не один! Я тоже видал тень! Отыщи его сообщников, Тигидий. Приволоки их ко мне, развяжи языки, разбей их поганые головы, но я дол жен знать каждого, кто посмел хотя бы в мыслях пожелать мне смерти.
В пыточной, устроенной Домицианом в подвале дома Флавиев, Квинтиан сразу развязал язык и, обливаясь слезами, признался, что на безумный поступок его подбил некий Кодрат, сожительствующий с сестрой цезаря Аннией Луциллой. Кодрат был взят немедленно.
Хлипкая молодежь пошла теперь в Риме, Бебий! Где Муций Сцевола, который ради спасения родины сжег на огне свою левую руку! Где Катон, где братья Гракхи, где Бруты и Кассии! Кодрата не успели довести до застенка, как он обосрался. Это его не спасло. Тигидий лично прижег ему факелом волосы на срамном месте, и тот тотчас начал давать показания. Заговорил быстро, чередуя речь с выкриками, что его обманули, его подбили, он не знал, он не думал, он обожает цезаря. Он присутствовал в амфитеатре, когда тот ниспроверг слона.
Тигидий облил водой низ его живота, приказал помыть зад – запах действительно был гнусный – и спокойно попросил:
– Не спеши, рассказывай все по порядку, а то писака, – он указал на меня, Бебий, ибо я вел протокол допроса, – не успевает записывать.
Затем посыпались вопросы. Как и когда родился преступный замысел? Кто первый подал мысль посягнуть на жизнь цезаря? Сколько человек участвуют в заговоре? Кого намечали в принцепсы и все в том же духе.
Теперь о главном, Бебий. Каюсь, виновен. Что поделать, в каждом из нас сидит маленький Коммод, испытывающий наслаждение при виде мучений родственных нам существ. Каждый готов ради собственного интереса смолчать, когда следует сказать правду, вписать в список обвиняемых соседа – кому в такие времена придет в голову проверять его вину? Каждый готов поторопиться с доносом, ибо философское правило – если не окажешься первым, станешь мертвым – действует безотказно и не терпит опровержений. Каждому интересно под шумок присвоить чужое, тронуть невинную душу и посмотреть, как она будет выглядеть после того, как ее потопчут ногами. Выпрямит ли крылышки или погибнет искалеченной. Поверь, мои пороки не так страшны, как пороки Тигидия. Я виноват в преступной трусости – это скверно, это чрезвычайно скверно, но, надеюсь, раскаяние поможет загладить мою вину. Если нет, просто не знаю, что делать! Тигидий приказал беспрекословно вписывать в список заговорщиков тех, кого он будет называть, при этом строго-настрого запретил болтать об этом. Затем приказал быть при особе цезаря его верным товарищем. Если все исполнишь, как надо, пообещал он, станешь сенатором. Если вякнешь что-нибудь недозволенное, сам лишишься срама – и он указал на Кодрата, которого в ту минуту один из тюремщиков, вопреки всем римским установлениям, превращал в женщину.
