Текучая Вода - Густав Эмар

Теперь мы объясним читателю, каким образом эти лица очутились в таком удаленном месте. Для этого надо сделать несколько шагов назад и вернуться в ущелье, где только что решилась судьба Мексики.

Первые моменты после победы всегда полны для победителей радости и неистовства. Порядок и дисциплина отсутствуют. Люди обнимаются, поздравляют друг друга, бегают туда и сюда, смеются, поют, забывая все опасности и печальные обстоятельства борьбы. Потом, когда умы начинают успокаиваться, разум одерживает верх, приходят размышления и кровавые эпизоды битвы являются во всем их ужасе.

Генерал дон Пелажио Сандоваль, даровав прощение побежденным, обезоружил их и немедленно распорядился о перевозке раненых и погребении мертвых.

Из всех испанских солдат, вошедших в ущелье, ни одному не удалось бежать и сообщить в Когагуилу весть об этом страшном поражении. Мексиканцы потеряли сравнительно мало, хотя все-таки и их потери были значительными.

Мексиканский генерал хотел остановиться на поле битвы, и его войска расположились на равнине перед ущельем.

Было около девяти часов вечера. Бивачные огни образовали блестящий ореол вокруг лагеря. Солдаты пели и смеялись, передавая друг другу подробности битвы.

Генерал, удалившись в хижину из листьев, устроенную для него и увешанную внутри, благодаря стараниям солдат, знаменами, взятыми у неприятеля, беседовал с Оливье Клари. Канадец только что окончил рассказ, сильно волновавший его собеседника. Лицо последнего было бледно, брови нахмурены, и горячая слеза дрожала на ресницах.

— Бедный дон Аннибал, — сказал он, проводя рукой по глазам, — какое ужасное несчастье! Этот последний удар страшнее всех. Он не вынесет его!

— Тотчас после битвы, — продолжал охотник, — граф Мельгоза, который, как вы знаете, не принимал никакого участия в сражении и постоянно находился в арьергарде, пошел разыскивать его на баррикаду, где он так мужественно бился.

— Я это знаю. Он собственной рукой убил генерала Карденаса. Хорошо, что так случилось. Этот человек возбудил против себя столько ненависти, что если бы остался в живых, я, может быть, оказался бы не в силах спасти его, несмотря на свое горячее желание.

Минута для такого сообщения, какое хотел сделать граф дону Аннибалу, выбрана была удачно. Возбужденный битвой, опьяненный запахом пороха, он перенес это несчастье с большей выносливостью, чем можно было надеяться. Однако, удар был ужасен. Одну минуту опасались за его жизнь. Он катался по земле, как вырванный ураганом дуб, в течение нескольких минут бился в ужасных конвульсиях и едва не сошел с ума. К счастью, сама интенсивность кризиса спасла его. Он пришел в себя, поблагодарил меня и графа за знаки проявленного по отношении к нему участия, сел на лафет пушки и после нескольких спазм принялся плакать. Теперь он спокойнее. Вы это увидите: он хочет немедленно преследовать индейцев.

— Увы! Я боюсь, что его поиски окажутся бесплодными!.. Негодяй, изменивший ему, бежал. Знает он это?

— Нет еще.

— Что делать? К несчастью, я могу давать только пустые утешения. Эх! Но я понимаю! — он вскрикнул, ударяя себя по лбу, — это так, vive Cristo! Если дону Аннибалу не удастся спасти жену и несчастную дочь, он, по крайней мере, отыщет негодяев, похитивших их, и выместит на них свой справедливый гнев.

— Но, — заметил канадец, — каким образом? Я не понимаю вас, генерал. Тем более, что несчастье, как мне кажется, больше, чем мы предполагаем.

— Как это? Что хотите вы сказать, дон Оливье?

Канадец собирался с духом. Странное волнение охватило этого бравого человека. Выражение муки, раскаяния и робости отражалось на его мужественном и откровенном лице. Генерал с удивлением смотрел на него.

— Ну, — сказал он, — говорите! Не знаю, почему-то мне кажется, что самое ужасное в этом рассказе еще впереди.

— Вы правы, генерал! — произнес охотник низким и почти невнятным голосом.

— Говорите, ради неба! Скажите мне все!

— Да! — сказал канадец, — мое раскаяние было достаточно сильным, чтобы я не открыл вам своего сердца. Генерал, я совершил в своей жизни дурной поступок!

— Вы, мой друг? — вскричал с живостью дон Пелажио, — это невозможно!

— Благодарю, генерал! Ваше мнение дает мне мужество докончить признание. Да, повторяю вам, я совершил дурной поступок, воспоминание о котором беспрестанно преследует меня: однажды я поступил, как подлец.

— Я слушаю вас! — прервал генерал, наклоняя голову.

— Вы знаете, — продолжал охотник с некоторым колебанием, опустив глаза в землю, — что моя жизнь почти вся протекла в лесах то в одиночестве, то в обществе индейцев?

— Знаю, продолжайте!

— Вы давно поселились на этой границе, и без сомнения вы помните ту странную трагедию, когда был зарезан отец графа Мельгозы.

— Несчастный! Неужели вы обагрили руки в этом гнусном преступлении? — вскричал генерал.

— Нет! — отвечал канадец с движением ужаса. — Однако я совершил преступление. Сын графа был похищен. Вы припоминаете это?

— Увы! Граф никогда не утешится в этом!

— Когда краснокожие вернулись из этой кровавой экспедиции, приведя с собой бедного ребенка, между ними случились большие разногласия относительно судьбы этого слабого создания. Большинство стояло за то, чтобы зарезать его, другие, напротив, настаивали, чтобы его оставили в живых заложником. Я присутствовал при этом споре. Бедный ребенок плакал, и я невольно заинтересовался им и упросил индейцев отдать его мне. После долгих просьб они согласились исполнить мое желание.

— Ну? — спросил с любопытством генерал.

— Несколько недель спустя, — продолжал канадец, — мексиканские гасиендеры блестяще отомстили: краснокожие, в свою очередь застигнутые врасплох, были безжалостно перебиты. Для меня тогда было бы легко вернуть безутешному отцу похищенного ребенка, но я поклялся не делать этого. Только на таком условии мне отдали его. Я не смел нарушить своего обещания. Однако, пользуясь смятением битвы, попытался увернуться от него. Я отдал ребенка слуге графа Аннибала с просьбой передать его в руки господина, уверенный, что тот позаботится о нем и, может быть, когда-нибудь я получу возможность вернуть отцу оплакиваемого им сына. Проходили годы. Различные обстоятельства удалили меня от здешних мест, в которых я бывал только случайно. Однако, воспоминание об этом ребенке преследовало меня беспрестанно. Наконец угрызения совести сделались так сильны, что я решил вернуться сюда, чтобы удостовериться в судьбе этого несчастного и исправить, если окажется возможным, сделанное зло!

— Хорошо, мой друг, хорошо! — вскричал генерал с жаром, — я вас узнаю теперь! Что же, ваши поиски увенчались успехом, нашли вы сына графа?