Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс

Бэрден поднялся за ним по лестнице на второй этаж и был введен в обшитый панелями кабинет со стеллажами, на которых стояло, пожалуй, чересчур много книг в кожаных переплетах. В камине горел огонь. Перед камином стоял накрытый для чая столик — все богато и изысканно, быть может, чересчур изысканно для Бэрдена, привыкшего к собранным на скорую руку завтракам Китти.

Она вошла в комнату, слегка запыхавшись, протягивая к нему руки.

— Милый! — воскликнула она своим приятным голосом, из которого исчезли почти все признаки ее происхождения. — Ты пришел слишком рано. Нет, как раз вовремя. Минута в минуту. Это я опоздала.

Она поцеловала его в щеку. Он встрепенулся от ее запаха. Да, сегодня все будет в порядке. Он был уверен в этом, как всегда возбужденный ее манерой держаться (внимательной и даже заботливой) и ее фигурой (ладно и аккуратно скроенной). Больше всего ему нравилась ее бледность. Она, наверное, вовсе не пользовалась косметикой, а если и пользовалась, то так осторожно, что казалась…камелией — слово это неожиданно вызвало в его воображении образ ярко-розового цветка. Но, конечно, существовали и белые камелии.

— Садись. Будем пить чай.

Бэрден сел на свое обычное место на диване возле огня. Она села рядом с ним и стала разливать чай — она, не спрашивая, знала, сколько кусков ему положить: два или один, с молоком он пьет или с лимоном. Вот уже с год они время от времени встречались, и их близость не оставляла желать лучшего. Время от времени, гак как они предпочитали встречаться, когда ее мужа не было в городе, хотя тому это было безразлично. Бэрден предпочитал предаваться чаепитию спокойно, в уверенности, что им не помешают.

Они с нежностью говорили об отсутствующем.

— Он сегодня в Джерси. В своем торговом центре.

Она произнесла слово «центр» с ударением, одновременно вышучивая и подчеркивая источник своего немалого богатства. Ее муж и вправду был князем от коммерции, и это производило на Бэрдена впечатление. К счастью, князь боготворил свою княгиню и предоставлял ей полную свободу, зная, что она никогда не скомпрометирует его и не поставит в неловкое положение. И он был прав. Она была необычайно осмотрительна. Лишь самые злоязычные вашингтонские дамы могли бы увидеть в их нерегулярных дневных встречах в Джорджтауне нечто большее, чем проявление открытой дружбы между дамой с претензиями на светскость и известным сенатором, в благоразумии которого не приходилось сомневаться. На худой конец, их встречам могли приписать политический смысл. Для лавочника было бы весьма заманчиво влиять через жену на сенатора, довольно беспечно управлявшего округом Колумбия с помощью малозначительного сенатского комитета, нерадивым председателем которого являлся (что без особой гордости сам признавал), служа мишенью для постоянных нападок со стороны общественных организаций. К счастью для него, всякий раз, когда они встречались за чаем, в их разговоре ни разу не всплывали такие замысловатые вопросы, как автономия для округа Колумбия или налог с товарооборота. Только великие мировые проблемы обсуждались здесь за чаем, к которому подавали изысканные сэндвичи с кресс-салатом и шоколадное печенье от Губерта.

— Представляю, каким ударом явились для тебя итоги голосования! — Она с нежностью глядела на него удлиненными блестящими, словно на иконе, глазами.

— Это не было для меня неожиданностью, у нас не было шансов на победу. Я рассчитывал, что смогу внести поправку к законопроекту и не дать Рузвельту бесконтрольно разыгрывать из себя щедрого Санта Клауса, но… — Он пожал плечами. — С другой стороны, я в некотором смысле рад, что мы помогаем Англии. — Он обожал ее в этот момент. Она была со всем согласна, не в пример другим вашингтонским дамам, которые произносили целые речи, когда расходились с сенатором по политическим вопросам. О нет, она была совсем не такая. Она словно за все извинялась. Совершенно неожиданно он поцеловал ее в щеку и чуть не потерял равновесие, так как, придвигаясь к ней, он провалился в промежуток между толстыми диванными подушками. К счастью, чай не расплескался.

— Ты… — Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное, но его сердце так и прыгало в груди от этой досадной оплошности, и он не мог придумать ничего изысканного и только сказал: —…выглядишь сегодня так хорошо. — Затем, чтобы хоть как-то сгладить случившееся, он взял ее руку и поцеловал как бы в залог того, что было еще впереди. Поразительно, что так поздно в жизни он сумел найти нечто столь глубоко его удовлетворяющее. Больше того, в возрасте, когда он уже считал себя совершенно свободным от всех требований плоти, он как бы снова стал или почти стал мальчиком.

С нежностью, в тон его настроению, она стала вспоминать их первую встречу. Какое впечатление он на нее произвел! Он же, со своей стороны, не мог вспомнить, когда они встретились впервые. Ему казалось, что он всегда знал ее и видел в разных домах. И вот в один прекрасный день, незадолго до чикагского съезда, она пригласила его на чай. Усталый и раздраженный от запутанных политических маневров, целью которых было попасть в вице-президенты, он встретился с ней в розовом саду за домом, и после мятного чая со льдом они чуть не стали любовниками.

Он слегка нахмурился, ожесточенно вгрызаясь в сэндвич с огурцом. На первых порах он был обескуражен. Но положение спасла ее тактичность. Она была во всех отношениях чудесна. С тех пор их свидания напоминали русскую матрешку. Никто из них не знал, будет ли он способен на самое главное, но эта неопределенность не сковывала его, а лишь придавала еще больше пикантности любовной игре. Во всяком случае, у нее было столько достоинств, она была так чутка, так все понимала.

При мысли о любовной игре Бэрден испытал острое желание и внезапный подъем всех чувств. Это будет памятная встреча, сказал он себе. Нет сомнений. Он едва мог дождаться того момента, когда она поведет его в спальню, где стояла кровать с четырьмя стойками для полога и из окна было видно буковое дерево, которое время от времени стучало своими ветвями по оконному стеклу, напоминая ей о том, что их надо подрезать, а ему — о всецело забытом внешнем мире.

— Как Клей? — Ей сперва надо было пройти через положенный ритуал: как поживает тот, видел ли ты этого. Торопить ее не следовало. Он ответил, что Клей в приподнятом настроении, но она нахмурилась.

— Странно. Я видела их недавно в Лавровом доме.

Бэрден изумился. У него было такое впечатление, что она с Сэнфордами незнакома.

— Ты была там? — почти бестактно спросил он.

— Да, после обеда. Заглянула ненадолго. С друзьями. Я люблю Блэза, а уж их дом и подавно. Ма foil[64].

На Бэрдена призводило впечатление, хотя и немножко коробило то, что она время от времени вставляла в свою речь французские фразы, которым, по ее словам, она выучилась за одно лето в Париже в школе для jeune filles[65]. Хотя Бэрден не знал ни слова по-французски, все же по некоторой интонационной вялости фраз и странным носовым звукам он мог догадаться, что произношение у нее не блестящее. Но ему импонировало ее честолюбие. Столь немногие из вашингтонских дам делали усилия чему-нибудь научиться. Они изрядно выпивали, громко смеялись, знали все сплетни, дискредитирующие сильных мира сего, — и на этом точка: деревенские бабы, живущие не в городе, а в супердеревне.

— У меня сложилось впечатление, что она…что Инид была немножко навеселе.

— Я еще помню те времена, когда женщины не пили на людях. — Бэрден отвечал слегка невпопад, хоть и знал, что эта нехорошая привычка — верный признак старости.

— Я никогда не пью. — Робко промелькнувшая улыбка свела к минимуму самодовольство ее слов.

Бэрден продолжал вспоминать вашингтонскую старину.

— До войны мы и слова такого не знали — прием с коктейлями. Приглашали на чай, и подавали чай. Конечно, в некоторых именитых домах подавали вино, и после обеда мужчины могли пить, но не женщины. Так ты говоришь, Инид была пьяна?

— Я не знаю ее достаточно хорошо, чтобы утверждать наверняка, но мне так показалось. Как видно, они с Клеем не в ладах. — Она смотрела на него проницательным взглядом, зная, что он и сам все знает.

— Не в ладах? — Прирожденная осторожность давала себя знать даже сейчас.

— До меня дошло — люди ведь любят болтать языком, — что у Клея был роман с замужней женщиной, какой-то латиноамериканкой.

— Что-то мне не верится. — Бэрден спрашивал себя, неужели Клей и в самом деле такой дурак. Ни одна женщина не стоит того, чтобы пожертвовать ради нее голосами избирателей, а уж тем более карьерой.

— Мне говорили, что уже после того, как я ушла, в Лавровом доме была жуткая сцена и Блэз ударил Инид на глазах у всех.

— Ударил? Вот уж этому я никак не поверю. — Блэз вспыльчив, но, как и он сам, без ума любит дочь. Бэрден старался не думать о Билли Торне: давление у него и без того поднялось.