Прикосновение - Колин Маккалоу

— Знаешь, детка, — начала Руби, с аппетитом поглощая китайские блюда, — тебе пора узнать, что происходит между твоей мамой, твоим отцом и мной.

— Да знаю я! — отмахнулась Нелл. — Папа спит с тобой потому, что с мамой у него не бывает половых актов.

— И тебя это не удивляет? — Руби озадаченно уставилась на Нелл.

— А разве должно?

— Да, разумеется.

— Тогда объясни почему, тетя Руби.

— Во-первых, потому, что супругам не полагается спать с посторонними людьми — только друг с другом. Половые акты… — задумчиво повторила Руби. — Ты слишком прямолинейна, Нелл.

— Но так пишут в книгах.

— Верю. Но твоей матери запрещено иметь детей, поэтому она не в состоянии выполнять супружеский долг.

— Знаю. И ты ей помогаешь, — подытожила Нелл.

— Господи Иисусе! «Помогаешь»! А как ты думаешь почему?

Нелл нахмурилась:

— Вообще-то я понятия не имею, тетя Руби.

— Тогда я тебе объясню. Мужчины не в состоянии сдерживаться… в общем, без половой жизни они не могут. Правда, католики твердят, что мужчина способен соблюдать обет безбрачия, но мне что-то не верится. А если и найдется такой, он тронется — ну, сойдет с ума.

— Значит, папе необходима половая жизнь.

— Вот именно. Для этого ему и нужна я. Но мы с твоим отцом не развратники, хотя многие так считают. Мы любим друг друга еще с тех пор, когда он не был женат. Однако жениться на мне он не мог, потому что я уже была близка с другими мужчинами.

— Нелогично получается, — заметила Нелл.

— И я с тобой совершенно согласна, — помрачнев, отозвалась Руби. — Но принято считать, что женщина, познавшая других мужчин, не способна хранить верность одному из них, даже мужу. А каждому мужчине хочется твердо знать, что родившиеся в его семье дети — это его дети. Поэтому в жены берут девственниц.

— Моя мама была девственницей, когда вышла за папу?

— Да.

— Но он любит тебя, а не ее.

— А по-моему, он любит нас обеих, Нелл, — нехотя признала Руби с мимолетным желанием отомстить Элизабет, которая возложила на нее нелегкую и щекотливую обязанность.

— Маму папа любит за детей, а тебя — за половую жизнь.

— Милая, ни к чему рассуждать об этом так хладнокровно и свысока! Мы, все трое, барахтаемся в одной луже — вот она, жестокая правда жизни. Главное, что мы научились уживаться друг с другом, мы даже подружились, и мы… словом, мы поделили обязанности.

— Тетя Руби, а почему ты рассказываешь мне все это? — сосредоточенно нахмурясь, спросила Нелл. — Только потому, что вас осуждают?

— Вот именно! — просияв, воскликнула Руби.

— Но по-моему, ваша личная жизнь никого не касается.

— Нелл, в одном ты можешь быть твердо уверена: люди считают своим долгом лезть в чужую жизнь. Именно поэтому нельзя давать им пищу для сплетен, понимаешь?

— Да. — Нелл поднялась. — Мне пора заниматься. — И она звучно поцеловала Руби в щеку. — Спасибо за урок.

— Смотри, только отцу ни слова!

— Ни за что! Это наш секрет. — И Нелл убежала.

«Ах, дрянь! — мысленно выругалась она, садясь в вагон, чтобы подняться на гору. — Я знаю, что папа любит тетю Руби, а тетя Руби любит его, но я же не спросила, кого любит мама! Папу? Если бы не приходилось спать с ним — тогда конечно, но папе нужна половая жизнь».

Прирожденная исследовательница, Нелл твердо решила выяснить, любит ли ее мать отца. И очень быстро узнала, что мама не любит никого, даже себя. От любого прикосновения мужа, даже случайного и мимолетного, она съеживалась, уходила в себя, как улитка в раковину, а в глазах мелькало отвращение, ясно свидетельствующее, что оно вызвано совсем не запретом на половые сношения. И главное, папа об этом знал! Мамино отвращение злило его, в ответ он хлестал ее язвительными замечаниями, потом спохватывался и исчезал. Нелл часто гадала, любит ли мама хотя бы своих детей.

— О да, — ответила на этот вопрос Руби.

— Если и любит, то не знает, как выразить любовь, — рассудила Нелл. — Мне порой кажется, что мама — воплощенная трагедия.

— Если вспомнить все, что она пережила, то ты права. — У Руби в глазах застыли слезы. — Пожалуйста, Нелл, не отворачивайся от нее. Поверь, если твоя мать увидит, что в тебя кто-то целится из ружья, она заслонит тебя от пуль своим телом.

К десятилетнему возрасту Анна превратилась в миниатюрную копию собственной матери — и источник вечных мучений для всех домочадцев, особенно тридцатитрехлетней Яшмы. Рослая и грациозная, Анна давно уже свободно ходила и изъяснялась простыми предложениями. Она перестала мочиться в штанишки, но следом за этой победой явилось зловещее предзнаменование ранней зрелости: у Анны начала расти грудь.

Менструации, начавшиеся у нее в одиннадцать лет, стали сушим кошмаром. Подобно многим слабоумным детям, Анна не выносила вида крови, которую воспринимала как утекающее «я», будь то свое или чужое. Вероятно, толчком послужило событие, свидетельницей которого Анна стала на кухне у Сэма Вона в отеле «Кинросс»: один из поваров порезал руку до кости, из рассеченной артерии фонтаном брызгала кровь, несчастный так визжал и бился в панике, что ему с трудом наложили жгут. Никто и не вспомнил про стоящую тут же Анну, пока своими криками она не заглушила вопли повара.

Увидев на собственной одежде кровь, Анна в ужасе завизжала, так что ее пришлось схватить и держать, чтобы вытереть и подложить полотенце. Ни время, ни регулярные повторения не избавили ее от страха. Справиться с Анной все пять дней, пока текла кровь, Яшме и Элизабет удавалось лишь одним способом: успокаивая девочку большими дозами хлоралгидрата, а если он не помогал — лауданумом.

Если жизнь всех домашних превратилась в муку, то существование самой Анны стало адом, ибо никто не мог объяснить ей, что такие кровотечения — нормальное и естественное явление, которое проходит само собой и с которым предстоит мириться раз в месяц. Перепуганная Анна, отличавшаяся неусидчивостью и недостатком внимания, просто не сумела бы усвоить подобные объяснения. К тому же менструации были нерегулярными и приготовить девочку к ним заранее было невозможно.

В промежутках между недомоганиями она была счастлива и весела, но только до тех пор, пока не видела крови, не разражалась криком и не бросалась прочь в панике. А если кровь была ее собственной, удержать Анну было не под силу даже взрослому человеку.

Наконец через год, пережив восемь истечений, Анна свыклась с ними настолько, что начинала отбиваться, даже когда кто-нибудь просто пытался переодеть ее: любая смена одежды ассоциировалась у нее с менструациями. И все же это пошло ей на пользу: Анна вдруг научилась самостоятельно мыться и одеваться. Элизабет и Яшма не вмешивались, только следили за тем, чтобы процедура выполнялась тщательно.