Детдом - Екатерина Мурашова

– Кто-нибудь из вас видел Кая… без одежды?

– Я видела, – сказала Настя. – У него – точно такой же крест, как у тебя. Только побольше и на груди. А что это значит?

Антонина потрясла головой. Пышные распущенные волосы на мгновение закрыли вспыхнувшее лицо. Она уже понимала, что все сейчас происходящее – важно для нее лично.

– И что же это значит? – повторила она, безуспешно пытаясь увязать концы с концами.

– Монах Варсонофий сказал, что я – сестра Кая, – сказала Ольга, опустила руку и потянулась за блузкой.

– Как же это может быть? – изумленно спросил Виталик.

– Когда я попросила Кая сказать мне что-нибудь ласковое, он вдруг сказал… – Ольгино лицо задрожало, но она опять перемоглась. – он вдруг сказал то, что, наверное, говорила когда-то наша мать… Я не вспомнила напрямую, но мне стало… как-то так…

Некоторое время все присутствующие в комнате молчали. Потом Антонина спросила дрогнувшим голосом:

– Послушай, Оля, а у тебя в детстве, совсем-совсем давно, был такой маленький пластмассовый пупсик?

– Да, – сказала Ольга и медленно сползла со стула на пол, потеряв сознание. Никто так и не понял, вспомнила ли она пупсика, или просто из последних сил ответила так, как всегда отвечала на все вопросы.

Сидящая на полу Настя Зоннершайн положила голову Ольги к себе на колени и осторожно похлопала девушку по бледным, ввалившимся щекам. Она видела, что так делали в каком-то фильме.

Виталик отправился на кухню, по-видимому, за водой.

– Интересно, что они все сейчас делают на Белом море? – неизвестно у кого спросила Антонина.

День был светлый и веселый, как фонарик. Ветер сильно шумел в темно-зеленой, просвеченной солнцем листве тополей. На скамейках и на асфальте лежала тонкая светло-бежевая пыль. Ольга ела мороженое-трубочку, а Варсонофий – большой сливочный брикет. Брикет таял и сладкие капли, похожие на белые пуговички, стежкой капали на порыжевшую рясу.

– Так ты, Ольга, хочешь быть певицей или нет? – спросил Варсонофий. – Я так и не понял.

– Да. Хочу, – кивнула Ольга и аккуратно лизнула мороженое. – Мой кумир – Эдит Пиаф.

Варсонофий покачал головой, но ничего не сказал. Как несостоявшийся служитель культа, он лучше других знал, что там, где речь идет о кумирах, слова ничего не значат.

– А почему же ты тогда от этой Огудаловой тоже сбежала? – снова спросил он, помолчав. – Она бы тебе как раз и помогла на первых порах…

– Да. Это было очень смешно, как в детском кино. Мария Алексеевна никуда меня не отпускала, боялась, наверное, что я опять с ума сойду или снова в монастырь убегу. Она хотела, чтобы я подписала какой-то контракт, но я понимала, что нельзя (я же в этом совсем не разбираюсь) и отказывалась. Говорила, что мне надо посоветоваться с Владимиром и Клавдией Петровной… – девушка вспомнила, и ее глаза потемнели от горя, как темнеет лес, когда на него находит облачная тень. – Все никак не могу поверить, понять, что Клавдии Петровны нету… Кто… Нет, и рассуждать никак не могу!… В общем, Мария Алексеевна не знала, что делать, а ее доверенный человек сказал ей, что я – поломаюсь, поломаюсь и все подпишу. Вот она и ждала. Приходил учитель по вокалу, она, когда приезжала, сама со мной занималась… В общем, мне там тоже было неплохо. Только я нервничала за наших мужчин… А потом однажды я гуляла по саду и через забор, прямо к моим ногам прилетел самолетик, знаете, такой обыкновенный, бумажный, в детстве их все делают. Я его подняла, развернула, а там – представляете? – оказалась записка, адресованная именно мне! А в записке написано, что все меня ищут, а Каю угрожает опасность, и поэтому лучше бы мне появиться, пока он не наломал каких-нибудь дров. И про смерть Клавдии Петровны тоже было там написано…

– И ты даже не догадываешься, кто тебе эту записку подбросил?

– Нет, но я почему-то сразу ей поверила.

– А как же ты ушла, если тебя специально караулили и не отпускали?

– Да… – Ольга пожала неширокими плечами. – Но это же они так думали, что не отпускают, а не я… Я просто ночью спустилась из окна, проползла вдоль кустов, чтобы под камеру не попасть, и перелезла через забор с яблони на рябину, чтобы сигнализацию не задеть. Хотя мне кажется, что там и нет никакой сигнализации, это они меня просто специально пугали. А овчарка Джильда еще и лицо мне на прощание облизала. Я с ней, конечно, ужином поделилась… Этого уж я и вообще не понимаю, хотя, вы же знаете, сама трусиха ужасная. Но это же как нужно бояться нормальную собаку, чтобы она на тебя бросилась!…

– Просто ты – сестра этого сумасшедшего Кая, вот и все дела! – усмехнулся Варсонофий. – Я, например, и в молодых годах собак боялся и сейчас боюсь. И они всегда норовили меня хоть обгавкать.

– Варсонофий, мне нужно туда! – настойчиво заглядывая в глаза монашку, сказала Ольга. – Туда, где сейчас Кай, Владимир и все. Я, может быть, и родилась там, и сестра его по крови, но ничего не помню, ничего не найду, просто в лесу заблужусь. Вы мне поможете туда добраться, отыскать их?

– Помогу, девочка, и все, что хочешь, для тебя сделаю, но при одном условии, – сказал Варсонофий. – И ты это условие знаешь. Мне нужен крест Ефросиньи Полоцкой. Я должен вернуть его церкви. Это мой обет.

Ольга задумалась. Как и все дети, выросшие в детдоме, она слишком хорошо знала цену пустым обещаниям.

– А если этот крест вернете не вы сами, а кто-нибудь другой, ну хоть тот же Кай… Это подходит?

– Если ты пообещаешь мне, что сумеешь уговорить своего братца – подходит. Господь-то все равно всю правду видит. Этот крест не ваше семейное достояние – а всего православного мира.

Глава 16

Женя сидел на корточках у небольшого озерца-болотца с ржавой, но прозрачной водой. На краю болота росли хилые сосенки и высокие стрелолисты. Дальше – мелкими цветами цвели какие-то болотные травки, вальяжно стелились листья уже отцветшей кубышки, а в далекой глубине ходили радужные прозрачные тени – то ли от проплывающих по небу облаков, то ли от загадочных и невидимых подводных обитателей. Огромный, черный жук-плавунец с механической регулярностью всплывал из глубины на поверхность, загребая двумя мохнатыми лапами, и замирал, выставив брюшко и захватывая воздух. Лягушки, разлапившись и невесомо повиснув между стеблей, глядели переливающимися глазами. Незнаемая водяная мелочь быстро сновала взад-вперед по каким-то своим подводным делам. Женя смотрел загипнотизировано, в его собственных глазах плавала ржавчина бездумья.

Егор расположился на камне метрах в ста от берега (он прошел туда, закатав штаны, перед началом прилива) и ловил рыбу. Удочку ему снарядил Кай. В банке из-под огурцов плавали две мелких камбалы, похожие на подгоревшие оладьи. Все, в том числе и сам Егор, знали, что с окончанием рыбалки камбалы будут снова отпущены в море. Егор был счастлив. Суровые морские просторы вызывали у него влечение чувств и почтительный трепет всех членов. Одновременно море казалось Егору простым и понятным. Вчера у вечернего костра он сказал, что море похоже на Бога и если с ансамблем у них все-таки ничего не выйдет, он теперь знает, что ему делать – он станет моряком и будет ходить вместе с другими на рыболовецком судне. Кай объяснил ему, что такие судна называются – сейнера, и Егор почти благоговейно заучил это слово. Вообще, исключая время рыболовной медитации, на море он вдруг оказался чрезвычайно разговорчив, подробно выспрашивал у Кая о названиях, привычках морских обитателей, приметах, касающихся погоды и прочем подобном. В тех случаях, когда мог, Кай кратко, но неизменно отвечал.