Прощальный вздох мавра - Салман Рушди

– Тогда к чертям всех политиканов! – возмутился Авраам. – Помогай самому себе – вот наилучшая политика из всех.

Он нашел другие источники финансирования; в проект согласились вложить деньги стремительно идущий в гору банк «Хазана» и биржевой гигант В. В. Нанди, чьи набеги на мировые валютные рынки по масштабу приближались к соросовским и становились легендарными, тем более что осуществлялись они из Третьего мира.

– Крокодил Нанди становится героем постколониальной эпохи для нашей молодежи, – сказал мне Авраам, хихикая над превратностями судьбы. – Он объединил сразу два лозунга: «Империя наносит ответный удар» и «Обогащайтесь».

Нашли первоклассное здание – один из немногих сохранившихся старинных парсских особняков на Камбалла-хилл ( – Давно построен? – Давно. В старые времена.) – и хранителем музея была назначена Зинат Вакиль, блестящая молодая женщина-искусствовед и поклонница творчества Ауроры, уже выпустившая в свет весьма солидное исследование могольских тканей. Доктор Вакиль тут же взялась за составление полного каталога и одновременно начала работу над критической монографией «Остранение страны: диалогика эклектизма и конфликтность аутентичности у А. 3.», в которой впервые указала на истинное, центральное место в ее творчестве цикла «мавров», включая ранее никем не виденные поздние работы; этой книгой она многое сделала для того, чтобы Аурора заняла свое место в рядах бессмертных.

Галерея «Наследие Зогойби» открылась для публики спустя всего три года после трагической кончины Ауроры; само собой, последовали кое-какие неизбежные, хоть и недолгие, споры, например, по поводу ранних «мавров», иным показавшихся инцестуальными, – этих «картин-пантомим», которые она с такой легкостью написала много лет назад. Но высоко-высоко в небоскребе Кэшонделивери по-прежнему разгуливал ее призрак.

Теперь Авраам начал высказываться в том смысле, что ее смерть произошла отнюдь не в результате несчастного случая, как решили все. Промокая платком слезящийся глаз, он однажды сказал нетвердым голосом, что те, кто погиб из-за подлости людской, не успокаиваются прежде, чем сведут счеты. Авраам все глубже и глубже увязал в трясине суеверий и явно был не в состоянии примириться со смертью Ауроры. В обычных обстоятельствах я был бы потрясен его капитуляцией перед тем, что он неизменно называл шаманством; но меня тоже крепко держала в своих объятиях навязчивая идея. Моя мать умерла – и все же мне нужно было преодолеть разрыв. Если она была мертва окончательно, необратимо, то между нами не могло быть примирения – только эта грызущая, властная тоска, эта неисцелимая рана. Поэтому я не противоречил Аврааму, когда он распространялся о призраках в его висячих садах. В глубине души я даже надеялся -да, да! – что вдруг услышу позвякиванье ее ножных браслетов с бубенчиками и шелест платья где-то за кустом. Или, еще лучше, что вернется мать моих излюбленных времен, с пятнами краски на одежде и кистями, торчащими из волос, небрежно собранных в высокий пучок.

И даже когда Авраам заявил, что попросил Дома Минто возобновить частное расследование ее смертельного падения – да, не кого иного, как Минто, слепого, беззубого, катаемого в кресле на колесиках, глухого и здравствующего почти уже на сотом году жизни только благодаря диализу, постоянным переливаниям крови и своему ненасытному, неуменьшающемуся любопытству, которое вознесло его на вершину профессиональной лестницы! – даже тогда я ничего ему не возразил. Я подумал: пусть старик делает, что ему нужно для успокоения своей растревоженной души. К тому же, должен сказать, не так уж просто было перечить Аврааму Зогойби, этому безжалостному скелету. Чем большим доверием он ко мне проникался, чем шире открывал передо мной свои банковские книжки, свою тайную бухгалтерию и свое сердце, тем более глубокий страх я испытывал.

– Филдинг, кто же еще, – выкрикивал он свои подозрения Дому Минто в саду, созданном архитектором Пеи. – Моди побоку, у этого кишка тонка. Разберитесь с Филдингом. Мой Мавр вам окажет любую помощь, какая потребуется.

Мне становилось все более страшно. Если Раман Филдинг – не важно, виновен он или нет – заподозрит, что я шпионю за ним с тем, чтобы собрать данные для обвинения в убийстве, то мне несдобровать. Тем не менее я не мог отказать Аврааму, моему вновь обретенному отцу. Нервничая, я не удержался и в конце концов задал ему бестактный вопрос: с какой стати Мандук?.. Что у него за мотив, что за обида была?..

– Малыш хочет знать, почему я эту поганую лягушку подозреваю, – проревел Авраам Зогойби между взрывами жуткого хохота; старый немощный Минто в приливе веселья хлопнул себя по ляжке. – Может, он думает, его мамаша была святая, один только скверный папаша 6мл заблудшей овцой. А она ведь мало какие штаны оставляла без внимания, верно говорю? Только вот внимание ее обычно недолго длилось. Пнуть лягушку – дело опасное: во всем аду нет ярости подобной [120]. Что и требовалось, к чертям, доказать.

Два жутко хохочущих старика, обвинения в супружеских изменах и убийстве, бродящий призрак – и я. Я барахтался, не чувствуя дна под ногами. Но бежать было некуда, прятаться было негде. Надо было делать дело – и точка.

– Не беспокойтесь, большой отец, – прошептал Минто, глядя сквозь синие очки; голос у него был настолько же мягкий, насколько у Авраама – зычный. – Считайте, что этот Филдинг уже четвертован, выпотрошен и повешен.

Дети воображают себе отцов, переиначивая их сообразно своим детским нуждам. Реальный, подлинный отец – бремя, вынести которое способны лишь немногие сыновья.

Согласно расхожему мнению тех лет, банды (главным образом мусульманские), которые контролировали организованную преступность города и каждая из которых управлялась своим дада, или боссом, были ослаблены их традиционной неспособностью образовать более или менее постоянный синдикат или объединенный фронт. Однако мой личный опыт службы в ОМ – службы, во время которой я работал в беднейших кварталах города, вербуя друзей и заручаясь их поддержкой, – говорил иное. Я начал видеть намеки и ощущать косвенные указания на нечто скрытое и настолько пугающее, что никто не осмеливался говорить об этом вслух, – на какой-то тайный слой под видимой поверхностью. Я сказал Мандуку, что банды, похоже, все-таки объединились и что, может быть, у них даже есть теперь один местный capo di tutti capi [121] мафиозного толка, взявший в свои руки весь городской рэкет, – но он безжалостно меня высмеял.

– Ты знай вышибай зубы, Кувалда, – издевался он. – Что глубоко лежит, оставь глубоким умам. Единство требует дисциплины, а у нас на этот товар монополия. Эти пердуны будут выяснять друг с другом отношения до скончания времен.

Но теперь своими собственными ушами я услышал, как Дом Минто назвал моего отца самым большим дада из всех. Могамбо! И я сразу понял, что это правда. Авраам был прирожденный руководитель, мастер переговоров, делец из дельцов. Он играл по высочайшим ставкам; молодым человеком готов был поставить на карту даже своего нерожденного сына. Да, верховное командование действительно существовало: мусульманские банды объединил кочинский еврей. Истина почти всегда исключительна, причудлива, невероятна, и она почти никогда не нормальна, почти никогда не выводится из холодных расчетов. Люди, в конце концов, заключают такие союзы, какие им нужны. Они готовы следовать за вождями, которые могут вести их в желаемом направлении. Мне пришло в голову, что верховенство моего отца над Резаным и его сподвижниками означает мрачную, полную иронического смысла победу секуляризма, глубоко укорененного в индийской почве. Сама природа этого цинично-корыстного межобщинного альянса опровергает выдвинутую Мандуком идею теократии, согласно которой одна определенная ветвь индуизма должна главенствовать над всеми прочими народами и общинами Индии, покорно склоняющими побитые головы.

Васко сказал это еще много лет назад: коррупция – единственная сила, которая может противостоять фанатизму. То, что в его устах прозвучало как поношения пьяницы, Авраам Зогойби превратил в живую реальность, в союз лачуги и небоскреба, в безбожную бандитскую армию, способную принять бой и одолеть любую силу, какую выставит божья команда.

Возможно.

Раман Филдинг уже совершил грубую ошибку, недооценив противника. Не повторит ли ее Авраам Зогойби? Были кое-какие настораживающие признаки. «Букашка, – называл он Мандука. – Глупый пес в ошейнике».

Что если каждая из сторон пойдет на другую войной, думая, что врага легко будет победить? И что если каждая из сторон просчитается? Что тогда?

Армагеддон?

В результате расследования дела о наркотиках и фирме «Бэби Софто» с Авраама Зогойби – как он во время одного из наших уединенных «брифингов» сам сказал мне с широкой бесстыдной улыбкой – правоохранительными органами были сняты все обвинения.