Собрание сочинений. Том 5 - Петр Павленко

Разрешение на въезд советским делегатам дало повод председателю комитета по созыву конгресса, профессору Шэпли, заявить в печати: «Мы счастливы, что великая американская традиция открытых дверей для свободного обмена культурными и научными мыслями продолжается. Артисты, писатели, ученые и люди свободных профессий, которые примут участие в нашей конференции, стремятся сделать вклад в дело установления мира в нынешнее время, когда повсюду слышен сильный шум вооружений».

«Великого американского гостеприимства» хватило, впрочем, ненадолго. А «сильный шум вооружений» мы слышали, признаться, только в Америке…

Гонка американских вооружений чувствуется даже по витринам игрушечных магазинов. Разнообразие вооружения, которому надлежит завоевать сердце шестилетнего американца, поразительно. Ваш сын или внук может получить не просто-напросто маленький танк, заводимый ключиком, пушка которого стреляет горохом, а танки — копии всех систем, стреляющие специальными снарядиками. Вы можете оборудовать в вашей детской современный аэродром и, я думаю, приобрести игрушечную «виселицу» или «электрический стул». Я сужу об этом на основании реклам, за год до нашего приезда предлагавших детскую новинку: «Набор инструментов, необходимых для совершения преступления», — револьвер, кинжал, нож и топорик. Впрочем, о культе разбойника несколько позже.

Впереди один свободный день. Осматриваем Нью-Йорк. Проехали по Пятой авеню и Бродвею, заглянули в узкую, молчаливую, скупо освещенную Уолл-стрит и закончили стодвухэтажным зданием «Эмпайр стейтс билдинг». Небоскребов в Нью-Йорке довольно много, но стоят они как подсолнухи среди капусты, и первое впечатление, что город не то полуразрушен, не то недостроен. Сначала никак не мог понять: красиво это или некрасиво, — пока не залез на сто второй этаж. Впрочем, не залез, а взлетел на лифте, как бы неожиданно выстреленный вверх.

Лифт поднял меня в один прием снизу до шестьдесят девятого этажа с такой стремительностью и остановился так внезапно, что ноги вот-вот должны были оторваться от пола и я через потолок кабины обязан был вознестись к небу уже вполне самостоятельно С такой же быстротой вздернули меня с шестьдесят девятого этажа до восьмидесятого и с восьмидесятого до последнего.

Там, в небольшом стеклянном фонаре, приютился бар. Бутылка содовой воды, взятая мною для освежения, не принесла успокоения моей душе: вода мерно раскачивалась в бокале в такт качке всего здания Должен признаться, меня не заинтересовал размах раскачивания. Я не нашел ничего привлекательного в доме, шатком, как качалка.

Люди быстро поднимались на самый верх «Эмпайр стейтс билдинг», суетливо пробегали по балкону, покупали грошовые сувениры и бегом направлялись к лифту, идущему вниз, а на смену им вываливались новые толпы чающих сильных ощущений и, бегом, вприпрыжку, навосхишавшись безусловно необычайным видом «железобетонного Миргорода» — так когда-то прозвал Нью-Йорк Есенин, — отбывали столь же поспешно по направлению к земле.

«Железобетонный Миргород», — это, согласитесь, великолепно сказано и по сей день вполне точно.

Нью-Йорк — глухая провинция по сравнению с Парижем и Лондоном во всех отношениях, кроме преступности.

Преступность же, мистика, суеверия и религиозная похоть не имеют другой мировой столицы, кроме Нью-Йорка. Здесь царят и правят своими армиями самые выдающиеся гангстеры современности, и специальностью города является, в сущности говоря, охота на людей.

С открытого балкона, венчающего удивительное здание «Эмпайр стейтс билдинг» (он обнесен высокой решеткой, как клетка льва, в предупреждение самоубийцам — банкротам и влюбленным, считающим оригинальным падать на головы прохожих), Нью-Йорк просматривался, как с парашюта. Более низкие, так этажей на шестьдесят, небоскребы, то в виде карандаша, то в виде нескольких комодов, поставленных один на другой, казались похожими на железобетонные сталактиты. Трех- и четырехэтажные дома казались не больше спичечных коробок, машины походили на муравьев, а люди воспринимались как нечто уже едва уловимое глазом.

Суета властвовала и на улицах. Закончившие свою работу служащие галопом мчались из контор, бежали продавщицы магазинов, бежали посыльные. Всем почему-то было некогда. Все куда-то опаздывали.

Трудно сразу попять смысл вавилонского нагромождения каких-то беспомощных, хрупких зданий. Чтобы производить впечатление самого необыкновенного города на земле, не нужно столько нелепых сооружений. Нью-Йорк, конечно, город-перебор. В нем так много лишнего, рассчитанного на величину, на сенсацию, что он уже не поражает, а вызывает недоумение. Это город, созданный формалистами, из всех категорий прекрасного знающими только одну — размер.

Так смешит в Германии лейпцигский памятник в память «Битвы народов». Немцы могут сообщить только его вес и высоту. Считается, что все остальное, в том числе и красота, само собой подразумевается при большом весе и отличной высоте.

Единственно спокойная улица здесь — знаменитая Уолл-стрит; помнится, она совсем без реклам, без скачущих огней. Тем, кто здесь, скакать нечего и рекламироваться незачем. Чрезвычайно символично, что она заключена между двумя кладбищами. Вся остальная страна бежит стоя на месте, задыхается, отирает со лба пот и опять бежит, торопясь куда-то и никуда не успевая.

Нью-Йорк — бесспорно всемирный банкир. Отсюда приводятся в действие невидимые нити, связывающие тихую улицу Уолл-стрит с африканскими каучуковыми плантациями, военными операциями в Корее, с хлопковыми складами в Египте, делами королей, султанов, царьков, шахов, эмиров, международных шпионов. Здесь пытаются определять судьбы маленьких народов. Здесь предрешаются банкротства норвежских и итальянских купчишек, датских и французских министров, итальянских и австрийских попов. Здесь намечается сезонный товар «идей»: во что верить, что ненавидеть, чем торговать, чему сопротивляться. Здесь фабрикуются «пакты» и «планы Маршалла». В Нью-Йорке — подлинной столице американской «сверхимперии», созданной воображением авантюрно мыслящих миллиардеров, «банкир родит бандита», как говаривал М. Горький.

Когда я спустился вниз, на оживленные улицы нью-йоркского центра, впечатление общей встревоженности еще усилилось.

Вспомнился горьковский «Город Желтого Дьявола»:

«Лица людей неподвижно спокойны — должно быть, никто из них не чувствует несчастья быть рабом жизни, пищей города-чудовища. В печальном самомнении они считают себя хозяевами своей судьбы — в глазах у них, порою, светится сознание своей независимости, но, видимо, им непонятно, что это только независимость топора в руке плотника, молотка в руке кузнеца, кирпича в руках невидимого каменщика, который, хитро усмехаясь, строит для всех одну огромную, но тесную тюрьму. Есть много энергичных лиц, но на каждом лице прежде всего видишь зубы. Свободы внутренней, свободы духа — не светится в глазах людей».

Нью-йоркская толпа не показалась мне внешне интересной. Люди одеты однообразно. Лица не бросаются в глаза ни оригинальностью, ни значительностью. Многие на ходу жуют. Мало смеха. Мало цветов. Мало индивидуального. Нет, это не Париж. И не Рим. И не Варшава.

И не Прага. Но в то же самое время Нью-Йорк чем-то неуловимым напоминает все эти города вместе взятые.

Вспомнил я, что обязательно нужно видеть ночной Бродвей — главную улицу, сердце города. Среди блестяще освещенных неоновым светом центральных улиц Нью-Йорка Бродвей, конечно, самая эффектная. Она к тому же довольно широка, чего нельзя сказать о всех остальных. Свету на Бродвее чрезвычайно много, он уже не просто светит, а, как отблеск зарева, пылает на лицах и предметах. При таком освещении можно читать и писать, но чувствуешь себя очень неловко, точно тебя все время кто-то подсвечивает сбоку. Красные, зеленые, желтые, бегающие, струящиеся, прыгающие, дымящиеся, брызжущие водой и искрами рекламы сначала поражают. Какое-то светоизвержение. Но уже на десятой минуте оно утомляет и раздражает зрение, потому что все это световое безумство задумано совсем не ради красоты, совсем не для удовольствия человека. Если бы художникам и декораторам удалось вместо рекламирования подтяжек и сигарет использовать огромные запасы освещения для украшения зданий, памятников и парков, Нью-Йорк был бы сказочным городом. Это был бы действительно город побежденной ночи. Но красота, по здешним понятиям, хороша лишь в том случае, если приносит доход, во всех остальных — она необязательна. И в конце концов крикливое, беспокойное, раздражительное баловство светом тоже производит впечатление куда-то бегущего, спешащего. Рекламам некогда, как и людям. Ньюйоркцы, я уверен, страдают галлюцинациями и бессонницей.

Американский капитализм проявляет себя во всем хаотическом величии даже на примере Бродвея. Чувствуется, что в любую минуту все это сооружение, созданное тысячами отдельных усилий, может внезапно рухнуть, подточенное теми же, кто его создавал. Нелепость капиталистического порядка бросается в глаза на каждом шагу, и трудно себе представить, что руководители этого гигантского муравейника даже не сознают трагизма своего положения.