Три возраста Окини-сан - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Страшным воплем разорвалась эта дремучая тишина!
Это вдруг закричал сам Коковцев…
– Владя, Владя, – тормошила она его. – Что с тобою?
Он сел на постели. Долго приходил в себя.
– Сахар, – отчетливо произнес он.
– Ты сведешь меня с ума… Какой сахар?
– В минах…
Во всех минах есть сахар. Пока он не растаял, он удерживает боевую пружину, и мина тогда безопасна. Но стоит морской воде растворить сахар, будто в стакане горячего чая, пружина заполняет освободившееся после сахара пространство. Внятный щелчок – и все: теперь только тронь эту заразу, и полетишь так, что куда твоя голова, а куда твои рукавицы…
Коковцев еще не мог прийти в себя:
– Мне приснилось, будто сахар растаял, я всунул палец под эту проклятую пружину и держу ее. Держу, держу… Это был кошмар! А ты, кажется, курила? – принюхался он.
– Только одну. Больше не буду. Ложись.
– До сна ли тут после всего… Надо бы провести сюда телефон, – сказал он. – А то живем, как в лесу. Может, я нужен в Порккала-Удд? А может, ледоколы уже начинают ломать там лед?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зима прошла, словно сон, лед на Балтике посерел. Вот и отсвистали на кораблях первые весенние дудки боцманматов:
– Вино наверх! В палубах прибраться! Ходи веселее! Сейчас и пообедаем.
Баталеры бережно, будто мать родного дитятю, тащут ведьму-ендову с водкою. На камбузе заградителя «Енисей» коки готовят пробу для начальства:
– Снизу, ты снизу черпай, шалява! Штобы с мясцом попалось… подцепляй яво! Да жирком сверху прикрась… во!
На флоте все делается четко и ясно. Без выкрутас.
– Проба готова, ваше благородие! – вахтенному офицеру.
– Проба готова, ваше высокоблагородие! – командиру.
– Проба готова, ваше превосходительство…
Последнее обращение касается уже Коковцева; ложкой он размешивает на дне гущу и, выудив из тарелки мясо, будто опытный тральщик забытую богом мину, схлебывает одну жижу. А пока он вникает во вкус борща и каши, подчиненные отдают ему «честь», имея при этом на лицах сострадательное благоговение, ибо – не секрет! – не только ему, адмиралу, но и всем иным давно жрать хочется. Ну, прямо спасу нет…
– А лавровый лист? А перец? Не чувствую. Передайте кокам, чтобы впредь не жалели. Впрочем, обед хорош.
На минзагах Порккала-Удд бьют склянки: полдень!
– Команде пить вино и обедать, – заливаются дудки…
Вдоль шканцев тянется длинная очередь серых голландок и парусиновых штанов – к ендове. Вскидывается голова – кувырк, и нет чарки. Недреманным ястребиным оком следят боцманматы за порядком в поглощении казенной, от царя-батюшки, водки.
– Эй, ей! А чевой-то по второму разу подбегнул?
– Христом-богом, пошто забижаете? Я ж по первой.
– Осади! Осади, тебе говорят…
– Христом-богом! Спросите кого угодно. Или уж я зверь какой? Я ж и сам понимаю, что по две сразу нельзя.
– А я тебе по-хорошему вдалбачиваю – уйди от греха.
– Да я вить… хосподи! Побожиться могу.
– Ежели не отвернешь, чичас тебя в книжку карандашом вставлю. До конца службы из гальюнов не выберешься…
Весело живется на флоте. Даже очень весело!
Хотя люди тут как люди. То ласковы. То сердиты.
В кают-компании «Енисея» рассаживаются офицеры:
– Что у нас тут сегодня? Суп из тресковой печени, филе из барашка с картофелем, мокко со сливочным тортом. О, как все это осточертело. Хорошо бы гречневой каши со шкварками!
За столом рассуждали: флоту кайзера предстоит война на два фронта, и он наверняка станет оперировать между Северным и Балтийским морями, используя Кильский канал, словно хороший насос, для перекачивания своих кораблей с одного морского театра на другой и обратно. Эссен поторапливал людей, доказывая: «Делать хорошо можно лишь то, что делаешь не от случая к случаю, а – постоянно». Посему он выслал к Порккала-Удд ледоколы, которые обкололи лед вокруг заградителей, чтобы они скорее вышли на чистую воду. В канале разбитого льда тянулись «Енисей», «Амур», «Ладога», «Нарова». Вдруг Коковцев крикнул, чтобы ставили машины на «стоп»:
– И дайте на ледоколы парочку зеленых ракет…
«Ермак» и «Петр Великий» с разгону уперли свои бивни в торосы, из разводий удивленно глядели на корабли лупоглазые балтийские тюлени. В чем дело? Просто Коковцев заметил, что на острова едут в санях финны. Ему польстили:
– Ваше превосходительство, у вас отличное зрение.
Недовольство офицеров остановкою Коковцев пресек словами:
– Господа, поймите островитян: у них дома остались дети и семьи, ждущие их с базара, а может, они везут доктора к больному. Куда ж им деваться, если мы разворотим лед?
Мимо кораблей с гиканьем пронеслись финские вейки, с которых благодарные островитяне махали шапками. Коковцев, скорчась, опустился на разножку штурмана возле телеграфа:
– Зрение отличное – да. Но… печень? Кажется, господа, не следовало мне сегодня есть этот жирный суп и торт…
Образованием камней печень начинала свое отмщение, чтобы теперь он муками расплачивался за все, что выпито и съедено в ресторанах, бездумно и бесшабашно.
До конца мая Коковцев лежал в госпитале Гельсингфорса, куда спешно перебралась и Ольга Викторовна, убеждавшая мужа соблюдать строгую диету:
– Владечка, дорогой, пойми, что ты уже не молод.
– А ты не кури, – отвечал он ей раздраженно.
– А ты, миленький, больше не пей. Ни рюмки!
– Ладно. Не буду… – смирился Коковцев.
Игорь уже готовился пройти летнюю практику корабельного гардемарина, Коломейцев, по дружбе с Коковцевым, взял его на бригаду своих крейсеров. Навестив отца, Игорь спросил – трудно ли было ему объясняться в любви маме?
– А ты знаешь, сынок, я даже не помню. По-моему, если не ошибаюсь, она сама объяснилась мне. – Адмирал не забыл и наставлений Атрыганьева. – Если не хочешь, чтобы тебя утащили под венец, объясняйся без сабли и эполет. Надень замызганный кителечек, оставь кортик в передней. Иначе честь твоего мундира, подкрепленная эполетами и саблей, обяжет тебя остаться верным любому данному слову.
– Чему ты учишь ребенка? – возмутилась Ольга…
Из госпиталя Владимир Васильевич вышел, удрученный не столько здоровьем, сколько разговорами, которых он там наслушался в общении с офицерами высших рангов. Случись война – ни одного дредноута, ни одного крейсера со стапелей не спущено, а из новейших имеются лишь эсминец «Новик», побивающий рекорды мира в оружии и скорости, да превосходная подводная лодка «Акула». Броненосец «Слава» в 1904 году не успел уйти с Балтики за эскадрой Рожественского, Цусима миновала его, сейчас он красовался в строю – уже как линкор, и потому слышались горькие шуточки: «Господа, что осталось от русского флота? Одна слава, да и та дурная». Коковцев загибал пальцы:
– Крымская кампания – не готовы, турецкая – не готовы, японская – не готовы, сейчас ждем войны с немцами – опять не готовы… Что за ерунда такая? Почему Россия всегда опаздывает?
Зато подготовка кадров не внушала ему никакой тревоги. Флот – не армия, постоянно нуждающаяся в пополнении людьми. Флоту почти не требуется пополнений, ибо при гибели корабля с ним, как правило, погибает весь экипаж. Остатков же из числа спасенных вполне хватает для замены выбывших. Колчака в штабе не было, он в Либаве читал лекции для офицеров подводного плавания. Эссен держал флаг на крейсере «Рюрик», куда и пригласил Коковцева в теплый летний день. Они прошли к закусочному табльдоту. В петрушечной зелени покоились громадные волжские осетры, в нежном соку плавали розовые омары, в серебряных корытцах нежилась янтарно-лучистая гурьевская икра. К услугам начальства наготове стояли коньяки и водки, рыжая старка наполняла графин, здесь же – ежевичная, рябиновая. Коковцев с вожделением обозрел это убранство стола.
– У меня строгая диета, – пожалел он себя.
– По случаю диеты обязательно выпьем и как следует закусим, – отвечал Эссен. – Если ничего такого уже нельзя, так возьми хоть грибочков. У меня ведь тоже гастрит!
– Придется, – с грустью согласился Коковцев…
Эссен спросил о количестве мин на арсеналах-мониторах.
– Шесть тысяч, и все проверены.
– Готовность флота повышенная, ты это учти.
– Николай Оттович, а не рано мы стали пороть горячку? По газетам судить, так Германия настроена благодушно.
– А ты не читай газет – умнее будешь.
Коковцев перетащил к себе на тарелку жирного прусского угря, еще вчера жившего в свое удовольствие возле унылых берегов германской Померании.
Эссен провозгласил «салют»:
– За мой гастрит и за булыжники в твоих печенках.
– Салют! – отвечал Коковцев, чокаясь с ним….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ольга Викторовна была крайне недовольна.
– Ты опять выпил. Ну, что мне с тобою делать?
Коковцев разматывал с шеи белое кашне:
– Ольга, целуя меня, не принюхивайся. Обнюхивают только матросов, вернувшихся с берега. А я все-таки адмирал!
