Ночная охота - Юрий Козлов

— Бога, — ответил Антон. — Потому что коммунизм — это Бог, Конь.

— Вот как? — внимательно посмотрел на него Конявичус. Антону показалось, что главнокомандующий из последних сил крепится, чтобы опять не икнуть. — И демократия — Бог, и коммунизм — Бог? Что же тогда не Бог?

— А все остальное, Конь, — сказал Антон, — за вычетом демократии и коммунизма. Бандиты — не Бог. То, что было дальше и что сейчас — не Бог.

— Что же было дальше? — задумчиво почесал короткую бороду главнокомандующий.

— Коммунисты, которые сами себя разрушили во имя свободы, демократии и рынка, покатились в пропасть. Они почему-то надеялись, что если отдадут все богатства страны бандитам, те превратят страну в рай. Бандиты же начали убивать всех подряд, как и положено бандитам. В результате — нищета, хаос, страх. Заводы стали. Земля перестала родить. Народы там озверели, Конь, началась резня.

— А у нас?

— Что у нас?

— У нас заводы работали, земля родила?

— Да, Конь, на наших заводах и землях работали люди из других стран — гастарбайтеры. Коммунисты сидели на богатой недрами земле, Конь. Бандиты сразу запродали недра нам. Тогда был самый пик нашего богатства, Конь.

— Странно, — пожал плечами главнокомандующий, — если они впали в нищету и хаос, а мы были такими богатыми и сильными, почему мы стерли их с лица земли, не забрали себе их землю и недра?

— Я сам сначала не понимал, — ответил Антон, — потом почитал, разобрался. Четыре причины, Конь. Во-первых, психология. Богатство, в особенности широко размазанное по народу, мягчит и дурит. Мозги заплывают жиром. Боязнь получить отпор сильнее воли принять решение. Во-вторых, опасались резких движений, чтобы не напугать так называемое «мировое сообщество», то есть самих себя, а также негров, латинов и азиатов. В-третьих, нефть-то и прочие ресурсы все равно шли к нам. Ну, а в-четвертых… опоздали. Те как-то незаметно разочаровались в свободе, демократии и рынке. У них случился переворот. В одну ночь без суда и следствия расстреляли полмиллиона бандитов, а вместе с ними агитаторов, которые вопили о свободе и рынке, закрутили гайки, намертво закрыли границы, взялись по новой строить коммунизм. Но уже не так расслабленно, как раньше.

— Почему наши сразу не ударили? — наконец-то проявил неподдельный интерес к истории Конявичус. — Как только у них случился переворот?

— Растерялись, — уверенно предположил Антон. — У тех еще оставалось несколько ядерных ракет, которые они успели перенацелить на наши города. Специалисты-футурологи рассчитали, что при том, как развиваются события, нового коммунизма хватит от силы лет на тридцать. Главное — не вмешиваться, не лезть через закрытые границы ни с гуманитарной помощью, ни с криками, что нарушаются права человека. За тридцать лет все там должно было благополучно сгнить. Через тридцать лет можно было спокойно приходить, выкуривать последних из пещер, начинать мероприятия по обеззараживанию земли. Драться уже было бы не с кем.

— И что помешало осуществить замечательный план? Опять в последний момент передумали?

— У коммунистов стало совсем худо, Конь. Народ потек через границы. Наши обнесли их по периметру колючей проволокой, пустили ток. Брали к себе только красивых баб, детей и квалифицированных специалистов. В общем, мы прервали все отношениях тем миром.

— А коммунисты опомнились да врезали по нам последними ядерными ракетами?

— Уже не могли. У них началась гражданская война, которая длилась двадцать два года. Чтобы никто не мог воспользоваться ядерным оружием, они ликвидировали все пусковые коды. А стрелковым много не навоюешь. Их спас научно-технический прогресс, Конь.

— Иди ты, — не поверил главнокомандующий. — Что же они такое изобрели?

— Они и раньше сильно отставали, Конь. А за годы отгороженности и войны совсем одичали. Пока у них было стрелковое оружие и кремниевые компьютеры, как-то держались. А как пошли компьютеры девятого поколения, ну, эти… объемного изображения, сканирующие через шлем мысли, — все! Они проморгали Великую мартовскую компьютерную революцию, Конь, проморгали геобиореволюцию, то есть возможность гормонального переструктурирования почвы. Они сами себя обрекли на отсталость и голод. Китайцы на песчаных островах собирали по сто центнеров пшеницы с гектара, коммунисты на черноземах — не больше десяти. У нас электроника планировала производство — сколько, куда, чего. Они если что и производили, то разворовывали или гноили. Ни себе, ни людям.

— Не томи, — Конявичус в последний раз глотнул из бутылки, с сожалением отшвырнул ее, пустую, в темные шевелящиеся кусты на обочине. — Коммунисты не могли победить, это совершенно исключено! Мир не может существовать по законам агонии. Или… может? — Мутно посмотрел вслед бутылке.

— Они тогда и не победили, Конь.

— Значит, нам помог Бог, — спокойно констатировал Конявичус. — Бог всегда помогает достойнейшим, тем, кто любит свободу, демократию и рынок. Если ты у нас такой знаток истории, скажи, где были мои бедные литовцы — на стороне свободного мира или вместе с коммунистами?

— Посередине, Конь, — ответил Антон. — Когда этот… развитой социализм ослабел, разжал пасть, они выскочили, образовали независимую провинцию, но счастливо пожить не успели. Демократические страны их не очень-то приняли, коммунистические — не очень-то отпустили. Когда там началась гражданская война, им не дали закрыть границу. К ним хлынули беженцы из Европы и Азии, остатки разбитых армий, бандиты. У них началась инфляция, потом эпидемии… Там был бардак, Конь.

— И здесь не повезло, — вздохнул главнокомандующий.

— Все казалось ясным как день, Конь, — продолжил Антон. — У коммунистов уже не было телевидения, перестали выходить газеты и книги, промышленность, сельское хозяйство были разрушены гражданской войной до основания. А мы лопались от жира, на нас трудился весь оставшийся мир. Но вот дальше все пошло непредсказуемо, Конь.

— Мне это напоминает сказку, — произнес после долгого молчания Конявичус, — как добрый Бог во второй раз спустился на землю, и сразу же с лица земли исчезли все злые, а все добрые стали писать кипятком от счастья. Хотя, может, там, где ты жил, — подозрительно покосился на Антона, — рассказывали другую сказку?

— Ту же самую, Бернатас, — Антон вспомнил, что рассказывали ее всегда почему-то ночью, по очереди, перебивая друг друга, сбившись в кучу, греясь общим теплом. После сказки сладко спалось. Верилось, что с утра начнется новая жизнь. Но утром неотвратимо продолжалась прежняя. — Ту же самую, — повторил Антон, — но то, что я сейчас рассказываю, — это не сказка.

— Продолжай, — не стал спорить Конявичус, — жаль только, выпить нечего. Знал бы, что будет так интересно, взял бы еще одну бутылку.

— Нас погубили таллиевые компьютеры последнего, десятого поколения. Пока были кремниевые объемного изображения, сканирующие через шлем мысли, — все в общем-то шло нормально. Но таллиевые обещали тысячекратное убыстрение операций, космическое расширение объемов программ, считывание мыслей на расстоянии до тысячи километров. Это был своего рода ядерный синтез в электронике. Таллиевые компьютеры должны были решить все проблемы человечества, точнее, лучшей его части: управления производственными процессами, единой — в масштабах планеты — системы связи, полетов на Луну и на Марс. С их помощью можно было произвести полную инвентаризацию полезных ископаемых в недрах земли, рассчитать их рациональное использование, более того, появлялась возможность синтеза редкоземельных металлов.

— Золота?

— Про золото не знаю, — честно признался Антон.

— Стало быть, наши предки владели секретом философского камня, — многозначительно произнес главнокомандующий.

— Что такое философский камень? — удивился Антон.

— Способ превращать другие металлы в золото, — объяснил Конявичус. — Над этим бились лучшие умы человечества.

— Представляешь, Конь, какое они испытывали наслаждение: у них было все, в то время как другая половина человечества истребляла себя в бессмысленном кровопролитии, в голоде и холоде, не зная иных материальных благ, кроме ватника, селедки, махорки, керосина, соли да хлеба пополам с отрубями. Я думаю, это была гордыня, Конь. Бог не прощает гордыню.

— Свобода, демократия, рыночная экономика — гордыня? — с сомнением переспросил главнокомандующий.

— Боюсь, что да, Конь. Наши предки вплотную приблизились к Богу, и это ему не понравилось.

— Что именно не понравилось?

— Наверное, что они не спешили протянуть руку помощи загибающемуся ближнему.

— Таллий, — пробормотал Конявичус, — я что-то читал…

— Смертоносное излучение, которое сто с лишним лет назад выжгло полпланеты, а потом внезапно рассеялось, словно его и не было. А между тем ученые предостерегали, — продолжил Антон, — что таллий, вступая во взаимодействие с атмосферой, ионизируется, образует эдакие неподвижные линзы, на манер озоновых дыр, как бы наведенные на землю. Собственно, ничего страшного нет, но в случае приближения к Земле кометы со шлейфом или метеоритного потока, насыщенного частицами обогащенного урана, эти линзы становятся смертельно опасными, потому что не только пропускают сквозь себя радиацию, но многократно ее усиливают, так сказать, революционно ретранслируют. Радиация, таким образом, мгновенно достигает поверхности планеты, уничтожает все живое. Все это было рассчитано на самом первом таллиевом компьютере. Но тут же было рассчитано, что вероятность приближения к Земле кометы со шлейфом или метеоритного потока с частицами обогащенного урана — один к миллиону. И хотя некоторые ученые протестовали, началось повсеместное производство компьютеров на таллиевых кристаллах. За десять лет ими заменили все прежние.