Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вопрос, должна ли была Малкольм не дать Мэссону уничтожить самого себя, стал главным в последующем десятилетии ее жизни.
После выхода книги Мэссон пришел в бешенство. Он написал в New York Times Book Review письмо, жалуясь, что его оклеветали. Малкольм ответила жестко:
Этот литературный портрет создан на основе более чем сорока часов разговоров с мистером Мэссоном, записанных на пленку. Они начались в Беркли в Калифорнии в ноябре восемьдесят второго, продолжались очно в течение недели и следующие восемь месяцев по телефону… Все, что я цитирую как прямую речь мистера Мэссона, было им сказано почти слово в слово. («Почти» относится к незначительным изменениям, внесенным ради соблюдения синтаксических норм.)
В итоге Мэссон подал иск о клевете, требуя 10,2 миллиона долларов возмещения убытков, из них десять миллионов штрафных. Это была абсурдная сумма – и абсурдный иск. Как отмечали многочисленные комментаторы, в ходе разбирательств – которые, к сожалению Малкольм, затянулись на десять с лишним лет – Мэссон постоянно вносил изменения в поданный иск. В исходной жалобе он перечислял заявления, которые действительно сделал под запись, и Малкольм смогла их воспроизвести.
Однако зацепки у Мэссона нашлись. Одна – выражение «интеллектуальный жиголо» на пленках найти не удалось. Другая – Малкольм изменила некоторые цитаты, хотя сама она оправдывала это в письме в New York Times Book Review тем, что необходимо было убрать его наиболее нелепые заявления. Все это значительно усложнило рассмотрение дела. Как и в случае с делом «Хеллман против Маккарти», проблема заключалась не столько в том, выиграет ли Малкольм суд (как в конечном счете и случилось), а в том, чего ей будут стоить длительные разбирательства.
В восемьдесят седьмом суд отклонил первый иск Мэссона. «Надо было понимать – я же составляла его психологический портрет, – что он так легко не сдастся», – писала она потом. Но в тот момент она все свои силы вложила в новый проект.
Первая фраза «Журналиста и убийцы», опубликованного журналом New Yorker в трех частях в восемьдесят девятом, стала знаменитой. «Любой журналист, если он не слишком глуп и не слишком занят сам собой, понимает, что морального оправдания ему нет», – написала Малкольм – и как фитиль подожгла. Многие, кажется, даже не стали читать дальше этих слов. Я лично впервые увидела Малкольм спустя двадцать лет после выхода этой статьи: она выступала с трибуны на фестивале New Yorker и рассказывала о своей работе. Молодой человек из публики задал ей сердитый вопрос, вспомнив эту фразу; Малкольм секунду помолчала и ответила: «Это был, как вы понимаете, риторический прием».
Но молодой человек этого явно не понимал.
Это всего лишь мелкий штрих к картине, возникшей, когда Малкольм опубликовала подробное исследование конфликта между журналистом Джо Макгиннисом и убийцей Джеффри Макдональдом. В семьдесят девятом году Макгиннис договорился с Макдональдом – обвиняемом в убийстве своей семьи – об эксклюзивных правах на интервью с ним и его адвокатами на все время процесса. Макдональд согласился и явно думал, что сделал удачный ход: Макгиннис тогда прославился, написав книгу «Как продать президента – 1968», в которой нелестно изобразил попытки избирательного штаба Никсона сделать своего кандидата… ну, привлекательнее. После этого Макгиннис стал весьма уважаемым журналистом.
К несчастью для Макдональда, к концу процесса Макгиннис решил, что Макдональд в инкриминируемом деянии виновен. Получившаяся книга – документальная халтурка с названием «Смертельное видение» – стала супербестселлером, но в ней утверждалось, что Макдональд – психопат, хладнокровно убивший свою семью. Выставленный презренным убийцей Макдональд подал на Макгинниса в суд, заявляя, что тот намеренно ввел его в заблуждение относительно сути своего проекта. И действительно, почти по всем журналистским стандартам Макгиннис переступил черту: Макдональд, в частности, ссылался на письма, в которых Макгиннис заверял, что считает обвинительный приговор глубокой несправедливостью.
Свое хлесткое заявление Малкольм развила так:
«Он как мошенник, паразитирующий на людском тщеславии, невежестве или одиночестве: втирается в доверие и без малейших угрызений совести предает. Как наивная вдова, в одно прекрасное утро обнаруживающая, что очаровательный юноша исчез со всеми ее сбережениями, так и человек, согласившийся стать персонажем нон-фикшен, дорого расплачивается за урок, который ему преподносит жизнь в день публикации статьи или книги».
Этот абзац написан с точки зрения тех, кого журналисты предали, и потому многие читатели сходу предположили, будто Малкольм составила обвинительный акт против журналистики, а журналисты разговоры о журналистике любят больше всего на свете. В восемьдесят девятом, когда выходили статьи Малкольм, журналистская масса нашпигована была будущими Вудвордами и Бернстайнами, верующими, что «их же есть ремесло», дарующее власть и могущество. Так что многие ощутили, что Малкольм унизила их честь, – и ударил долго не стихающей град критики:
«Кажется, мисс Малкольм создала змею, глотающую собственный хвост: она обвиняет всех журналистов (включая себя) в отсутствии этики, но при этом не указывает, насколько далеко случалось ей заходить в роли журналистки – воровки на доверии», – рявкнул колумнист New York Times, заодно ложно заявив, будто Малкольм признавалась в фальсификациях. Кристофер Леманн-Хаупт, один из ведущих литературных критиков, обвинил ее в попытке обелить Макдональда, очерняя Макгинниса. Уязвленный колумнист Chicago Tribune окинул взглядом отдел новостей и увидел «коллег, протоколирующих действия политиков, сообщающих о прорывах в медицине… Может кто-нибудь мне объяснить, что такого ужасного в этих совершенно стандартных журналистских работах?»
Но были у Малкольм и защитники. За нее вступился Дэвид Рифф из Los Angeles Times, отметив, что позиция Малкольм очень недалека от прославленной фразы Джоан Дидион: «Писатели всегда кого-то продают». Нора Эфрон, подружившаяся с Малкольм незадолго до этого, сказала в интервью Colombia Journalism Review: «Сказанное Джанет Малкольм настолько разумно, что я не понимаю, с чем тут можно спорить. Я твердо уверена: быть хорошим журналистом – значит всегда с охотой доводить до конца то, что Джанет называет предательством». Такой подход не слишком далек от правила Фиби Эфрон «все есть материал». Но у него есть обратная страна: порой люди не хотят быть материалом.
(Джессика Митфорд, известная разоблачительница, вскрывшая, в частности, в шестьдесят третьем неизвестные подробности похоронного дела, и одна из шести сестер Митфорд, которых тоже вполне можно было бы назвать нахалками, вторила Норе Эфрон: «Я считаю статьи Малкольм великолепными».)
Другой тенденцией нападений на Малкольм стал поиск параллелей между конфликтом ее с Мэссоном и ситуацией, описанной в «Журналисте и убийце». Мэссон, увидев возможности снова поднять
