Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - Ханну Мякеля

Учреждение находилось недалеко от центра; в удобной близости располагалась и Лубянка, это внушавшее такой страх здание тайной полиции и тюрьма.

Что делать? Ребята разводили руками: мне бы пришлось стоять в очереди неделю неизвестно с каким результатом. Ничего с тобой при возвращении не случится! Но я не был в этом уверен. И позвонил в посольство Финляндии в Москве, где получил неуверенные ответы. Может быть, если виза останется непроштампованной, это не будет иметь значения, а может быть, и будет… Несколько странных дней я провел в атмосфере, которая внезапно показалась гнетущей. Все поводы для радости — посещение дома-музея Чехова на Садовой, или Новодевичий монастырь, или Рублевский монастырь и музей икон — вдруг исчезли от этого чувства озабоченности. Что я буду делать, если не попаду с границы домой, а буду вынужден остаться в стране для допроса?

Страх — странная штука; что-что, а он-то умеет угнетать. Времена старого Советского Союза будто снова слово вернулись, и эта атмосфера с тех пор никуда не улетучивается, хотя временами и кажется, что все уже опять легче. Когда, наконец, я добрался до аэропорта, ко мне не проявили ни малейшего интереса, а вот к обладающим смуглым цветом кожи — да. Облегчение было большим, но это длившееся неделю чувство неуверенности так и не исчезло из памяти.

Официальными местами для проживания туристов были гостиницы. Такой была и по-прежнему остается гостиница «Арбат». Это здание бывшего общежития для партийных боссов кажется старым и обветшалым, но несколько раз оно замечательно послужило мне домом. Уже от размера номеров кружится голова, для одного-двух постояльцев пространства не меньше, чем в хельсинкской трехкомнатной квартире в старом фонде. В придачу к пространству получаешь патину времени: стенания паркета, тихий ропот электроприборов и более страшные и странные звуки из отжившего свое холодильника.

Нынче, правда, головокружение вызывают и номера поменьше, а именно своими ценами. В Москве гостиница может стоить больше, чем в Венеции и Флоренции, вместе взятых. Всегда, по-видимому, можно повышать цены, если только находятся те, кто готов платить, а в Москве они найдутся. Покупателей нефти, газа и природных ресурсов и бизнесменов, сбывающих друг другу всевозможный западный хлам, хватает на каждый номер. Обычным «туристом-дикарем» в Москве сейчас быть трудновато, эта столица стала самой дорогой в мире.

Но когда о гостиничном счете не думаешь, жизнь все-таки кажется неплохой. Машина ожидает, ребята наготове. А затем отправляемся, часто в огромных московских пробках, или — по объездным дорогам. Каждый мудрый автомобилист знает, в какое время какого направления следует избегать.

Несколько связанных именно с Россией вещей, ощущений или зрелищ я, думается, не забуду никогда, и большая часть их тем или иным образом связана с Эдиком.

В преддверии конца тысячелетия я опять поехал встретиться с Ээту. Он жил тогда в Рузе, в 120 километрах от Москвы, хотел быть фермером, как и я. Правда, с другой стороны, у крестьянина Эдуарда что только ни росло, не то, что у меня, который с годами сосредоточился в первую очередь на выращивании картошки, лука и кабачков просто для развлечения. Но в Рузе добавка к питанию действительно была нужна: народу в доме хватало. А кроме людей здесь жили две собаки, порой и три, две кошки, один большой попугай, Стасик, и еще один поменьше, несколько других птиц, аквариумные рыбки и бог знает кто еще; всех их надо было каждый день кормить. А животные не всегда довольствуются овощами.

Лена знала, как вести хозяйство, как нужно ухаживать за садом. И особенно то, для чего нужен сад в хозяйстве большой семьи. В углу погреба пылился любимец хозяина: могучий инкубатор — машина, которая колдовским манером превращала яйца в цыплят. Он был объектом кратковременного интереса Ээту, но после пары попыток цыплятам пришлось отправиться в лучший мир, а инкубатору вздремнуть в углу. Там он притулился, как будто ждал новой жизни в виде экспоната музея, носящего имя Эдуарда Успенского — музея, который когда-нибудь, совершенно очевидно, будет создан.

Толя уже записался в музейные смотрители. Там инкубатор сможет выступать хотя бы как таинственный агрегат для вынашивания идей книг Эдуарда.

Стол был длинным, и сидели за ним долго, часто все, кто только в доме находился. Людей хватало. Когда трапеза закончивалась, животные получали то, что оставалось; Леня выносил во двор в ведре объедки. Большая семья была словно маленькая фабрика, так как казалось, что хозяйство Эдуарда содержало и кормило часть местного населения. В работе нуждались в этом краю почти все.

Еще я помню в Рузе старуху, к которой меня привели. Дело было в йогурте, который женщина готовила; она отвела под баночки и оборудование кухню и половину жилой комнаты. По квартире ходили кошки и собаки, гигиена, похоже, отсутствовала, санитарный инспектор из ЕС, случись ему забрести в эти места, рухнул бы в обморок и был бы унесен, а потом приведен в чувство водкой. Но йогурт был хороший, творог отличный, такого вкуса у промышленных йогуртов, не говоря уже о творогах, никогда не найти. И я не заболел, хотя уминал творог ложками каждое утро. Время чудес не прошло.

Да, чудес. В Рузе чего только не довелось повидать! Однажды в паломничество со мной отправился и Антти Туури, который интересовался Россией и секретными бумагами Жданова. Мы даже смогли покопаться в них в Москве при помощи Толи: его жена Таня, как оказалось, работала тогда в соответствующем архиве. А когда бумаги были просмотрены, последовала неофициальная программа. Мы опять получили распоряжение оставить часть вещей в гостинице и остановиться на некоторое время в Рузе.

После еды мы отправлялись гулять в село Ново-Волково, всегда, если только погода позволяла. Так мы сделали с Антти и теперь. Эдуард с собакой был нашим гидом, и они заодно получали моцион. Случайно мы попали на место, где совершалось освящение старой сельской церкви.

Помню, что было тепло и ясно, повсюду росла длинная русская трава, а с неба распространялся тоже почти нереальный косой изжелта-черный свет, который заливал горстку людей, главным образом женщин разного возраста в платках. Кроме них присутствовали даже несколько мужчин и собак. Церковь была одной из тех, которым было положено приходить в запустение и ветшать после революции и которые силами местных жителей начали опять реставрировать. Так что и крыша больше не протекала, и внутри был убран основной мусор. Купол срыл, он не был новым и казался позолоченным. Поскольку я, выгуливая вместе с Ээту собак, видел в предыдущие годы эту церковь лежащей в развалинах, я не мог поверить своим глазам.