Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Но за этим щитом я посылал в Коринф. Он стоил мне вдвое больше, чем разумный человек заплатит за коня.

— Вот видишь, — заметил Парменион, — уже и ты начинаешь предполагать, что я могу быть прав.

Пелопид хмыкнул. — А всё равно выйдет так, — сказал он, — что я стану каждое утро скакать на твоем жеребце туда-сюда мимо твоих ворот. Будешь тогда знать цену своей одержимости Спартой.

Через неделю пришли неспокойные вести, но не с севера, где Херей продвигался к Коронее и укреплял горный хребет. Калепий вернулся из Спарты и отправился прямиком к дому Пелопида. Фиванский военачальник услышал его приход, и оба отправились на поиски Пармениона. Они нашли его на беговой дорожке, где он отмерял милю за милей в отчаянном беге. Пелопид помахал рукой, подзывая бегуна к ним.

Парменион скрыл свое раздражение и присоединился к ним; он не любил, чтобы его ежедневную пробежку прерывали или мешали ей. Однако же вежливо поклонился Калепию, оратор поклонился в ответ, и все трое сели на новую мраморную скамью возле Могилы Гектора.

— Произошел необычный поворот событий, — сказал Калепий. — Мы уже готовились подписать Соглашение о Мире, как вдруг Эпаминонд заметил, что слово «Беотийская» было заменено на «Фиванская». Он спросил, почему так, и Агесилай ответил, что именно Фивы — а не Беотийская Лига — являются главной силой на севере Пелопоннеса. Эпаминонд напомнил ему, что является представителем Беотийской Лиги, а не одних только Фив. Но спартанцы настояли на своем. Подпишет Эпаминонд от имени Фив — или нет, все остальные стороны уже подписали, Парменион. Эпаминонд попросил три дня на принятие решения и сообщил в Лигу. Вот почему я здесь. Что задумал Агесилай? Зачем ему нужно так поступать?

— Чтобы отделить нас от Афин. Если документ подписывают все города — кроме Фив — тогда мы изгои. И Спарта может выступить на нас, не опасаясь удара со стороны Афин.

— Афиняне никогда не допустят этого, — сказал Калепий. — Они с самого начала были с нами.

— Не совсем, — заметил Парменион. — Чтобы их расшевелить, понадобилось спартанское вторжение. Но, похоже, они стали видеть в Беотийской Лиге вероятного противника. Афины издавна претендовали на роль лидеров Греции. Если они останутся сидеть и смотреть, как Фивы и Спарта рвут друг друга в клочья, кто же будет торжествовать, кроме них? Им останется только подобрать оставшиеся от нас кусочки.

— Поэтому, — заявил Пелопид, — нам надо подписать. Какая разница?

Парменион рассмеялся и покачал головой. — Ты, может, и великий воитель, Пелопид, но тебе не следует вмешиваться в политику. Если Эпаминонд подпишет, то это станет знаком для всех демократов Беотии, что Фивы провозгласили себя правителями над всеми. Это разрушит Лигу. Это умный ход. Агесилай коварен как всегда.

— Так к чему же это все ведет? — спросил Пелопид. — Подпишет он или нет?

— Он не может, — сказал Парменион. — Если он подпишет, это будет означать медленную, но верную смерть Лиги. Вместо этого мы должны собирать армию. Агесилай наверняка скоро придет сюда.

— Мы не можем просто так взять и собрать армию, — вмешался Калепий. — Мы — демократия. Сначала семеро избранных Беотийских военачальников должны будут собраться на совет; это прописано в конституции. И один из этих военачальников — Эпаминонд.

— Закон, выдуманный идиотами, — процедил сквозь зубы Парменион. — Что бы ты сделал, Пелопид? Ты — один из Семи.

— Я прикажу Священному Отряду собраться и наберу еще, сколько смогу, гоплитов из Фив и прилежащих областей. Всё, что мы сейчас можем сделать — это предупредить остальные города и собирать войска. Но мы не можем отдавать им приказы.

— Удивительный же зверь эта демократия, — проворчал Парменион.

Уже почти рассвело, когда Парменион отправился домой, идя пустынными улицами и аллеями, мимо фонтанов, статуй и монолитов. Он двигался осторожно, избегая прямых, как стрела, аллей, и руку держал на рукояти меча. Пересекая открытую площадь, он увидел темную человеческую фигуру в капюшоне, сидевшую возле обнесенного оградой бассейна. С подозрением он обвел глазами всю площадь, но в пределах видимости рядом больше никого не было, не было и укрытия, где смог бы притаиться наемный убийца. Парменион прошел вперед.

— И никаких приветствий для старого друга? — послышался сухой голос Тамис, когда он собрался пройти мимо. Он встал и обернулся; старуха подняла голову и улыбнулась.

— Ты дух или человек? — спросил он, ощущая, как холод ночи бежит по спине.

— Я Тамис, — ответила она.

— Чего ты от меня добиваешься? Почему преследуешь меня, женщина?

— Ничего я не добиваюсь. Я — наблюдатель. Доволен?

— С чего бы? И прекрати давать мне свои ложные предсказания. Фивы все еще стоят — вопреки твоим словам.

— Я не говорила, что они падут за один день, — утомленно сказала Тамис, — и мои пророчества никогда не лгут. Хотя иногда я хотела бы, чтобы они оказались ложными. Посмотри на себя, ты молод и полон сил, чувствуешь, как бессмертие бежит по твоим жилам. Ты смотришь на меня и видишь ходячий труп, ищущий могилу поудобнее. Ты видишь морщинистую кожу и раскрошенные зубы. Думаешь, это я? Думаешь, это Тамис? Взгляни еще раз, Парменион, — сказала она, откинув капюшон. На миг ее залил столь яркий лунный свет, что он не мог ее рассмотреть, затем картина прояснилась. Теперь перед ним стояла молодая женщина, от красоты которой перехватывало дыхание, ее волосы были золотыми, губы — полными, глаза — бриллиантово-голубыми, но теплыми и более чем приветливыми. Затем видение исчезло, и он увидел, как ее кожа высохла и сморщилась, плечи сгорбились, а талия расплылась. У него пересохло во рту. — Ты чародейка! — прошептал он.

Ее смех превратился в кашель, и она села обратно на свое место. — Конечно я чародейка, — сказала она голосом, тронутым печалью. — Но то, что ты увидел, когда-то было настоящим. Во всем мире нет старухи, которая не понимала бы этого. Может быть когда-нибудь, Парменион, ты тоже будешь старым, с сухой отвисшей кожей и беззубыми челюстями. Но внутри ты останешься таким же, каким был всегда — за исключением того, что будешь чувствовать себя заключенным в старый распадающийся панцирь.

— У меня нет на все это времени. Чего ты от меня хочешь?

— Твоя ненависть еще сильна? — спросила она. — Ты все еще жаждешь гибели Спарты?

— Я жажду освободить Фивы от Спартанского засилия, вот и всё.

— Ты сказал Асирону, что был Гибелью Народов.

— Как ты об этом узнала? — внезапно усмехнулся он. — Конечно, глупо задавать такой вопрос чародейке. Или Спартанской шпионке. Да, я сказал ему это. Но с тех пор прошли годы. Может, твои пророчества тогда заботили меня. Но сейчас — не заботят. Это ты сказала Эпаминонду, что он погибнет при Мантинее? Это был очередной обман?