Черная месса - Джерард О`Нил

ВЫШАК: Потому что, если все, что вы тут рассказываете, правда, он должен был стучаться в двери прокуратуры в первый же день, разве не так, мистер Флемми?

ФЛЕММИ: Должен был.

ВЫШАК: Должен был стучаться в мою дверь и кричать: «Эй, Фред, ты совершаешь ошибку, у этого парня статус неприкосновенности!» – так?

Несмотря на почти постоянную язвительность прокурора, основной смысл десятидневных показаний Флемми на предмет грязного сговора преступника с ФБР сводился к тому, что обещание ФБР покрывать его криминальную деятельность было соглашением пожизненным. Флемми считал, что он «будет защищен в прошлом, настоящем и будущем». И даже если в документах ФБР не нашлось ничего, подтверждавшего их соглашение, это не имело значения. «Это было джентльменское соглашение», – сказал он про договоренность между ним, Балджером, Коннолли, Моррисом и другими агентами ФБР.

– Мы пожали друг другу руки. Для меня это и есть договор.

Вероятно, самым драматическим моментом явился вопрос, получил ли Флемми в 1995 году перед предъявлением обвинения совет бежать и скрываться. Криво усмехнувшись, он ответил: «Сложный вопрос». Несмотря на поток свидетельств, указывавших на Джона Коннолли, Флемми пытался убедить судью, что правосудию препятствовал Джон Моррис, что именно он выдал им информацию об обвинительном акте Большого жюри. Очевидно, Флемми надеялся, что этот хлипкий сценарий заманит на свидетельскую трибуну Джона Коннолли, и тот подтвердит его заявление о статусе неприкосновенности. Но многие в зале суда только возвели глаза к потолку. Ярче всех недоверие проявил сообвиняемый Фрэнк Салемме. До этого времени, несмотря на близкое соседство в суде и в тюрьме, Салемме умудрялся сдерживать нарастающее отвращение к Флемми. Он выдержал даже тогда, когда Флемми начал отрицать, что это он в 1972 году скрысничал и выдал ФБР местопребывание Салемме в Нью-Йорке, после чего Кадиллака арестовали.

Но байка про Морриса оказалась последней каплей. Салемме воспринял ее не только как очередной фарс, но и как угрозу статусу неприкосновенности, который мог бы пойти на пользу не только Флемми, но и всем остальным обвиняемым. Ведя свою игру внутри игры, Флемми словно бы заискивал перед Коннолли, защищая его. Это окончательно вывело Салемме из себя. Во время перерыва, в конвойной камере, подавляемый до сих пор гнев Салемме вспыхнул и взметнулся до потолка. Он схватил Флемми за грудки (тот был значительно меньше ростом), вздернул его в воздух и заорал прямо в лицо: «Ты, кусок дерьма! Ты имел меня всю жизнь, а теперь пытаешься подставить всех вокруг! Ты мразь, и ты сдохнешь!» Бобби Делюка метнулся, встав между бывшими партнерами по преступлениям, и разнял их. Салемме резко отошел от Флемми и больше ни разу с ним не заговорил.

Когда закончились драматические показания Флемми, слушание словно сбавило обороты. Среди оставшихся свидетелей было еще много агентов ФБР, в том числе эксперты, рассказывавшие об инструкциях ФБР касательно обращения с информантами. Дебби Ноузуорти, ставшая теперь Дебби Моррис, появилась ненадолго, чтобы подтвердить отчет Морриса о том дне, когда Джон Коннолли дал ей из денег Балджера тысячу долларов для оплаты билета на самолет. Но оставшиеся свидетели выглядели бледно по сравнению с криминальным боссом уровня Флемми, дающим показания в федеральном суде. К октябрю долгие месяцы свидетельских показаний постепенно заканчивались, и практически все сказали то, что могли.

За исключением Джона Коннолли.

Решив, что судья Вольф выдохся, он запустил массированную атаку в СМИ, чтобы восстановить свою репутацию, которую столько месяцев уничтожали. Хотя во время слушаний он периодически общался с репортерами, Коннолли хотел оставить за собой последнее слово. Он появлялся на радио, на телевидении, стал центральным персонажем журналов, выбранных им для интервью. Каждое интервью или статья были дружелюбными и полными поддержки – шанс для Коннолли ораторствовать без единого возражения в свой адрес. Заголовок публикации в «Бостон Тэб» от 27 октября дерзко объявлял: «Коннолли говорит», а на обложке красовалась большая фотография Джона Коннолли, одетого в свой фирменный костюм, в солнечных очках; он стоял около дома 98 по Принс-стрит, бывшей штаб-квартиры мафии. Смысл фотографии был совершенно ясен: вот перед вами фэбээровец, сумевший покончить с мафией. «Я горжусь тем, что делал!» – кричал жирным шрифтом еще один заголовок. Но ни одно интервью не было более льстивым и раболепным, чем то, что Коннолли дал в субботу, 24 октября 1998 года, на радиостанции WRKO-AM. Ведущий программы, Энди Моэс, с самого начала заявил, что Коннолли его старый друг, «славный сын Южного Бостона», «человек, которого я знаю как порядочного и достойного уважения». Затем последовала благоговейная ода Моэса к Коннолли.

МОЭС: Друг, о друг! Что случилось? Когда твое имя всплыло в прошлый раз, речь шла о герое Джоне Коннолли. Я слышал, как про тебя говорили как про Принца Города. Каждый инспектор, каждый мой знакомый из ФБР, кто знал тебя, говорили только о том, какой невероятно умный, опытный и тертый агент этот Джон Коннолли. Джон Коннолли совершил невозможное. Он сумел прорвать все заслоны и в буквальном смысле слова поставил бостонскую коза ностра на колени, и бюро так этим гордилось! И с радостью поставило это себе в заслугу. Вот что за истории я слышал когда-то о Джоне Коннолли. Но внезапно до меня дошли шепотки, такие шепотки, которыми обмениваются только втихаря, в задней комнате. «Знаете, он ведь агент-оборотень. И был оборотнем». Ты не устал слышать это? Тебя не тошнит от того, что люди намеренно порочат твое честное имя?

КОННОЛЛИ: Да, я потихоньку теряю терпение.

Как у любого политика, у Коннолли имелись определенные «темы», которые он стремился затронуть всякий раз, как давал интервью: что он никогда не сделал ничего противозаконного, сотрудничая с Балджером и Флемми; что эти криминальные боссы были всего лишь «бандой из двоих» и помогали ФБР уничтожить бостонскую ветвь международной криминальной организации; что ФБР в самом деле давало Балджеру и Флемми разрешение на совершение некоторых преступлений (игорный бизнес и «акулий промысел», то есть гангстерское ростовщичество) во время сбора информации; что Джон Моррис был «скверным парнем»; что прокуроры Вышак, Келли и Герберт не имели права предъявлять обвинение осведомителям ФБР в 1995 году. Коннолли назвал прокуроров трусами, нарушившими обещание ФБР (и, что более важно, обещание Коннолли) не преследовать Балджера и Флемми в уголовном порядке. «Я бы никогда не дал никому слова, если бы мог предположить, что правительство его нарушит», – сказал Коннолли Моэсу, понижая голос, чтобы сильнее подчеркнуть свои слова. «Они нарушили свое слово, – прорычал он, – и пусть им будет за это стыдно, этим прокурорам. Но они не имели права нарушать мое слово».

К этому времени Джон Коннолли представлял собой своего рода типичную публичную фигуру 1990-х – десятилетия, одержимого стилем и славой. Коннолли как будто решил, что если он самоуверенно объявит себя истинным героем всей этой истории – а он делал свои кичливые заявления бесстыдно и очень упорно, – то это станет правдой. Забудьте о горах свидетельств, выложенных перед судьей Вольфом, о часах обличительных показаний. И в основном Коннолли удалось добиться своего при помощи психической атаки в средствах массовой информации. Единственным препятствием на этой дороге, причем небольшим, оказался вопрос, заданный Питером Мидом с радиостанции WBZ-AM, остановившим разглагольствования Коннолли, чтобы спросить, в самом ли деле ФБР потворствовало насилию.

МИД: Разве насилие не является неотъемлемой частью «акульего промысла»?

КОННОЛЛИ: Ну… гм. Не совсем. Я хочу сказать – «акулий промысел»? Ну да, понимаете, я имею в виду, что насилие определенно является частью ростовщичества. Гм. Если кто-то отказывается расплатиться с вами, ему сделают больно. Но, гм… сама сделка между этими двумя людьми и еще кем-нибудь – нет, никакого насилия. Никаких убийств. Никакого насилия.

Во время этого вихря интервью Коннолли набирал очки у публики и в конце концов обрушил свою риторику на все продолжающиеся слушания с судьей Вольфом. В течение почти всего года он утверждал, что, как бы ему ни хотелось высказаться, он не может давать показания без статуса неприкосновенности, только не сейчас, когда прокуроры решили провести в отношении него расследование. Но поскольку слушания вроде бы заканчиваются, заявил Коннолли, пусть неприкосновенность катится ко всем чертям – он ее не хочет, и она ему не нужна. «Мне не нужен статус неприкосновенности, – заявил он «Бостон Тэб». – Я не совершал никаких коррупционных преступлений. Я отказываюсь от иммунитета по этому поводу. Он мне не нужен».

«И пусть засунут его себе в задницу», – добавил он.

Слишком запальчивые высказывания оказались оплошностью.