Воздушный казак Вердена - Юрий Гальперин

Эдгар Меос, которому случилось услышать его в один из таких редких случаев, записал в дневник: «Он обладает очень красивым баритоном, но почему-то никогда не поет на наших эскадрильских вечеринках в столовой. И вот сегодня вечером он пел в парке русские песни!.. Я слушал его с наслаждением, вспоминая родной дом. По-моему, с таким голосом он мог бы петь в опере…»

Письмо Потемкину отправлено в марте. Оно было большим, чем-то вроде отчета о самой волнующей поре в жизни боевого летчика, спрессовавшейся для него в несколько необыкновенных недель. «…Мой второй немец, — продолжал Виктор свой рассказ другу, — дался мне настолько легко, что говорить о нем не хочется…

Мой третий немец достался довольно дорого. Я вернулся с сильно поврежденным аппаратом, получил 17 пуль под мотор. Их было четверо. Они атаковали один французский аппарат, когда я их заметил. Я выбрал того, что потолще, и стрелой упал, на него сверху. Выпустил в него 350 пуль. Он стал падать, но сгоряча я залетел далеко в их линии, чем трое других тут же воспользовались. На три пулемета я отвечал карабином и разными маневрами успел отбиться и благополучно вернулся в наши линии. Это было 14 марта…»

Эта победа оказалась двойной: сбил вражеский аппарат Федоров, а из карабина стрелял его боевой соратник Ланеро и тоже поразил врага.

«Солдат Ланеро, пулеметчик ловкий и полный хладнокровия, уже атаковал множество вражеских самолетов. 14 марта он сбил один около французских линий», — цитирует приказ по армии Федоров, продолжая письмо к другу: — А вот 19-го мои два боя, которыми очень горжусь.

В пять часов утра я с одним из пилотов нашей эскадрильи отправился с миссией не допускать немцев к нашим линиям.

Я спокойно патрулировал над указанным участком, когда заметил своего товарища, окруженного пятью немцами. Я бросился туда. При моем приближении немцы повернули хвосты. Товарищ мой вернулся и улетел к аэродрому. Таким образом, я остался один.

Через полчаса заметил трех немцев, перешедших линии в моем участке. Немедленно атаковал первого, но он необычно ловкими маневрами всякий раз ускользал из поля обстрела моего пулемета, не переставая целить в меня. Я гонялся за ним минуты две. Между тем подошли еще двое других, тогда я атаковал одного их них, который после тридцати выстрелов свернулся на крыло и стремительно полетел вниз. Взялся за третьего, он после двадцати выстрелов пустился наутек. Только теперь я мог снова взяться за первого, поймал его через минуту, после короткого боя он тоже обратился в бегство. Что до меня, то я остался еще минут десять здесь и затем вернулся на аэродром, чтобы исправить испортившийся пулемет…»

Один против трех! Таким боем мог бы гордиться любой из «Аистов». Несколькими днями раньше Федоров не побоялся вступить в схватку сразу с пятью аэропланами… Удивительно мужество и мастерство русского авиатора, никогда не считавшего, сколько перед ним врагов. Вот уж к кому по праву можно отнести строки поэта: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…» Поразительно и другое, как выдерживали акробатику воздушных боев хрупкие, ненадежные аппараты, которые и сегодня можно увидеть в музее авиации, что находится в Медоне под Парижем. На таком летать страшно, не то что воевать.

Итак, вернувшись победителем, Федоров принял поздравления товарищей, дождался, пока устранили неисправность в пулемете, и снова в бой: «…После полудня меня и еще двух товарищей послали конвоировать четыре тихоходных фотоаэроплана. Но один из товарищей не мог перелететь линии фронта, другой потерял нас, и я остался один.

Мои протеже принялись за работу. Я летал над ними, зорко исследуя горизонт. Надо сказать, что мои тихоходы совершенно беззащитны вследствие своей ничтожной скорости и совершенной неповоротливости. Для любого немца такой тихоход забава…

Летая таким образом, я заметил шесть немцев в разных направлениях, группировавшихся с очевидным намерением атаковать наши тихоходы.

Вот два немца уже близко. Я падаю между ними и охраняемыми мной. Завязывается горячая перестрелка. Один немец скользнул… падает. Беру другого. Пулемет опять портится. Мой механик не теряет головы — тут же исправляет пулемет…»

Пока Ланеро возится с пулеметом, Федоров маневрирует, чтобы не поставить себя под пули, но из боя не выходит.

Раздалась короткая очередь, пулемет налажен, и Виктор тут же бросается в атаку. Обращает в бегство одного, потом другого, продырявив ему крылья. Снова отказывает пулемет, Ланеро берется за карабин… Не ведая страха, солдат и сержант ведут неравный бой, заставляют противника улепетывать на свою территорию. Одного из них можно было бы попытаться догнать и, возможно, добить, но Федоров помнит о своих беззащитных товарищах и конвоирует их до аэродрома. И тут он начеку — караулит их, пока не сели.

Как знать, может быть, живут сейчас во Франции дети и внуки тех летчиков, которых он с риском для жизни спас от верной смерти?

Капитан Брокар объявляет приказ маршала Жоффра о награждении Виктора Федорова Военной медалью: «Сержант-пилот Федоров — пилот, полный отваги и смелости, никогда не упускает случая атаковать неприятельские аэропланы. 14 марта 1916 года он сбил немецкий аэроплан в районе вражеского расположения. 19 марта выдержал два боя, каждый раз атакуя три неприятельских аэроплана. 21 марта сбил неприятельский, аэроплан, упавший в наших линиях».

Описан Федоровым и этот бой 21 марта. Он «…происходил в очень благоприятных условиях — один на один. Пулемет противника был поврежден первым выстрелом. Пилот, очевидно, потерял голову, когда я стал его атаковать…»

Все французские газеты публикуют приказ Жоффра, портреты Федорова. Он стал одним из самых популярных авиаторов Франции.

Получив трехдневный отпуск, Федоров едет в Париж. Его узнают в поезде, незнакомые люди останавливают на улице, какая-то дама прикрепляет ему рядом с орденом букетик фиалок, его зазывают на чашечку кофе, аперитив…

Париж военного времени все тот же многолюдный, многонациональный, оживленный город, но в толпе много солдат всех родов войск, здоровые и на костылях, с руками на перевязи. Женские костюмы стали походить на военные мундиры, повторялись и их цвета: защитный или голубой, маленькие шляпки, короткие юбки. На молодых мужчин в штатском смотрели косо. Надписи звали к осторожности, бдительности: «Молчите! Вас слушают вражеские уши». Город уже узнал тревожное завывание сирен, оповещавших о приближении германских «цеппелинов», жители научились прятаться в метро, читать короткие сводки с фронта и жуткие списки убитых.

Герои сражений, честные и мужественные воины, те, кто без расчетов и выгоды исполнял свой долг, вызывали к себе искреннюю признательность и любовь… Теперь это испытал на себе и Виктор Федоров. Вернувшись из короткого отпуска, он полушутя, полусерьезно отвечал на расспросы: