Главный бой - Юрий Никитин

С заднего двора донеслись крики, брань. Из-за крыла второго терема двое гридней тащили молодого парня. Третий гридень шел сзади и пинками подгонял пленника.

— Княже! — обрадовался гридень. — Хорошо, что ты… Вот пымали!

— Кто? — коротко спросил Владимир.

— Исчо не знаем…

— Так какого лешего?

— А он выпрыгнул из тамошнего окна, — объяснил гридень. Его друзья держали парня, заломив руки за спину так, что тот едва не рыл носом землю. — Ну, прямо из окна второго поверха!

Воеводы переглянулись, отступили на шажок, деликатно заговорили о дела ратных. Владимир стиснул зубы до скрипа. Что за… На втором поверхе живут его жены!

— Какое окно?

Гридень толкнул пленника. Тот угрюмо молчал. Второй гридень, постарше, сказал с неловкостью:

— Я видел. Четвертое окно от торца.

Клементина, понял Владимир. Эту белокурую красавицу привезли ему из дальних германских земель. Род ее был некогда знатен, но последние три десятка лет ее родители прятались в лесах, питались корнями и травами. Он дал за нее скрыню серебра, доплатил златом, так что весь их лесной род, а то и все племя воспрянет из пепла, а вот она так и не освоилась с ролью жены, все еще считает себя проданной вещью…

— Поднимите, — велел он.

Гридень ухватил парня за волосы, резко вздернул. На Владимира взглянуло искаженное болью лицо молодого здорового парня, не больше чем семнадцати весен, румянец на всю щеку, за таким все молодые девки…

— Ты что же, мерзавец, — вырвалось у него, — девок мало показалось? К замужней жене решил? Чужого меда отведать?

Парень смело встретил его взгляд:

— Почто чужого? Если собака на сене сама не гам и другому не дам, то это уже не ее сено!

Владимир прорычал:

— Ага, уже ведаешь, что тебя ждет? Не молишь пощады?

Парень сплюнул ему под ноги:

— А что молить у зверя? У тебя снега зимой не выпросишь. А мне жизнь не дорога.

— Почто так?

— А отца ты казнил еще десять лет тому. Когда по пьяни взбрело в голову, что он среди каких-то там заговорщиков. Я тогда мал был, чтобы тебя ножиком по горлу… А потом как-то все случая не было…

Владимир ощутил, как красная волна гнева ударила в голову. Прорычал, свирепея все больше и больше:

— Ты… гад… Она ж вдвое старше тебя!

— Это для тебя так уж важно, кто старше, а кто младше.

Горячая волна била в мозг, наполняла грудь, а сердце стучало все чаще и чаще, захлебываясь кровью. Горло сжало, он едва прошипел:

— На кол!

Парню заломили руки крепче. Сзади подошел Волчий Хвост, сказал обеспокоенно:

— Я его знаю. Все-таки боярский сын…

— Тогда голову, — прорычал Владимир. — Немедля!

Парня оттащили к забору, силком пригнули. Коротко блеснула острая печенежская сабля. Послышался тупой стук, хряск. Голова рухнула на землю, красные потоки расплескались по земле. Гридни отпустили обезглавленное туловище, поспешно отступили. Парень упал на колени, завалился на бок. Из обрубка шеи все еще хлестала кровь, но еще большая лужа образовалась вокруг головы.

Из горла Владимира вырвался звериный рык. Простолюдинов карают на горло петлей или сажают на кол, а людей благородного звания надобно мечом — обычай занесли варяги, или шелковым платком — это от степняков, но, как славянин, он жалел, что нельзя то и другое, да еще и сжечь на медленном огне, как повидал у персов.

Двор пронесся под тяжелыми сапогами. Ступеньки визжали под его могучим телом. Терем заполнен запахами трав, навстречу попалась сенная девка, умчалась с визгом: померещилось, что у князя вместо лица волчья морда с ощеренными зубами. Пронеслась мимо и пропала позади стена с развешенными пучками лечебных трав.

Клементина вздрогнула всем телом, дверь отлетела с такой силой, что вдавилась в стену. Князь ворвался лютый как зверь, с горящими глазами, зубы оскалены, в уголке губ пена, как у злого волка.

— Тварь! — гаркнул он.

Она гордо выпрямилась:

— Да? А мое имя — Клементина.

Его затрясло, пальцы сжались в кулаки, а затем растопырились, как когти хищной птицы. Зубы скрипнули, жар ударил в голову с силой тарана.

— Ты!.. Посмела!.. Позор!..

— Что я посмела? — спросила она гордо, и даже запыхавшиеся гридни за спиной князя поняли, что жена правителя готова ко всему, что давно готовилась и что в самые лучшие часы запретной жизни страшилась этого дня и собирала для него силы.

Князь обернулся. Гридень с готовностью выступил вперед. Его рука нырнула в мешок, на свет появилась отрубленная голова. Пальцы стягивали волосы в хвост, брови поднялись, на лице застыло выражение изумления: за что?

Клементина горестно вскрикнула. Руки прижала к груди, словно не давала выпорхнуть сердцу.

Владимир прорычал обрекающе:

— Ну а теперь ответь… какой рукой отворяла ему дверь в свою спальню?

За его спиной тихонько охнули. Гридни задержали дыхание. Вору отрубают руку, которой воровал… А ведь раньше князь любовался белокурой невестой, целовал ее нежные белые руки, удивительно тонкие трепетные пальцы…

Клементина выпрямилась, лицо осветилось, а глаза заблистали. Звонким счастливым голосом вскрикнула:

— Обеими!.. Всем телом… всем сердцем открывала дверь любимому…

В светлице и в коридоре за спиной, где только что было сопение, шарканье и топот подкованных сапог, настала мертвая тишина. Владимир ощутил себя на перекрестье сотен пар глаз, как будто на него, помимо гридней, смотрели еще из неведомых далей. Чувствовал, что не прав, но красная пелена застлала глаза, в голову ударили тяжелые, как кипящий свинец, волны. Грудь распирало горячим, он услышал свой искаженный яростью голос:

— Так тому и быть!.. Сперва руки… потом тело… потом сердце!!!

Глава 36

Он не стал смотреть, как ей отрубают руки, вырвал из рук гридня кувшин с вином, жадно припал к горлу. Пальцы дрожали крупно, темно-красная струя плескала мимо жадно распахнутого жерла, разбрызгивалась на твердых губах, залила рубашку так, что князь выглядел только что вынырнувшим из горячей сечи.

На пир не пошел, к себе велел никого не пускать, а сам, запершись, напился так, что не мог подняться.

А маленький Карл, его сын от Клементины, в это время терпеливо ждал, схоронившись у городских врат, когда пойдут из города хоть какие-то телеги. Он уже давно здесь сидел, пробравшись с полуночи, выскользнув из родного терема пораньше, когда мать еще спала. Наконец кто-то решился выехать на подводе за рыбой. Карл с бьющимся сердцем проскользнул вдоль стенки и, пока возница беседовал со стражами, вскочил на подводу, затаился между мешками на телеге. Накрывшись рогожей, слушал хриплые с перепою голоса стражей. Потом знакомый надсадный скрип, сейчас створки идут в стороны…