Энигмастер Мария Тимофеева - Евгений Филенко

Маша засмеялась в теплый папин бок.

– Фигушки, – возразила она. – Дня три я обязательно продержусь.

– Нормально образованный и воспитанный человек, – сказал папа, – не способен долго предаваться безделию. А ты, как это ни покажется тебе странным, ужасающе нормальна. Мы с мамой с детства за тобой такое примечали. Это нас даже немного настораживало. Но потом, по счастью, все изменилось к лучшему. Ты стала дерзить, совершать глупости, драться с подружками, ломать конечности…

– Всего только одну, – уточнила Маша.

– Да, и тебе редко бывало скучно. Ты все время чем-то была занята. Вокруг тебя постоянно что-то вращалось, кипело и булькало. А теперь позволь спросить: что в твоем представлении можно назвать личной жизнью? Праздное нифиганеделанье на белом песочке? Или напряженную, ни на мгновение не пресекающуюся работу мозга?

– Мозг тоже должен отдыхать, – робко заметила Маша.

– Уж он без тебя как-нибудь разберется, – сказал папа иронически, – что он должен, а что нет. Быть может, ему хватает периодов пониженной активности, которые принято называть сном. Тем более что ты ни разу не Менделеев, чтобы загружать свой драгоценный орган мышления периодическими системами…

– Что же получается? – осторожно спросила Маша. – Вся жизнь так и пройдет в трудах?

– На сей счет не беспокойся, – заверил ее папа. – Есть старинное правило: лучший отдых – смена деятельности. А у тебя что ни день, то все вокруг новое. Новая загадка, новый мир, новые люди. И не совсем люди.

– Такого пока не было, – сказала Маша уверенно.

– Ничего, – утешил папа. – Какие твои годы! – он попытался погладить Машу по голове, но только запутался пальцами в ее так и не расчесанной со сна гриве. – Мыслить и творить – это и есть бремя разумного человека. И знала бы ты, к каким печальным последствиям ведут попытки прекратить думать! Тебе, верно, не встречалось такое, но есть внушительные человеческие сообщества, где все только развлекаются и ничего полезного не делают.

Маша навострила ухо.

– Что, совсем-совсем? – спросила она недоверчиво.

– Совершенно и осознанно, – кивнул папа. – Пытаются быть ближе к природе. Или отдалить тепловую смерть вселенной, основываясь на неверно истолкованном втором начале термодинамики. Ну, иногда пляшут. Устраивают турниры, кто кого перепляшет. Достигают в этом известного совершенства.

– Наверное, кто-то должен в этом мире искусно плясать, – задумчиво промолвила Маша.

– Не спорю, – сказал папа. – Но ведь они там еще и поют!

Они засмеялись. Маша почувствовала, что ей стало намного легче. Вернее, она почувствовала это сразу, как только явился папа. Но боялась спугнуть это спасительное ощущение.

– Я веду себя как дура, да? – спросила она стеснительно.

– Ты девочка, – сказал папа. – Имеешь право.

– Я еще немного тут посижу, – сказала Маша. – А потом спущусь. Наверное, ты прав. Сон разума порождает чудовищ…

– А дремота – мелких неприятных монстриков, – подтвердил папа. – Подозреваю, ничего нового или чрезвычайно умного я не сказал. Но ты должна быть снисходительна. В конце концов, ты в роду Тимофеевых первая девочка. По крайней мере, со второй половины двадцатого века. Никто толком не знает, как с вами, девицами, обращаться.

– С ума сойти, – сказала Маша. – Столько поколений – и сплошь мальчики. А тут вдруг я! Это все из-за мамы?

– Точно, – промолвил папа. – Она решила, что в семье должен соблюдаться баланс интересов. Против ее упрямства никакой генетике не совладать! Так появилась ты, маленькая девочка…

– …с большим носом, – хмыкнула Маша.

– Не такой уж он был и большой, – возразил папа. – Если честно, он был громадный. Зато в него было очень удобно целовать – не промахнешься!

– А сейчас? – ревниво осведомилась Маша.

– Давно не пробовал.

– Давай, – сказала Маша, удовлетворенно подставляя нос. – А правда, что в нашем роду полным-полно гениев?

– Неправда, – ответил папа. – Как и во всех семьях, раз-два, и обчелся. На этом чердаке прямо сейчас есть хотя бы один гений?

– Я могу поручиться только за себя, – уклончиво произнесла Маша. – И я точно не он.

– Но справедливости ради замечу, что и круглых дураков не наблюдалось. Твой пра-пра… – Папа замолчал, что-то подсчитывая в уме. – Твой восьмипрадед – вот кого можно было назвать гением.

– Да, ты рассказывал, – кивнула Маша. – Он был историк, и он настолько опередил свое время, что сам себя едва остановил.

– Ну, историком он был вполне ординарным, – сказал папа рассудительно. – Но у него были золотые руки. Или даже родиевые, потому что родий намного ценнее золота. Этими руками он мог построить вечный двигатель. Или машину времени. Или «детектор адских искр»…

– Это еще что такое? – поразилась Маша.

– Прибор, который регистрировал опасный потенциал изобретений. Иначе говоря, «искрогаситель» – одно из немногих своих детищ, которое Виктор Тимофеев, твой восьмипрадед, сохранил для потомства. В усовершенствованном виде «искрогаситель» применяется и поныне, когда у конструкторов современной техники возникают сомнения. Но об этом лучше тебе расспросить брата.

– А что стало с остальными изобретениями? – поинтересовалась Маша.

– Что-то безвозвратно утрачено, – сказал папа. – Что-то вошло в обиход. А кое-что хранится в семьях потомков и передается по наследству.

– Вот здорово! – сказала Маша с восторгом. – И у нас тоже?

– Конечно, – сказал папа. – Вон в том сундуке.

– Ты никогда не говорил! – промолвила Маша с укором.

– К слову не приходилось, – пожал плечами папа.

Машины глаза загорелись.

– А можно посмотреть?

– Можно, – вздохнул папа, принимая спокойную, как вязаная кофта, Аленку с рук на руки.

Маша на четвереньках подобралась к заветному сундуку и откинула тяжелую крышку, перехваченную полосами кованого металла. Внутри ее ждали какие-то пыльные узелки, пакеты и коробки.

– Но тут ничего нет! – воскликнула она разочарованно.

– Ты, верно, ждала, что тебя вдруг осияет магическим светом, – улыбнулся папа, поглаживая Аленку. – Не забывай, что все гениальное, как правило, просто. Наше наследство хранится в темной деревянной шкатулке и выглядит весьма непритязательно.

– Неужели это? – спросила Маша, извлекая на свет довольно увесистый металлический брусок с приделанной к нему механической клавиатурой, какую можно было увидеть разве что в старинных фильмах про писателей-классиков, и зажатым между валиками из рассохшейся резины обрывком прессованной целлюлозы.

– Поучтивее с ним, – предупредил папа. – Это не что иное, как темпотайп. Клавишный темпоральный коммуникатор, позволяющий общаться сквозь толщу времен!