Берлин-Александерплац - Альфред Дёблин

— Полно тебе чепуху молоть.

— Конечно, любовь зла — полюбишь и козла. Но такого… Знаешь, чего он у нас околачивается, кот твой? Барина разыгрывает! И это у нас-то! Сперва гнал меня каяться в Армию Спасения, да не тут-то было. А теперь…

— Не смей его ругать. Не хочу я этого слушать.

— Ну, не плачь, агу-агусеньки. Знаю, твой Франц милый, Францекен ненаглядный, — не надоел он тебе еще?

— Да что он тебе сделал, Рейнхольд?

Всему свое время, всему свой час… Страшный человек, этот Рейнхольд, что он меня держит! Отпустил бы меня — ничего не хочу я больше знать и слушать его больше не хочу.

— Это верно, он нам ничего не сделал. Попробуй нам что-нибудь сделать, Мицци. Ну и тип же тебе попался, Мицци. Он рассказывал, например, тебе про свою руку? Что? Нет? Ведь ты его невеста или была ею по крайней мере! Ну, иди сюда, Мицекен, иди, милая, сокровище мое, не ломайся!

Что мне делать, не хочу я его. Всему свое время, посеешь и пожнешь, сошьешь и разорвешь, заплачешь и возликуешь. Всему свое время…

— Ну, иди же, Мицци, на что он тебе сдался, этот шут гороховый? Иди, моя хорошая. Да не кобенься! Невелик барин твой Франц, да и ты не графиня. Радуйся, что ты от него отделалась.

Радуйся? Чему ж тут радоваться?

— А он пусть себе скулит, была у него Мицци да сплыла.

— Ну, будет тебе, и не тискай ты меня так, я ведь не железная.

— Вижу, что не железная, ты мягонькая, теплая. Мицекен, дай мне сюда свою мордашку.

— Да что это такое в самом деле? Говорят тебе, не тискай. С каких это пор я твоя Мицци? И не надейся!

Вскочила она на ноги — и вверх по откосу. Шляпка осталась на земле. Изобьет еще, надо ноги уносить. И не успел он подняться, как Мицци в голос закричала: "Франц, Франц!" И еще быстрей побежала. Но туг Рейнхольд выбрался наверх, он в одной рубашке, без пиджака, в два прыжка догнал ее, схватил, и оба рухнули на землю у дерева. Мицци судорожно забилась, но он навалился на нее, зажал ей рот.

— Ах, ты кричать? Кричать, стерва? Чего кричишь, что я тебе сделал? Замолчи, слышишь? Думаешь, если он тебе кости не переломал, то и со мной обойдется?

Отнял он руку от ее рта.

— Я не буду кричать.

— То-то же. А теперь вставай-ка и пойди возьми свою шляпу. Я женщин не насилую. За всю свою жизнь такого не делал. Но смотри — не доводи меня. Ну, живо!

Пошла она назад — он следом за ней.

— Уж больно ты воображаешь. Подумаешь, Францева потаскуха!

— Ну, я пойду.

— То есть, как это "пойду"? Рехнулась ты, что ли? Не видишь, с кем дело имеешь? Так ты можешь со своим олухом разговаривать, а не со мной! Понятно?

— Что тебе от меня надо?

— Иди вниз и будь паинькой!

…Приведут теленочка на бойню, накинут ему на шею петлю, положат на скамью и прикрутят к ней веревкой…

Снова спустились в ложбинку.

— Ложись! — приказал Рейнхольд.

— Что?

— Только пикни! Очень ты мне нравишься, девушка, иначе я бы не приехал сюда! Говорю тебе: плевать я хотел на то, что ты его маруха! Подумаешь, какая графиня! И смотри, не шуметь у меня! Я этого никому не спускал! Будь то мужчина, или женщина, или ребенок. Можешь при случае справиться у своего кота. Он тебе кое-что расскажет, если не постесняется. Ну, да я и сам тебе расскажу, чтобы ты знала, какой он человек, и помнила бы, что со мной шутки плохи. Он тоже попробовал как-то, дубина стоеросовая! Как знать, может он и хотел нас засыпать. Понимаешь, поставили мы его как-то на стреме. А он говорит "не буду", я, дескать, человек порядочный и на такие штуки не согласен. А я ему говорю — нет, брат, поедешь! Пришлось ему тут лезть в машину, а я сижу — думаю, что мне с ним делать. Он ведь и раньше нос задирал. Тоже порядочный выискался! Смотрю — за нами гонится другая машина; ну, думаю, погоди ты у меня, порядочный. И вытряхнул его из машины на ходу. Поняла теперь, где он руку свою оставил?

У нее вмиг руки и ноги похолодели — так вот, значит, кто…

— А теперь ложись и будь ласкова, как полагается.

Да ведь это же убийца! — Подлец, негодяй, подлец! А он сияет:

— Ага! Поняла теперь? Ну, покричи! Отведи душу… Кричи, кричи, голубушка, все равно деваться тебе некуда.

Она плачет, в голос кричит:

— Подлец, мерзавец, я тебе в рожу плюну! Зажал он ей рот.

— Ну-ка, попробуй!

Она посинела вся, рвется из его рук.

— Помогите, убивают! Франц, Францекен, помоги!

Всему свое время, всему! Придет время — погубишь и исцелишь, построишь и разрушишь, разорвешь и зашьешь, всему свое время… Она бросилась на землю, поползла вверх по откосу… Схватил он ее, стянул вниз. Она вырывается, бьется. Франц, помоги… Франц!

Погоди, голубушка, не таких еще ломали, мы твоему Францу устроим такой сюрприз — ему на целую неделю хватит.

— Пусти меня! Дай мне уйти, я домой хочу!

— Хоти на здоровье!.. Мало ли кто чего хочет! Уперся коленом ей в спину. Сжал ей руками горло, скрестив большие пальцы у нее на затылке, ее тело свело судорогой… Время родиться, и время умереть. Всему свое время.

…Убийца, говоришь, а сама заманила меня сюда и думаешь водить за нос? Плохо ты знаешь Рейнхольда…

…Жнец. Смертью зовется он, властью от бога большой наделен. От самого бога власть ему дана…

— Пусти, пусти…

Она еще бьется, дергается, сучит ногами… Ничего, мы ее успокоим, а падаль пусть хоть собаки жрут!

Судорога снова сводит ее тело, тело маленькой Мицци. Убийца, говоришь? Ладно, убийца так убийца! Вот и получай! Это тебя, верно, твой милый Франц подучил…

…Затем животному наносят деревянной дубиной удар по затылку и ножом вскрывают с обеих сторон шейные артерии. Кровь выпускают в металлический чан…

Уже восемь часов. В лесу смеркается. Деревья гнутся, шумят… Тяжелая была работа! Ну что, молчишь? Не пикнешь больше, стерва? Вот и езди за город с такой сволочью!

Теперь забросать ее скорей валежником и носовой платок поблизости на сучок подцепить, чтоб место сразу найти. Ну, готово дело! Где же Карл, надо притащить его сюда.

Битый час он искал Карла, нашел, привел его в лес. Тот слюни распустил, весь трясется, на ногах не стоит. Работай-ка с такими желторотыми!

Стемнело. Они зажгли карманные фонарики и долго искали; ага, вот и носовой платок. Лопаты они прихватили с собой. Труп зарыли, засыпали яму песком, завалили хворостом. Теперь еще надо следы заровнять, а то натоптали мы тут. Так! Возьми себя в руки, Карл, а то похоже, будто ты и сам помирать собрался.

— На, держи мой паспорт, Карл, паспорт надежный, вот тебе деньги, смывайся и не высовывай нос, пока не стихнет все. Деньги будешь получать аккуратно, не беспокойся. Пиши на адрес Пумса. Обратно я поеду один. Меня здесь не видели, а к тебе никто не придерется — у тебя полное алиби! Ну, все. Давай жми!

Гнутся деревья, шумят… Всему свое время, всему…

Темно — ни зги не видно. Она убита, мертва — вся мертва: лицо ее, зубы ее, глаза ее, ее губы, язык, ее шея, ее ноги, ее лоно — все неживое…

Я — твоя, кто же меня утешит, кроме тебя… Полицейский участок у Штеттинского вокзала… на улице у Ашингера: мне дурно, пойдем скорей домой… я твоя, вся твоя…

Деревья зашумели сильней, ветер крепчает… У-у-у-у-у! Ночь идет своим чередом.

Она мертва — тело ее, глаза, язык, ее губы — все неживое… пойдем скорей домой, я — твоя…

Накренилось дерево на краю откоса, гнется, трещит. У-у-у-у, летит буря, стучат барабаны, свистят флейты… буря… Вот раскинула она над лесом черные крылья и с ревом рванулась вниз. Стон и треск пошел по лесу. А кусты гнутся к земле, жалобно стонут. И кажется, будто царапает дверь оставленный взаперти пес, и визжит, и скулит… слышите? Но вот затих — верно, кто-нибудь пнул его ногой, каблуком, чтоб больнее было.

У-у-у-у-у! Буря снова над лесом. Темная ночь. Лес не дрогнет. Деревья стоят ствол к стволу. Выросли они в тиши, стройные, могучие. Знают, буре не так-то легко добраться до них: они стоят дружно, тесно, словно стадо. Только крайним приходится плохо да слабым. Насмерть стоим, все за одного — один за всех. Темная ночь, глухая. Солнца будто и не было. У-у-у-у-у! Снова заревела буря, громче, громче и вот снова рванулась вниз и уже несется по лесу. Теперь она и на земле и в небе — всюду. Желто-красная вспышка охватила небо, и тут же снова сомкнулась ночная тьма, снова вспышка — и снова тьма. Вой нарастает. Деревья, что стоят с краю, знают свою судьбу, вот и стонут. Хорошо траве: былинки гнутся, стелятся по ветру, а каково им, лесным великанам? И вдруг стих ветер. Надоело ему, что ли? А деревья не верят, все еще стонут и скрипят. От ветра добра не жди!

…Дом голыми руками не снесешь — тут без копра не обойдешься, иной раз приходится и динамитом рвать! А ветру — что! Ему стоит лишь расправить могучую грудь. Вот он втянул в себя воздух и с шумом выдохнул его — у-у-у-у-у! Снова вдохнул и снова выдохнул, у-у-у-у-у. Выдохнул — и словно гора покатилась на лес; вдохнул — и потянул назад гору. Так и ходят ходуном воздушные горы… Дыхание ветра тяжелой гирей, тараном бьет по лесу, крушит его. И пусть деревья сбились на холме, как стадо, ветер разметет их и проложит себе дорогу.