Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР - Александр Мясников

Бишоф - человек лет 70, жена - 40; он раньше работал в клинике и числится профессором, а в связи с возрастом поселился в Лугано и занимается частной практикой. Узнав, что я хочу посетить знаменитую картинную галерею барона Тиссена (а завтра она по расписанию закрыта), Бишоф позвонил барону по телефону, и тот пригласил нас, сказав, что сам покажет ее.

На следующее утро за нами заехали Бишофы. Барон Тиссен оказался молодым человеком, простым в обращении. Он сын мультимиллионера, который вместе с Круппом поставлял кайзеру пушки (а позже - и Гитлеру). Сын говорит, что теперь он занят искусством, хотя во время демонстрации галереи его то и дело отвлекали к телефону из разных стран. Дворец был куплен отцом у принца Рудольфа Баварского - роскошный парк и т. п. Галерея построена специально - с верхним светом; картины очень удобно и просторно размещены, Собрание богатейшее - главным образом, итальянцев и голландцев, отчасти французов и испанцев. Оно включает вещи первоклассных мастеров. Барон показывал, а я в ажитации заранее угадывал автора, тем заслужил со стороны владельца уважение. («Вы, оказывается, не только виднейший кардиолог мира, как это я вычитал на днях из газет, но и подлинный знаток живописи», - сказал он.) Потом мы фотографировались, нас приглашали выпить кофе или вина, затем мы прощались. На прощание всем подарили по большому альбому с репродукциями картин галереи.

Расставшись с милым Лугано, мы проехали Беллинзону с ее генуэзскими стенами крепости XIV века, с аркадами на «Солнечной площади» и старинным кафедральным собором, и стали подыматься все выше и выше - на перевал Бернардино (свыше 3 тысяч метров над уровнем моря). Через несколько часов мы уже были в зоне снегов; дорога шла как бы в каньоне в толще снега в несколько метров. Потом живописный спуск, зигзаги, виадуки, тоннели, и наконец мы в живописном Шуре, городке немецкого типа. Снова перевал (Julier), очень высокий, кругом снег, и к вечеру курорт Сен-Мориц, расположенный на высоте 1800 м над уровнем моря; бульшую часть года там снег.

Разреженный горный чистый холодный воздух в дострептомицидную эру привлекал сюда для климатического лечения туберкулезных больных со всей Европы. Теперь это центр альпинизма. Мы остановились в Hotel Ches a surl’Eu, очаровательном деревянном здании, в комнатах, пахнущих деревом стен, со старенькими светильниками, но со всем современным комфортом. Признаться, снег мне уже надоел - эка, подумаешь, новость для нас, из Москвы. Воздух - да, но в Красновидове зимой не хуже. Пришлось еще заезжать в Клостер, местечко, впрочем, славное, в Давос, о котором мы знали по литературе, не столь, впрочем, медицинской, сколько художественной. Наконец мы прикатили в Цюрих.

Цюрих - большой (самый крупный в Швейцарии), красивый, но скучноватый город, скорее немецкий, хотя на краю неба с юга сверкают снегами Альпы. Может быть, прав А. И. Герцен, которому этот город не понравился. Но Ленин любил Цюрих. Каждый город хорош не всегда своими достопримечательностями, а иногда - воспоминаниями, которые он после себя оставил. Я был и раньше в Цюрихе, в клиниках, в музее. В музей мы зашли и на этот раз. Швейцарские художники - не моего вкуса. Еще Hodler, импрессионист, подчас красив в задумчивых пейзажах, но он же неприятен в символических композициях. У Сегантини много света - но вместе с тем слишком много коз. Но прямо противен Арнольд Бёклин, - а ведь было время, когда он считался главой новой школы, им увлекались (я еще в детстве о нем знал по открыткам всех этих «островов мертвых», «священных рощ», «битв кентавров» и т. д.). Из всех напыщенных (впрочем, очень красочных) композиций обращает внимание лишь «Жизнь наша коротка» (Vita somnium breva). На переднем плане голенькие дети, мальчик и девочка, играющие в траве, на втором - молодые - красивая женщина, провожающая возлюбленного или мужа (на войну?), наконец, на заднем плане темный силуэт сгорбленного старика, над головой которого занесен смертоносный удар.

Как в Цюрихском, так и в Базельском музеях много хороших картин французской школы - Матисса, Ван Гога, Тулуз-Лотрека («Бар»: толстенный красномордый муж и бледная тщедушная жена, перед мужчиной штоф со стаканом, женщина смотрит в сторону - как жизненна эта сцена и до сих пор). В Цюрихе висит и Кандинский («Черные пятна») - кстати, этот художник здесь некоторое время жил. Много Пикассо с уродливыми женскими чертами, одноглазых или даже трехглазых.

И вот я опять дома. «Золотой стетоскоп» пришлось показывать на 2-м Всероссийском съезде терапевтов, в кулуарах, конечно; его снимали вместе со мной для телевизора и кинохроники и т. д. и т. п. Некоторые были разочарованы: «А мы думали, настоящий стетоскоп, весь из чистого золота, а это ведь фонендоскоп, а золота-то немного, да и настоящее ли оно?» Министр Курашов, совершенно больной (раком), как и всегда почему-то злой по отношению ко мне, назвал стетоскоп дешевкой и все выспрашивал, кто выдумал эту затею - и где статут этой премии, можно ли с ним ознакомиться? Но подавляющее большинство отнеслось весьма положительно. Все, конечно, понимали, что дело не в золоте, а в мировом признании - и не только меня, а следовательно, и нашей науки. На банкете, который я вынужден был устроить по сему поводу, замминистра А. П. Серенко и министр здравоохранения РСФСР В. В. Трофимов поздравили меня сердечно и остроумно, как и мои коллеги профессора (Тареев, Нестеров, Лукомский, Гукасян, Анохин, президент Блохин, вице-президент С. Р. Мардашев, директор института В. В. Кованов и многие другие). Но пора уже эту приятную сторону моей жизни закрыть.

«А мы думали, настоящий стетоскоп, весь из чистого золота, а это ведь фонендоскоп, а золота-то немного, да и настоящее ли оно?»

Я сознаю, что слишком увлекся описанием заграничных поездок в ущерб поездкам по стране, которых также за эти годы было немало. В связи с научными делами (сессии института, академии, наших обществ) я был в Минске, Смоленске, Вильнюсе, Каунасе, Риге, Калинине, Киеве, Куйбышеве, Саратове, Свердловске, Новосибирске, Томске, Тбилиси, Ереване, Ялте, Алма-Ате и т. д. - не считая Ленинграда и курортов Черноморского побережья. Особенно приятно вспоминаются поездки в Куйбышев, где нас исключительно гостеприимно и торжественно встречали Н. Е. Кавецкий и другие терапевты, в Вильнюсе, где был проведен первый опыт выездной сессии института терапии, в Киеве, где Институт им. Стражеско оказал нам очень теплую встречу. Я уж не говорю о Тбилиси, в котором я чувствую себя как дома в связи с дружбой моих бывших сотрудников.

Под свежим впечатлением остановлюсь лишь на двух последних поездках дома: в Душанбе и в Иркутск (уже после Женевы).

В Таджикистан мы поехали по просьбе профессора Х. Х. Мансурова - моего бывшего аспиранта, а потом докторанта. Теперь он директор Института краевой медицины (гл. образом терапии), вошедшего в систему нашей Академии. Он, безусловно, талантливый и энергичный деятель, хорошо наладивший работу в области изучения печеночных заболеваний (и, я бы даже сказал, создавший оригинальное цитохимическое направление в этой области, - отчасти при помощи своей жены, биохимика). Оба Мансуровы, он и она, являются примером передовых таджиков, она к тому же совмещает в себе женщину - ученого и женщину - мать троих детей и просто приятную даму общества. Вообще таджики мне понравились - недаром они горды своим национальным происхождением (Омар Хаям, поэт, и Авиценна, ученый, медик, говорят, они, были таджиками). Они считают себя ветвью староиранской культуры. Съезд терапевтов Таджикской ССР был открыт торжественно, с участием представителей правительства и Верховного Совета и т. д. В день открытия в газетах был опубликован указ о присуждении мне звания заслуженного деятеля науки Таджикской ССР - сказано» «за подготовку высококвалифицированных научных кадров» (кажется, в лице одного Мансурова). Так, не получив звания заслуженного деятеля науки в своей стране - РСФСР, я получил это звание здесь. Мне сильно аплодировали на съезде и до и после доклада. Хороший доклад сделал Логинов (этот мой сотрудник отличается желчным неврастеническим характером, но дельно делает свою работу - по лапароскопии).

Душанбе - новый город (когда-то это был маленький кишлак, а при Сталине было развернуто громадное строительство - в честь чего и из рабских побуждений город был назван Сталинабадом, а когда Никита Сергеевич погорел, решили вернуться к названию кишлака). В нем все, как положено столице, - здания правительства, Верховного Совета, Университет им. Навои, Медицинский институт им. Авиценны, министерства, театры, даже своя Академия наук.

Можно спорить о тяжеловесности архитектуры («метростроевской»), для южного нового города могли бы быть найдены другие формы. Но тут строили под Грецию и Рим. Погода была дождливая, но все цвело, лишь в последний день показалось солнце, и я поехал на машине в горы за 80 км. Сперва шли нависшие голые скалы, но потом выехали на смотровую площадку, окруженную громадами снеговых вершин, лед спускался к самому шоссе. В музее познакомился с таджикскими художниками, пишут в манере соцреализма, чуточку, может быть, свободнее, - один из них повел меня домой и подарил превосходный этюд. Он - автор портрета Авиценны, висящего в музее (Хошмухамедов). Давали нам в театре избранные балетные номера. Поразителен столь быстрый расцвет культуры! Вот куда надо ездить для того, чтобы почувствовать величие эпохи, значение нашей революции, прогрессивную роль социализма. На заключительном банкете угощали - в меру - местными блюдами; плясала хорошенькая молоденькая танцовщица, которая любезничала со мною и обещала приехать в Москву (у нее там подруга - Стручкова) и встретиться, «если ваша жена не будет ревновать». Утром на аэродроме собралось много провожающих; на безоблачном небе горел амфитеатр снеговых гор.