Баязет - Валентин Пикуль

– Ты что мне дал? – спросил он. – Несет чем-то… гадостью какой-то. Кувшин у тебя, братец, грязный!..

Так на гарнизон осажденной цитадели надвинулось еще одно страшное бедствие: Фаик-паша велел забросать реку трупами людей и лошадей, и вода уже начала разить тем убийственным трупным запахом, которым был отравлен воздух. Зараженную воду, конечно, пили – это ведь все-таки была вода, и Сивицкий в этом случае не мог ничего поделать.

– Начнется мор, – доложил он Штоквицу. – Но запретить людям пить совсем – это ведь невозможно. И никакие квасцы и никакая кислота здесь уже не помогут. Турки, видите, господин комендант, сегодня даже не обстреливали охотников! Они рассчитали правильно…

– Ладно, – хмуро отозвался Штоквиц, – пусть пьют. Кто-нибудь из нас да выживет – не все же подохнем! А крепость стоит сейчас нерушимо, как никогда!..

Среди ночи, когда усталость свалила людей в тяжком сне, юнкер Евдокимов поднял цитадель истошным криком.

– Ура! – кричал он, бегая по казематам и тормоша спящих офицеров. – Ура… мы спасены! Вставайте, товарищи мои, мы спасены!..

– Зовите Сивицкого, – приказал Штоквиц. – Пусть он заберет его к себе. Один уже свихнулся…

– Да нет же! Вы только послушайте меня… Мы – спасены!

– Разве подходит Тер-Гукасов? – спросил Клюгенау.

– Нет, – воскликнул юноша. – Персы…

В глубине двора действительно стояли три перса, только что поднятые на фас крепости канонирами Потресова. Один из них был глубокий старик в чалме суннита, другие два помоложе. Поклонившись офицерам, персы объяснили, что макинский шах, помня о славе русской, прислал их сюда, – шаху известно о многодневной жажде, которой страдают русские барсы. Они опытные устроители колодцев и, не тратя времени, сегодня же начнут добывать воду.

– Ни черта не получится, – буркнул Штоквиц, зевая, – мы уже пробовали копать. Тут сплошная каменная подушка.

Майор Потресов вступился за персов.

– Вы не знаете, – сказал он, – какие чудеса творят эти персюки. Они славятся по всему Востоку и могут высечь воду из голого камня даже в пустыне!

– Хорошо. Барон Клюгенау, переведите персам, что, если они добудут воду, русское командование озолотит их.

Клюгенау выступил вперед:

– Сколько обещать им золотых? Тысячу?

– Две…Только бы вода!

Ворочая шершавым от сухости языком, Клюгенау сказал:

– Мэн туман микунэм кэ ду хезар кафист… Джидден бэшума мигуэм. Мэра мифехми?.. [21]

Персы, однако, вежливо пояснили в ответ, что возьмут за свои труды столько, сколько берут со всех заказчиков: за струю воды в русский гривенник – возьмут триста абазов, за струю воды толщиною в динар – пятьсот абазов.

– Они благородны, – сказал Карабанов. – Макинский шах, у которого я гостил на прошлом месяце, уважает Россию, и это заметно по скромности его подданных.

Персы в эту же ночь приступили к работе. Секретов же своего мастерства они раскрывать не желали, и Штоквиц велел раскинуть над зарубом будущего колодца полковой шатер. Инструмент для рытья колодца был принесен мастерами с собой, и скоро из-под шатра послышался лязг заступов, тихое журчание какого-то сверла.

Это был радостный шум работы, обнадеживающий каждого, и жить в крепости стало сразу веселее. Однако заглядывать в шатер не позволялось, и часовой, поставленный для охраны мастеров, отпугивал любопытных:

– Назад! Чего глядеть – скоро пить будешь…

Казаки все-таки не выдержали. Мы не знаем, насколько справедлив был этот слух, будто Ватнин обещал отдать свою дочку с богатым приданым любому смельчаку, который бы смог пустить воду по трубам в крепость. Но жребий в первой казачьей сотне был брошен, и один из казаков (имя его нам неизвестно) действительно ушел вечером из цитадели. Весть об этой отчаянной попытке облетела закоулки Баязета, и на пыльном дворе, вокруг громадной чаши фонтанного бассейна, собрались в ожидании солдаты и казаки.

Дениска Ожогин откровенно завидовал.

– Мне в карты, – говорил он, – да на жеребьевку николи не везет. А – жаль! Дочка-то у сотника уж такая, братцы, виднущая краля. Раз приезжала в станицу – так видел я. По улице пройдет, только и слышно: шур-шур-шур! Ватнин ее в шелка да бархаты разукрашивает. Весьма аккуратненькая барышня!..

Сотни воспаленных глаз смотрели сейчас на ржавую воронку крана – люди ждали воды с нетерпением, словно чуда.

Штоквиц растолкал людей, вышел на середину:

– Что за толкучка? Разойдись… – Выслушав, в чем дело, капитан выругался: – Лапти вы лыковые! Впредь за самовольство по рожам бить буду… Сидите за стенами, канальи!

Где-то на окраине города раздался вопль часовых, рвануло тишину плотным залпом, а в кране вдруг зашипело, забулькало, погнало из труб душный зловонный воздух.

– Сотник! – заорал Дениска на Ватнина. – Считай себя дедушкой. Я, чур, в крестные батьки записываюсь!..

Ватнин, мрачный и неподвижный, исподлобья посматривал поверх мохнатых голов. И вот из крана ударила ржавая струя; потянулись к ней манерки солдат и котелки казаков; вода упругими толчками забила из воронки.

– Ай-я-яй! – волновался, оттертый в конец толпы, старый гренадер Хренов. – Держи ее, милые, не пущай мимо…

Вода шла около двух минут, насытив жажду лишь немногих. Потом она кончилась, и вместе с водою кончилась на окраине города пальба и суматоха.

Все стало ясно. Дениска облизнул губы, сказал Ватнину:

– Теперича я пойду. Можно?

– Пущай в девках засыхает, – ответил Ватнин, – а погибать попусту, ради лихости только, никому не дозволю. Расходись по местам, братцы!..

Потресов, узнав об этом случае, спросил Клюгенау:

– Не знаете, барон, молодой он был?

– Не знаю. Наверное, не старый…

Пленные турки, под присмотром канониров, уже тащили из подвала старинный екатерининский «единорог». Пушку положили пока на землю, и она лежала, толстая, как свина чушка. Кирюха Постный, заикаясь, выпалил:

– До-до-домой надо!

– Всем надо, – ответил Потресов.

– Пу-пу-пу…

– Пугаешь? – спросил Потресов.

Кое-как Кирюха Постный объяснил свой замысел: втащить орудие на второй этаж и выставить его из окна, чтобы прямой наводкой отбивать огонь турецких батарей. А на место, свободное после орудия, водрузить этот «единорог». – Он то-то-то…

– Тотлебен ты, – похвалил его майор. – Ну и башка у тебя!

– …Толстый! – выпалил Кирюха. – Его и не разорвет, может?

Такая мысль – противопоставить турецким батареям хотя бы одно орудие лицом к лицу – давно уже возникала в голове Потресова, но осуществить это казалось невозможным: мешали нагромождения дворцовых пристроек и минареты мечети.

– А что! – задумался Потресов. – Пройдемте, барон.

Они поднялись наверх. Прикладом винтовки Клюгенау выбил раму окна, попрыгал ногами по полу.

– Фаик-паша, – сказал он, – просто обязан наградить вашего Кирюху орденом «Меджидийе». Только вот не уверен, выдержит ли пол орудие на откате?

Два офицера стояли рядом – близко один к другому, почти нос к носу: пухлый коротышка Клюгенау и худущий, словно переломленный пополам, майор Потресов.

– Выдержит?

– Не уверен. Откат ведь, кроме веса…

– А если нет, тогда…

– Гроб тогда, Николай Сергеевич.

– А такой чудный пейзаж!

– Ваша правда: жаль уходить отсюда.

– Подумайте, голубчик, что сделать.

– Может, бревнами?

– Сделайте, барон: ведь отсюда мы их раздраконим!

– Постараюсь, майор…

Всю ночь шла работа. Пленные турки, дружно вскрикивая, волокли тяжелину орудия по кривым лестницам. Клюгенау мастерил новый, облегченный лафет. Окно заделывалось камнями. Баязет получал новую точку огня – страшную для турок, которые не рассчитывали на удар артиллерии русских с этой стороны.

В самый разгар работы, когда Клюгенау подводил столбы под потолок первого этажа, к артиллеристам зашел Штоквиц.

– Господа, тяжелая весть… Сейчас погиб наш мальчик, юнкер Евдокимов!

Клюгенау выпустил из рук топор, Потресов медленно осел куда-то в угол, закрыл лицо руками.

– Боже мой, лучше бы меня, – всхлипнул майор. – Бедный, он совсем и не жил еще.

– Что с ним? – спросил Клюгенау.

– Он ушел с охотниками, и шестнадцать человек вместе с ним остались там… в городе! Их убили…

– Как далеко отсюда до Женевы! – сказал Клюгенау и, нагнувшись, снова взял топор в руки. – Прощай, славный юноша! Ты учился в университете, но патриотизм заставил тебя сдать экзамен на юнкера. Ты даже успел в своей жизни напечатать одну статью. О симбиозе гриба и подводной водоросли. Ты, выходит, счастливее многих – после тебя хоть что-то да останется в этом мире…

– Сопляк! – злобно выкрикнул Штоквиц. – Говорил я ему, чтобы он не уходил от крепости. До ручья и обратно! И все! А он послушался, наверное, этого головореза Дениску… Вот и выпил стакан лафиту!..

………………………………………………………………………………………