Изящное искусство смерти - Дэвид Моррелл

— А вы хлестали себя кнутом, после того как убили пятерых человек в прошлую субботу?

— В качестве наказания.

— Вы наказывали себя в понедельник, когда лишили жизни восьмерых в таверне, а потом еще троих в доме врача?

— Чтобы искупить вину.

— Я видел на койке в вашей спальне не только кровавые пятна.

На улице вдруг стало неестественно тихо, несмотря на завывания ветра и звон пожарных колоколов вдалеке.

— В моей спальне? — переспросил Бруклин.

— Вы хлещете себя кнутом, чтобы удовлетворить свою плоть, возбужденную мыслями об убийствах. Свидетельства тому имеются на койке.

Полковник так страшно зарычал, что я даже сделала шаг назад, как если бы он на меня накинулся.

Его рев услышали констебли, стоявшие в трех домах от нас в обоих направлениях. Крик боли достиг небес, но звезды и полумесяц остались равнодушны к человеческим страданиям.

Бруклин запрокинул голову и широко разинул рот. Руки его были устремлены ввысь.

Постепенно страшный крик затих. Он опустил руки и голову. Плечи безвольно поникли, и Бруклин издал глухой звук, который, наверное, можно было считать рыданием. Одна из книг отца называется «Suspiria de Profundis», то есть «Вздох из глубин». Нечто подобное я сейчас и услышала — самый мучительный стон, какой только могло когда-либо издать человеческое существо.

Бруклин повернулся и с ошеломленным видом зашагал по улице, оставляя за собой кровавый след.

Отец пошел рядом с ним.

— Вы убиваете, потому что получаете от этого наслаждение. Все остальное — ложь, которую постоянно нашептывало вам ваше второе, враждебное «я» и в которую вы в итоге поверили.

Полицейские, стоявшие дальше по улице, подались навстречу Бруклину, готовые надеть на него наручники.

— Это ни к чему, — сказал отец. — Он не собирается никуда бежать. Куда он направляется, вполне очевидно. Пропустите.

Полицейские расступились и позволили полковнику пройти, но сами двинулись следом.

Из укромных местечек на улицу выбрались проститутки, которых отец убедил оказать ему помощь. Глядя на их изможденные лица и развевающиеся на ветру лохмотья, я вспомнила истории о банши.

— Дорис! Мелинда! — позвал отец. — Это тот самый джентльмен, который обещал заплатить вам еще по одному шиллингу?

— Ну, он был иначе одет и носил желтоватую бороду, но роста такого же. А голос этот я бы узнала где угодно, — ответила Дорис.

— Полковник, вы так печетесь о бедняках. Не заплатите ли в таком случае еще по шиллингу этим добрым женщинам, которые накинулись на меня в Воксхолл-Гарденс? Вы им обещали.

Бруклин не обратил на отца внимания. Он брел вперед, спотыкаясь и глядя на что-то, видимое ему одному. Мы с Маргарет шли следом, за нами — Беккер и комиссар Мэйн. Компанию нам составляли полицейские и проститутки — они не отставали от Бруклина.

Отец шагал прямо за ним.

— Полковник, куда же подевалась ваша забота о бедных? Если у вас осталась хоть капелька чести, вы сдержите обещание, данное этим дамам.

По-прежнему смотря прямо перед собой, Бруклин трясущимися руками вывернул карманы пальто и вывалил на мостовую кучу монет. Медные, серебряные и золотые — они издавали различные звуки, когда падали и катились по брусчатке.

«Ночные феи» кинулись, отпихивая друг друга, подбирать монетки.

Бруклин так и шел с вывернутыми карманами, и ими играл ветер. Вот он достиг таблички с надписью «Кэннон-стрит» и повернул на север. Полицейские, а также наша небольшая группа не отставали от полковника. Теперь путь пролегал мимо угрюмых зданий, которые, казалось, вот-вот обрушатся.

— А что с Энн? — спросил Бруклина отец. — У вас есть о ней какие-нибудь сведения?

— О ком?

— Энн! Вы утверждали, будто вам о ней что-то известно. Потому я и приехал в Лондон.

— Насколько я знаю, шлюха умерла от чахотки после того, как ты ее бросил.

— Я ее не бросал! Скажите же мне! Вы вообще можете что-нибудь сообщить?

— Как может выжить проститутка с чахоткой? Ты себе жил, употреблял опиум, а она гнила в могиле для нищих. Глупец!

Я шла практически рядом и поэтому разглядела на лице отца выражение глубочайшего отчаяния. Последняя частица его прошлого исчезла. Кожа туго обтянула скулы, глаза потухли и сделались безжизненными. Отец застонал — или, возможно, это было рыдание, происходящее из глубин его разбитого сердца.

Из рушащегося здания появилась и в страхе уставилась на нас очень бедно одетая женщина. Позади нее показался тщедушного сложения мужчина.

Не говоря ни слова, они присоединились к нашей жутковатой процессии.

И другие жалкого вида мужчины и женщины выходили из своих развалюх, бросали хмурый взгляд на Бруклина и шли вместе с нами. Все словно чувствовали, что сейчас происходит.

Скоро нас сопровождали уже десятки людей, потом — сотня, потом — две сотни. Шум их шагов становился все громче.

Бруклин добрался до пересечения с широкой улицей. Табличка на стене гласила, что мы стоим на углу Кэйбл-стрит. Я припомнила, что писал в эссе отец, и содрогнулась. Я поняла, что полковник следует тем же маршрутом, по которому сорок три года назад везли тело его отца.

Бруклин, шатаясь, вышел на середину перекрестка. Все остальные застыли на месте. Фонари полицейских освещали одинокую фигуру. Бруклин обвел взглядом собравшуюся толпу, хотя, судя по невидящим глазам, он вряд ли кого-то замечал.

Снова раздался тот же мучительный, исходящий из самых глубин души стон.

Непослушными руками он вытащил из-под пальто какой-то предмет.

— Назад! — крикнул Беккер. — У него может быть оружие!

Колени Бруклина подломились. Его длинное тело не упало, а, скорее, сложилось, и он повалился лицом на булыжную мостовую.

Полковника сотрясла судорога, а потом он замер.

Притихшая толпа приблизилась, но оставалась на безопасном расстоянии.

— Перекресток Кэннон и Кэйбл-стрит, — заметил комиссар Мэйн. — Где-то здесь, под этими камнями, был похоронен Джон Уильямс.

— Не где-то, — вмешался отец. — Прямо здесь. Я уверен: Бруклин точно знал место, где покоятся останки его отца.

— Эмили, Маргарет, отвернитесь, — скомандовал Беккер и осторожно нагнулся, чтобы перевернуть тело полковника на спину.

Но мы не отвернулись. Все обычные чувства покинули меня. Я была настолько ошеломлена случившимся, что даже не моргнула и не содрогнулась, когда увидела, что причиной смерти Бруклина стал кинжал — он вытащил его из-под полы пальто и, падая, вонзил себе между ребер.

Как и тогда, когда Бруклин выл, запрокинув голову в небо, рот его был широко открыт.

— Он и так уже умирал, но все же счел необходимым воспользоваться кинжалом, — произнес отец. — Конечно, это не совсем то же самое, что забитый в сердце кол. Однако, по моему мнению, Бруклин хотел, чтобы все максимально походило на произошедшее в конце с его отцом. Простите, Маргарет.

— Для меня он умер давным-давно, — тихо сказала Маргарет. — Мне нет нужды его жалеть. Но вот за то, что он натворил, воспользовавшись моей тогдашней слабостью, пусть Господь сжалится надо мной.

— Человек может обнаружить в себе, в отдаленном потайном уголке сознания, совершенно другую, чуждую сущность, — продолжал отец, мысленно обращаясь к одному из своих произведений. — Но что, если эта чуждая сущность начинает конфликтовать с породившей ее, вступает с ней в схватку и в итоге разрушает то, что человек полагал некогда надежным и незыблемым убежищем для своей души?

— Вы здесь справитесь без меня? — внезапно спросил Беккер, переводя взгляд с отца и комиссара на нас с Маргарет.

— Мы в безопасности. Идите! — ответила я за всех.

Толпа расступилась, и Беккер кинулся бежать в сторону освещающего темный горизонт зарева пожара в доках.

Вокруг трещало пламя, в ужасе ржали лошади. Звон пожарных колоколов звал на подмогу. Люди лежали на причалах, перевесившись через край, и наполняли ведра водой. Ведра они передавали по цепочке, растянувшейся до самого склада. По другой цепочке поспешно возвращали назад опустевшие емкости. Из гавани протянулись шланги к пожарным экипажам. Одни люди неистово качали воду помпами, другие направляли струи воды на горящий склад.