Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Антифан (Ath., xviii, 587b) говорил в своей книге о гетерах, что гетера Наннион получила прозвище Маска потому, что у нее были тонкие черты лица, она носила золотые украшения и дорогие одежды, но, раздетая, Наннион была чрезвычайно безобразна. Она была дочерью Короны, дочери Наннион; и так как в ее семье это ремесло передавалось по наследству уже в течение трех поколений, ее прозвали Тета («бабушка»).

Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» (iii, 11,1, цитируется у Афинея, xiii, 588d) говорил об учителе следующее: «Кто-то в присутствии Сократа упомянул о гетере Феодоте и сказач, что красота ее выше всякого описания и что живописцы приходят к ней писать с нее и она показывает им себя настолько, насколько позволяет приличие. Надо бы сходить посмотреть, сказал Сократ, ведь по одним слухам не представишь себе того, что выше описания... Так они пошли к Феодоте и застали ее позировавшей перед каким-то живописцем» [перевод С. И. Соболевского]. «Согласно Ксенофонту, они нашли, что она превосходит все ожидания, а Сократ беседовал с прекрасной гетерой и другими присутствующими о наилучшем способе приобрести настоящих друзей. Одной красоты, говорил он, недостаточно: здесь требуются также добрая воля и здравая умеренность при оказании милостей».

Если здесь речь идет лишь о визите великого мудреца и самого выдающегося воспитателя юношества к публичной женщине, который отнюдь не обязательно закончился бы близостью, хотя это, учитывая эротическую установку Сократа, более чем маловероятно, то следует лишь перенести описанную Ксенофонтом сцену в наши дни, чтобы оценить неизмеримость контраста. Тогда поступок Сократа никому не показался вызывающим, и даже такому щепетильному писателю, как Ксенофонг, ничто не мешает совершенно откровенно упоминать о таких предметах в своих «Воспоминаниях», источником которых была его страстная привязанность к Сократу. Другие духовные вожди тогдашней Греции заходили куда дальше Сократа.

У Афинея (xiii, 589с) читаем: «Аристотель имел сына Никомаха от гетеры Герпиллиды и любил ее до самой своей смерти, ибо, как говорит Гермипп (FHG, III, 46), она с надлежащим вниманием относилась к потребностям философа; и разве прекрасный Платон не любил колофон-скую гетеру Археанассу, о чем свидетельствует он сам в посвященной ей эпиграмме?»

Афиней цитирует эту эпиграмму и заводит разговор об уже упоминавшейся любви Перикла к гетере Аспасии, дружбу с которой водил сам Сократ. Затем он продолжает: «Перикл вообще был падок до чувственных наслаждений. Он также состоял в интимных отношениях с женой сына, что засвидетельствовано его современником Стесимбротом (FHG, И, 56)». Антисфен добавляет, что Перикл входил и выходил из дома Аспасии по два раза в день. Когда позднее ее обвинили в нечестии, Перикл стал ее защитником и пытался вызвать сострадание судей, проливая больше слез и испуская больше стонов, чем если бы дело шло о его жизни. Когда же Кимон вступил в беззаконную связь со своей сестрой Эльпиникой и должен был отправиться в изгнание, Перикл в награду за разрешение Кимону вернуться испросил его согласия сделать Эльпинику своей любовницей.

Сегодня, конечно же, невозможно установить, какие из этих историй, с легкостью множившихся вокруг многих других мужей, истинны; тем не менее, не подлежит сомнению — и именно поэтому я говорю здесь о подобных вещах — то, что в те дни внебрачные связи никому не ставились в упрек, но считались чем-то само собой разумеющимся и обсуждались с предельной откровенностью. Взгляд античности на эти вопросы нигде не был выражен лучше, чем в речи, приписанной — правильно ли, нет ли — самому Демосфену (In Neaeram, 122): «Мы держим гетер ради чувственных наслаждений, наложниц для повседневного пользования, а жен, чтобы они производили на свет наших детей и были верными хозяйками нашего дома».

Сам Демосфен тоже отличался распутством, если верить Афинею (xiii, 592e), который пишет: «Говорили, что оратор Демосфен также имел детей от гетеры. Во время судебного процесса он сам привел их в суд, чтобы вызвать к себе сострадание, но не привел их матери, хотя обычаями того времени это и дозволялось».

О других любовных связях великого оратора мы будем говорить позднее, так как они имели гомосексуальный характер.

Афиней (xiii, 594b) рассказывает такую историю о знаменитой гетере Плангон: «Так как она была исключительно красива, в нее влюбился юноша из Колофона, который прежде любил Вакхиду с Самоса. Юноша говорил Плангон о красоте Вакхиды, и поскольку Плангон желала от него избавиться, она потребовала в подарок знаменитое ожерелье Вакхиды. Вакхида уступила его неистовому напору и отдала ему ожерелье, который он вручил Плангон. Последняя, тронутая щедростью Вакхиды, отослала ожерелье обратно и позволила молодому человеку снова насладиться своими милостями. С этого времени две гетеры сделались неразлучными подругами и сообща услаждали юношу своей любовью. Ионийцы гордились таким великодушием и впоследствии всегда называли Плангон «Пасифила» [подруга всем], что засвидетельствовано Архилохом [фрагм. 19] в одной его эпиграмме, где Пасифила сравнивается со смоковницей, питающей множество ворон».

Из «Палатинской Антологии» (о ее содержании мы подробно говорили выше, на с. 172 и далее) также могут быть приведены отдельные подробности из жизни греческих гетер. Согласно эпиграмме Руфина (Anth. Pal., v, 44, ср. v, 161), две особенно коварных гетеры по имени Лембион и Керкирион сделали самосскую гавань небезопасной; поэт выразительно предостерегает юношей от общения с этими «пиратами в юбках» в тех же словах, что и автор эпиграммы, которую мы приводили выше.

Павел Силенциарий (v, 181) с забавной серьезностью сообщает о том, как однажды после обильной попойки он отправился к дому гетеры Гермонассы и принялся украшать ее двери цветами. Но она оказалась немилосердной и вылила на него воду из верхнего окна. С комическим пафосом он жалуется на то, что она совершенно уничтожила его со вкусом уложенную прическу. Надменная, безусловно, не достигла своей цели, так как вода пролилась из сосуда, который она имела обыкновение подносить к своим сладким губкам, а поэтому жар любви проник и в воду, только еще более распалив любовника.

Бесцеремонность доходила до того, что даже на надгробных памятниках люди не боялись говорить о профессии шлюхи, и среди нескольких эпитафий подобного содержания образцом может служить эпиграмма Агафия (схолии к Anth. Pal, 8Cf): «Я была проституткой в Византии-граде и всем услуживала продаваемой мною любовью. Я, Каллироя, искушенная во всех сладострастных утехах; побуждаемый жалом любви, Фома поместил эту надпись на мою могилу и тем показал, какая страсть жила в его душе; его сердце таяло и превращалось в размягченный воск».

Хотя не лишено вероятия и даже в высшей степени возможно, что эта «эпитафия» жившего в шестом веке нашей эры эпиграмматиста Агафия является фиктивной, мы, тем не менее, располагаем множеством неоспоримых свидетельств о том, как относились к покойным гетерам в греческой античности. Афиней рассказывает (xiii, 594e), что македонянин Гарпал, назначенный Александром наместник Вавилона, украв немало золота, бежал в Афины и здесь влюбился в гетеру Пифионику, которая постепенно все более и более прибирала его состояние к рукам. После смерти ей воздвигли чрезвычайно пышный памятник; по свидетельству Посидония (FHG, III, 259), ее тело несли к могиле под хоровые песни, исполнявшиеся самыми выдающимися артистами и под аккомпанемент всевозможных инструментов.

Дикеарх (FHG, II, 266) в своей книге «О нисхождении в пещеру Трофония»[144] сообщает: «Путешественник, который идет из Элевсина в Афины по так называемой Священной дороге, переживает настоящее чудо. Когда он доходит до места, где перед ним впервые открывается вид на храм Афины и на город, он замечает самый впечатляющий надгробный памятник из всех, расположенных поблизости. Поначалу он, пожалуй, решит, что это могила Мильтиада, или Перикла, или Кимона, или какого другого великого афинянина и подумает, что он был воздвигнут государством на общественные средства. Что же будет у него на душе, когда ему скажут, что это гробница гетеры Пифионики?»

Это сообщение дополняется Феопомпом в его письме к Александру (FHG, I, 325), где он сурово порицает распущенность наместника Гарпала: «Рассмотри и внимательно выслушай, что рассказывают вавилоняне о пышности, которую он явил на похоронах гетеры Пифионики. Первоначально она была служанкой флейтистки Вакхиды, которая, в свою очередь, была служанкой той самой фракиянки Синопы, что перенесла проституцию с Эгины в Афины, так что Пифионику можно по справедливости назвать не только трижды служанкой, но и трижды шлюхой. Итак, Гарпал воздвиг ей два памятника стоимостью более 200 талантов (около 50 000 фунтов). Чему поражается брльшинство из нас, так это следующему: тем, кто пал в Киликии за твое царство и за свободу Греции, ни этот превосходный наместник, ни кто другой памятника не поставил; зато в Афинах мы с изумлением будем лицезреть памятник шлюхе Пифионике, при том что в Вавилоне памятник ей давно уже закончен. Этой девке, которая, как всем нам известно, отдавалась за гроши каждому желающему, человек, хваставшийся дружбой с тобой, осмелился назначить святилище вместе с храмовым округом и опозорить храм и алтарь именем «Пифионики-Афродиты», показав тем самым, что он не только смеется над божественной карой, но и пытается попрать твой авторитет».