Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын

Да пожалуй что и так, Родзянко согласен. Но – исключительные же обстоятельства! Но: что изменилось от ночи? Почему он не упрекал ночью? Вдруг как будто утратилось всё взаимопонимание, достигнутое в ночном разговоре. Какие-то там затемнения, изменения происходили в Ставке вдали – отсюда невозможно было их понять и трудно поправить.

А ещё упрекал Алексеев за распоряжения по телеграфным линиям и железным дорогам, перерыв связи Ставки с Царским Селом, попытку не пропустить литерные поезда на станцию Дно, – всё то, что набезобразил Бубликов сам, не спросясь, а вот дошло до Ставки. Это, конечно, было безобразие, но не полезно было бы объяснять Алексееву, подрывая самого себя, что Родзянко и не успевал, и власти не имел всем управить.

А чего совсем не было в телеграмме – это о войсках, посланных на Петроград: так идут они? не идут? задержаны?

Хотя: если Алексеев об этом молчал – то это и неплохо. Во всяком случае – не угрожал.

Расстроился Михаил Владимирович от этой телеграммы.

Но тут пришли и с хорошим сообщением: что Совет рабочих депутатов снял свои возражения против поездки. Только с условием, чтобы ехал и Чхеидзе.

Э-э-это всё портило: ну куда годится Чхеидзе? ну зачем Чхеидзе?

Однако: можно ехать! Так для равновесия взять с собой ещё Шидловского.

От Государя с пути тоже пришло согласие на встречу.

Прекрасно! Можно ехать!

Теперь – ещё одну телеграмму, пусть пошлют по Виндавской линии:

Его Императорскому Величеству. Сейчас экстренным поездом выезжаю на станцию Дно для доклада вам, Государь, о положении дел и необходимых мерах для спасения России. Убедительно прошу дождаться моего приезда, ибо дорога каждая минута. Родзянко.

Дорога каждая минута, и больше никаких выступлений перед делегациями. Никаких больше телеграмм, бумаг, вопросов – Михаил Владимирович уезжает! Ото всей России, ото всего народа он должен привезти заметавшемуся императору простое ясное решение: ответственное министерство. И во главе его – Родзянко. Ну, и какие-то поправки к конституции.

Хотя… Хотя размах событий таков, что стали тут тихо поговаривать уже и о передаче престола Алексею.

А что ж? Может быть, может быть уже и неизбежно.

Хотя пришёл Чхеидзе и сказал, что не допустит никакой передачи Алексею – только отречение.

Ну вот, связались. То есть покинуть престол на произвол судьбы? Такого я не допущу!

Здесь, в немногих оставшихся комнатах думского крыла свои же члены Комитета явно избегали глаз Председателя и шушукались. Шушукаться они могли только против него – чтобы сделать премьером Георгия Львова. Ну так и Председатель не будет возиться с этими интриганами, и даже совещаться с ними. А, в своём духе, сделает широкий шаг: вот, съездит на свидание с Государем и получит безповоротное утверждение премьер-министром.

Отданы последние распоряжения, ключ от стола секретарю, – но тут-то и набрались: Милюков, Некрасов, Коновалов, Владимир Львов, – как будто Председатель созвал их на совещание.

– Позвольте, Михаил Владимирович! – говорит Милюков, натопорщив усы и напрягши безжалостные глаза. – Мы вот, члены Комитета, посоветовавшись, находим, что ваша поездка сейчас несвоевременна и двусмысленна.

И упёрся загораживающим, замораживающим взглядом.

И Некрасов выставился в свою алчную волковатость, не притворяясь, как всегда, добродушным.

Чёрный Львов сморщился у переносицы, как изрытый.

Пухлоносый, толстогубый Коновалов в золотом пенсне как всегда мало что выражал, но место занимал по обхвату.

Как будто ты разбежался – и кинули тебе палку в ноги.

– Как? Почему? Кто находите? – несвязно спрашивал Родзянко.

– Вот мы, – отпечатал Некрасов. (Мальчишка! Допустили его в 35 лет товарищем Председателя Думы!)

– А… что – находите?

– Мы находим, Михаил Владимирыч, – продиктовал Милюков, – что ваша поездка идейно не подготовлена. Не только не обсуждена цель, задача и пределы ваших полномочий, но сомнительна сама необходимость такой поездки.

Свои-и?? Не пускают??

259

Так что ж, на том и скончалась наша слобода? Вот оно и всё? Винтовку в пирамиду поставь, и не тронь, и опять у офицерéй в полной зависии? Третьего дня и вчера их как ветром выдуло, из казарм и с улиц, нигде не стало. А вот уже и ворочáются. Придут оглядчиво – а уже и тон берут на нашего брата? И – что теперь будет? Споткнулся ногою – платить головою. Одно – что слободу отведали, отдавать не хотится, а другое – что расплата? Не, мы не согласные! Надо нам, братцы, плечом к плечу устоять! Вот, бают, приказ какого-тось Родзянки, главного генерала: оружие у солдат дочиста отнять, и чтоб офицерáм подчинялись. Не-е, братцы, надо заступу искать. А где нам заступа? А есть такая заступа, кто уже побывал, сам видал: Совет! Там тоже-ть не наш брат, тоже-ть господа, но – другого сорту, которые всему супротив. Мы в бунте по колено завязли, а они – по пояс. Так что ежели кто совет нам и даст – так они. Вали к им, ребята!

И – валили иные с разных казарм, не зная ни прозванья того дворца, ни той комнаты, – а по памяти улиц да по наслыху – находили и пёрли.

Просто – пёрли, а что там и назначено в 12 часов дня в 12-й комнате собрание Совета рабочих депутатов – об этом мало кто знал. При дверях загораживали, спрашивали ман-да-ты – да сам ты такой! отодвинься, не дёржь! А кто из солдат: я – от такой-то, мол, роты, меня выбрали!

А внутри – рабочих в их чёрной одёжке лишь вкрапь, а всё шинели да шинели серые. И набивались в ту комнату, и набивались – а там сидячих мест только у стен, на спроворенных скамьях, накладом досок, – а то всё стоймя. А потом и сидячим из-за стоячих ничего не видать, и не сидеть, а лезть на те скамьи. И ещё один стол впереди – уже весь затоптанный, и на него лезут по нескольку, покричать, ещё и кулаками потрясти, вольнопёр какой-то из Финляндского:

– Товарищи! Пока мы тут доверчиво беседуем, а контрреволюция не дремлет, собирает грозные силы! А цензовый туз Родзянко издал приказ: всем солдатам вернуться и подчиняться!

И кричат ему сýстречь, оттуда, отсюда:

– Сже-е-ечь приказ!

– Арестовать Родзянку!

– Мал-мала стряхнули – и опять? Не доломали барску кость?

– Мало их побили, покололи, надо б ещё!

– Теперя, говорят: нельзя. Осаждают.

– А кто говорит-то? Их же кумпания и толкует. А ты – не внемь.

А тот вольнопёр нажигает:

– Не верьте, товарищи, офицерским притворным улыбкам! Они какие были дрессировщики и палачи, такие и остались.

Всё гуще набивалось, уже и дверей не закрывали, и в дверях толпились, а теснота такая, даже сплюнуть некуда. Да такая лихоманка берёт, аж руки трясутся, и цыгарки не скрутишь: вот ведь как задумано у их – посогнут нам шею горше прежнего.

Задрожливый разговор, изо всех углов гуторят, затылки во все стороны – а тут на стол и вылезь из тех направителей один, из соседней комнаты, – перекидистый, больно повёртливый, сам лысый, а бородка – лопатка чёрная. Взобрался и заголосил: открываем, мол, заседание Совета рабочих депутатов.

Кричат ему:

– А солдатские? А мы кто такие? Нас больше.

Им кричат рабочие:

– Так вы ж не выбранные.

– А есть и выбранные, от рот!

А через двери опять кричат, зарьялись:

– А слыхали приказ Родзянки? – в казармах запирать?

В ка-зармах запирать? Завертелись неузданные, буркалы выпученные:

– Ка-ак? Где-е-е?

Да може сейчас нашу казарму уже запирают – а мы тут зря горло дерём? Да там же и кухня, при казарме!

А этот лысый чернобородатенький на столе, в расстёгнутом спинжаке, аж пляшет, такой радый от солдатского зла. И на высоком голосе выносит:

– Товарищи! Открываем заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Нам надо срочно обсудить самые важные вопросы. Первое: как мы относимся к тем офицерам, которые не участвовали с нами в восстании, а теперь возвращаются в части? Не нам отдавать офицерам оружие – а допускать ли до оружия самих офицеров?

– Угу-у-у! – загудела солдатская толчея. Эти тут понимают дело, нас не предадут.

– И кому теперь вообще подчиняются солдаты? Ясно, что не офицерам. Ясно, что подчиняются Совету рабочих и солдатских депутатов. А как нам относиться к Военной комиссии? В ответственный момент мы не видели в ней офицеров и представителей буржуазии. А теперь там собрались полковники, а солдат нет, а без них решать невозможно.

– Разогна-а-ать! – кричат ему. Только вот из толкучки не выскочишь, а то бежать прям’щас, раздавить ихнее гнездо.

Тогда этот лысый, товарищ Соколов, другую возжу потянул:

– Однако во главе её стоит полковник Энгельгардт, участник Японской войны и наибольший знаток военного дела.

– Ну, пущай стоит, – сразу отошли и солдаты.

– Это всё только может решить наше собрание авторитетным голосованием. Если возникнет конфликт – придётся заявить, что Военная комиссия переходит в руки Совета. Благословите усилить авторитет демократических сил. Но пока мы не сломили окончательно врага, надо умерять возникающие столкновения с буржуазией. А теперь слово имеет товарищ Максим!