Иван Берладник. Изгой - Галина Романова

    Послом оказался русский боярин, один из приближенных князя Изяслава, Кузьма Сновидич. Он вошёл осторожно, словно боясь, что его ударят в спину. Посол с любопытством смотрел на невысокого ростом, как все в роду Изяславичей, но широкого в кости и потому кажущегося массивным Мстислава, кутающегося в корзно.

    - Кто ты и зачем пожаловал? Кузьма Сновидич откашлялся:

    - Послали мя к тебе, княже, ханы берендеев - Тудор Сатмазович, Каракозь Мнюзович, Карась да Кокби и велели тако передать: «От нас тебе будет и добро, и зло. Но ежели дашь нам в награду по городу каждому, то отступим от Изяслава и в степи уйдём».

    Мстислав переглянулся с братом Ярославом. Потом перевёл взгляд на Владимира Андреевича. Тот был ещё во власти сна и смотрел на Изяславичей мутным взором. Поняв, что от трёхродного стрыя ничего не добьёшься, Мстислав снова обратился к брату:

    - Ну, Ярославе, како мыслишь?

    - А чего мыслить? - хмыкнул тот. - Жареного вепря едят по кускам, врага бьют поодиночке.

    - Так тому и быть, - хлопнул широкой сильной ладонью Мстислав по подлокотнику. - Ступай, Кузьма Сновидич, к ханам и передай - коли отойдут от Изяслава, то слово своё сдержу. Стану великим князем Киевским - оделю их городами, какие сами пожелают взять!

    Удивлённый такой речью, Владимир Андреевич даже пробудился и захлопал глазами - а ежели, к примеру, захотят взять его Дорогобуж? Но Мстислав даже не покосился на стрыя. Он нашарил глазами одного из немногих своих приближенных, которые одолели сон и пришли в палату.

    - Олбырь Шерошевич, - позвал он, - езжай с послами да проследи, чтоб слова своего берендеи не нарушили.

    Перед рассветом Изяслава разбудили крики и шум. Князь вскочил, путаясь в меховой полсти, в одном исподнем сунулся наружу:

    - Чего там? Кто кричит?

    - Беда, княже! - отрок бросился к нему. - Берендеи обоз наш жгут, а торки снялись и в степь уходят!

    В оконцах терема, где ночевал князь, полыхало зарево, виднелись тёмные тени мечущихся людей. В сенях громко хлопнула дверь:

    - Стрый!

    Изяслав узнал голос сыновца Святослава Владимирича.

    - Измена, стрый! - кричал юноша. - Берендеи и торки…

    - Княже, они уходят! Уходят к Белгороду! - добавил голос Ивана Берладника.

    При свете пожарища Изяслав торопливо одевался, путаясь в рукавах и портах. Кое-как набросив корзно, выскочил наружу, в зимнюю ночь, в крики, топот копыт и суету. Дружинники уже выводили коней, спешно тащили княжью казну, но большая часть обозов с припасами и оружием для ополчения была охвачена пламенем. Торки и берендеи грабили догорающие возы и спешно отходили к городским стенам.

    - Коня мне! Уходим! - закричал Изяслав. Он первым взлетел в седло, взмахнул рукой. - За мной!

    - Куда? - из мрака вынырнуло лицо Ивана.

    - Подальше отсюда…

    - А Киев?

    - Киев? - Изяслав беспомощно огляделся. - Киева нам не удержать. Самим бы спастись, а там… За мной! - и хлестнул коня плетью.

    Не приняв боя, княжеские дружины Изяслава и Ивана вместе с небольшим полком Святослава Владимирича умчались в ночь, в обход Киева направляясь в Вышгород. Киевское ополчение было рассеяно и пробиралось восвояси кто куда.

    Проводив Изяслава и Ивана, княгиня Елена не находила себе места. Она то молилась, то садилась за вышивание, то бесцельно бродила по терему. Молодой женщине было страшно и скучно. И зачем только мужчины выдумали эти войны! На войне убивают!

    Сколько раз бывало: молодой красивый витязь, что перед походом улыбается девушкам и целует свою суженую, не возвращается с поля боя. В лучшем случае его привозят, положив поперёк седла, а в худшем - хоронят в братской могиле. И такая судьба не минует ни князя, ни боярина, ни простого смерда.

    А самое страшное, что на эту войну Елена провожала двоих. Изяслав Давидич был её муж перед Богом и людьми, но Иван… После той ночи она боялась смотреть ему в глаза, боялась заговаривать и даже видеться - всё ждала, что он скажет о её появлении. Но Берладник молчал, и сердце Елены с каждым днём всё больше полнилось любовью.

    Перед выходом в Василёв она не сдержалась - приказала холопке позвать Ивана. Когда Берладник переступил порог светлицы, уже одетый в полушубок для похода, Елена встала ему навстречу. Глаза её горели, на ресницах дрожали слёзы. Оба молчали, глядя друг на друга.

    - Уезжаешь? - наконец прошептала она.

    - В поход иду.

    Слеза сорвалась с ресницы, побежала по щеке. Не помня себя, Елена бросилась к Ивану, обхватила руками, зарыла лицо в волчий мех на груди.

    - Прости, прости, - повторяла она, как в бреду.

    - Княгиня, - он тихо коснулся её стана.

    Елена вскинула мокрое зарёванное лицо, вцепилась ему в уши, притягивая гордую голову к себе, стала исступлённо целовать щёки, губы, нос, усы и глаза.

    - Прости, - шептала бессвязно, - прости… я молиться за тебя стану… только ты… прости, мне ничего не надо… Прости…

    В светлицу могли войти. Да и любопытная холопка наверняка слушала под дверью, поэтому Иван оторвал от себя женщину, коротко поклонился, пробормотав слова прощания, и вышел вон.

    Оставшись одна, Елена ушла в себя. Все думали, что горюет она по мужу, и лишь немногие шептались по углам о кратком свидании. Впрочем, мало кто из сильных мира сего прислушивается к болтовне холопов.

    Полки ушли. Киев притих, ожидая конца войны. Жил он спокойно - ведь война не должна была коснуться стольного града. Ждали и тревожились лишь те, чьи мужья, отцы, сыновья и братья отправились с ополчением.

    А потом дошли страшные слухи.

    Разгромленная княжеская дружина не вернулась в Киев - Изяслав Давидич слишком торопился в Вышгород затвориться за его крепкими стенами, при случае отсидеться в Михайловском монастыре. Весть принесли ополченцы, прибежавшие с поля боя. Но простые ремесленники и смерды не могли внятно рассказать, что произошло. Торки взбунтовались, князья разбежались, Киев без защиты, а на него идут полчища врагов - вот что узнавал народ из рассказов, щедро сдобренных воспалённым воображением.

    Елена стояла на обедне, когда в терем ворвался гонец. Поскольку княгиня была на молитве, её решили не тревожить, но едва она переступила порог домовой церкви, навстречу бросилась ближняя боярыня:

    - Беда, матушка княгиня!

    - Что случилось? Князь убит? - Елена схватилась за сердце. Смерть Изяслава многое для неё значила…

    - Князюшка, хвала Господу, живой! - успокоила боярыня. - Разбили нашего князя супротивники! Сам-друг едва спасся, спешит уйти прочь от Киева. А тебе велел передать, чтоб не мешкая бежала прочь. Не то придут сюда вороги, захватят тебя, ягодку…

    Для воспитанной в уединении, холе и неге Елены враги всегда были лютее половцев. Даже свои, русские, жгут дома, грабят, насилуют женщин и девушек, гонят целые семьи в полон - разве что не убивают всех без разбора и не продают на чужбину. Но чтобы сюда ворвались чужие люди, чтобы её схватили и потащили на ложе к победителю…

    Елена схватилась за голову, но голосить побоялась. Враг ещё не у стен Киева, ещё можно бежать.

    - Ключницу зови, - опамятовав, распорядилась она. - Девок подымай. Вели добро собирать да возки закладывать.

    - Куда же едешь, матушка? Неужто в Чернигов? Елена только отмахнулась. Об этом она подумает позже, когда покинет Киев.

    Возки княгини вырвались из Киева и помчались вниз, по Подолу, мелькая по улицам, до моста через Днепр и дальше, вдоль берега реки вниз по течению. Откинувшись в глубину возка, запахнувшись в шубу, молодая княгиня тревожным взором провожала сперва домики Киевского посада, потом покатившие справа и слева поля, холмы, перелески и редкие деревушки. В стороне осталось село Берестово, дальше пошли княжеские сёла. В любом из них можно было переночевать, но рано было думать об отдыхе.

    Путь до Чернигова был не близок, да и сидел там обиженный на Изяслава Святослав Ольжич. Кто знает, что сделает он с женой недруга, узнав, что тот больше не является великим князем? Гораздо ближе был Переяславль - там в счастливом замужестве жила падчерица Елены, Анастасия. В прошлом они были подругами, и там, думалось Елене, сможет она переждать беду.

    Всадник на хорошем коне домчит за сутки - выехав на рассвете из Киева, на закате постучит в ворота Переяславля. Но возки с добром движутся медленнее - только на исходе второго дня впереди показались крепостные стены старинного города, стоявшего над рекою Трубежем.

    Вперёд вырвался княжий отрок - упредить Глеба Юрьича и его супругу о нежданной гостье. Когда возки подкатили к княжьему терему, ворота были распахнуты, и Глеб Юрьич, худощавый, жилистый, мало похожий на тучного отца, проворно сбежал по резным ступеням.