Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Федоров ломал голову, как поступить с задержанными. Отпустить их, не убедившись, что это свои, было бы непростительной ошибкой. А вдруг это гитлеровские лазутчики, которые в последние две недели не давали покоя? Если не распознает врага, точно загремит под военный трибунал со всеми вытекающими последствиями. А если продолжать и дальше удерживать разведгруппу штаба дивизии, можно поставить под потенциальную угрозу срыва один из пунктов плана предстоящих учений. Медлить было нельзя, и Федоров послал в крепость посыльного в надежде, что хоть там работает телефонная или радиосвязь.
Шаги сержанта-пограничника еще не успели стихнуть, как он снова появился на пороге. На нем лица не было. Спину Федорова окатил холодок. Слухи о скорой войне в последние дни упорно бродили среди солдат и офицеров – а вдруг?
Федоров подался к окну. Во дворе суматошно метались размытые тени, со стороны Брестской крепости доносился надрывный вой сирен. Особист взглянул на небо, и в нем все помертвело, когда он увидел немецкие самолеты.
Первый робкий луч солнца скользнул над горизонтом, и через мгновение небо полыхнуло зловещими багрово-красными огнями. Грозный, нарастающий гул авиационных моторов плющил и гнул к земле. Это была война!
В следующее мгновение громыхнуло, и пол стал уходить из-под ног, потолок и стены угрожающе затрещали. Взрывная волна вышибла оконные рамы и бросила людей на пол. Задержанные, как только пришли в себя, переглянулись, мгновенно, словно по команде, поднялись с пола и метнулись к оконным проемам. Федоров быстро вытащил из карман галифе проверенный наган, но бойцы-пограничники среагировали раньше: двое диверсантов были убиты наповал, а третий заколот ударом штыка.
– Молодцы, ребята! – прокричал Федоров. – А теперь действуйте по боевому расчету, это война!
Бойцы выскочили из здания, чтобы занять боевые позиции, а Федоров еще раз обыскал тела убитых диверсантов, собрал секретные документы из сейфа, сложил их в служебный портфель и бегом покинул штабное помещение.
Сотни снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Рушились и горели дома и казармы. Под обломками гибли жены и дети офицеров, гибли местные жители. Огненный смерч сметал все на своем пути. В зареве пожаров поблекло июньское утреннее солнце…
Капитан тряхнул головой, чтобы освободиться от тяжелых воспоминаний о первых часах войны, и снова склонился над дневником. Со скрупулезностью аптекаря Бойе день за днем описывал путь 134-го пехотного полка по советской земле. Однако тон записей становился все более нервным и раздражительным.
В ноябре 1941 года автор писал:
«…Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах дома на постой приходится завоевывать с оружием…
Начались дожди. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются на обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…»
Федоров вернулся на несколько страниц вперед:
«…Все мы удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом „раю“. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, пары курей и одной свиньи, крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов?!»
У автора дневника вызывало недоумение растущее сопротивление Красной армии: как же так, почему «эти русские свиньи» не желают сдаваться? Почему не хотят подчиниться «немецкому порядку», столь милому сердцу «истинного арийца»? Порядку, в котором Гитлер, идол и властелин умов миллионов жителей Германии, отводил всем этим «недочеловекам» (славянам, евреям, народам Кавказа и Центральной Азии) лишь одно место – за колючей проволокой концлагерей.
В декабре сорок первого автору было уже не до регулярного заполнения дневника. Полк втянулся в затяжные кровопролитные бои, и записи стали носить эпизодический характер. Но они по-прежнему были проникнуты ненавистью к противнику, который никак не хотел сдаваться на милость бесспорного победителя.
Следующий, 1942 год принес полковнику Бойе одни разочарования. Половина 134-го пехотного полка бесславно полегла на подступах к Сталинграду, в прокаленных солнцем донских степях. А неторопливые воды великой русской реки Волги стали окончательной преградой на его пути. В сталинградском котле бесславно закончилась военная история «Дойчмейстера», а вместе с ней была похоронена и тщеславная мечта о славе самого Артура Бойе. Не вышел из него, сына лавочника, новый Бисмарк.
Капитан закончил читать дневник, отложил его в сторону и открыл бумажный пакет. На стол посыпались фотографии, смотреть на которые без содрогания было невозможно. И часто на этих фотографиях в момент совершения убийств присутствовал сам Бойе… Полковник старался отмазаться, сваливал все на обер-лейтенанта Эверста из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, неделю назад погибшего в Сталинграде, но кто сделал фотографии, дела не меняло.
Капитан Федоров знал, что в этих строчках из дневника и в этих чудовищных фотографиях таится истинная правда. Он продолжил допрос. Но Бойе категорически отрицал свою причастность к тем преступлениям, что были бесстрастно запечатлены объективом фотоаппарата и описаны в дневнике. «Вымысел, – говорил он, – попытка написать роман… А фотографии… вы все не так поняли…»
На следующий день допрос продолжился, Бойе упорно стоял на своем. И Федорову, у которого в условиях фронтовой обстановки не было возможностей и дальше разрабатывать упрямца, ничего другого не оставалось, как отправить полковника со всеми документами в армейский сборно-пересылочный пункт проверки, написав соответствующий рапорт.
Там Бойе тоже долго не задержался. Улики – дневник и фотографии – и на этот раз не смогли «выстрелить». Полковник крепко держал язык за зубами и почти ничего не говорил о своей службе и боях, в которых участвовал его 134-й пехотный полк. За те несколько недель, что он находился на фильтрационном пункте, оперативники, несмотря на понимание причастности полковника к серьезным преступлениям, так и не смогли полностью вывести его на чистую воду. Важных свидетелей преступлений, в совершении которых он подозревался, в числе пленных не оказалось…
После завершения предварительной проверки Бойе отправили в глубокий советский тыл. Конечным пунктом назначения для него стал Красногорский специальный лагерь, затерявшийся в густых марийских лесах. В нем содержались пленные офицеры и генералы вермахта. Чистый барак, довольно просторная комната, в которой Бойе жил с тремя старшими офицерами, сносная по условиям военного времени пища и работа по желанию в столярных мастерских или на заготовке
