Инициалы Б. Б. - Бриджит Бордо

Вскоре я стала парией! Мои родственники и друзья, Жики и Анна в том числе, показывали на меня пальцем, точно на проститутку. Никто не хотел со мной встречаться, пока я не перестану таскать за собой этого Патрика. Только мама Ольга, выполняя профессиональный долг, продолжала мне звонить, ей оскорбления Патрика были безразличны!

Патрик хотел, чтобы я сменила квартиру. Эта была слишком тесная, недостаточно роскошная, он не имел в ней своего угла, ему нужны были террасы, простор, неохватный вид…

Пожалуй, он был прав!

Квартира на авеню Поль-Думер была не высший класс, но мне она очень нравилась. Он стал изучать объявления о продаже или сдаче внаем престижных квартир. Пока он сидел, уставившись в газеты, я готовилась к съемкам в «Женщинах».

Фильм режиссера Жана Ореля (когда-то на фильме «Отпустив поводья» в разгар съемок его заменили Вадимом, настолько он оказался примитивным и бездарным!) должен был сниматься на натуре, на очень ограниченные средства. Главного героя, на котором держалась интрига, играл Морис Роне. Анни Дюпере, Таня Лопер, «моя» Кароль Лебель и я должны были порхать вокруг него, как подобает в банальной комедии. Это был не мой жанр, и я сыграла без вдохновения, небрежно, через силу, в общем, сыграла плохо.

Я уходила рано утром, Патрик весь день бездельничал. Меня постоянно мучила мысль, что он не теряет даром эти свободные часы, что он изменяет мне. Вечером я возвращалась вконец измотанная, полная подозрений, одержимая ревностью, невыносимая!

В результате он опять сбежал.

Я отказалась продолжать съемки, сидела дома и рыдала целыми днями. Вызвали врачей из страховой кассы, моего личного врача, продюсеров, маму Ольгу, мою мать.

Все было бесполезно.

Мне осточертела такая жизнь, я устала взваливать все на себя, у меня больше не было сил, не было чувства ответственности, не было воли. Я была раздавлена. Надвигалась катастрофа. Фильм оказался под угрозой. Все кругом днем с огнем искали Патрика! А я заливалась слезами!

И вдруг однажды вечером, когда его никто не ждал, он как ни в чем не бывало пришел домой.

Где он пропадал? Чем занимался? У кого был? С кем был? Как это было?

Я засыпала его вопросами. Я так наседала на него, что он наконец ответил: да, он был с другой женщиной, да, он изменил мне, и, если я не перестану его доставать, он немедленно уйдет обратно.

Не успел он договорить, как получил пару пощечин. В ответ посыпался град ударов, и я от боли согнулась пополам. Схватила телефон и швырнула ему в физиономию! Тут последовала серия коротких прямых ударов в челюсть, а затем — нокаут.

В полуобморочном состоянии я все же сумела позвонить Жики. Он сказал, что приедет немедленно. Я с трудом дотащилась до дверей, чтобы открыть ему, а Патрик в это время преспокойно раздевался. Когда приехал Жики, то застал его совершенно голым. Они дрались с полчаса, но Жики был старше, не такой тренированный, и перевес был не на его стороне. Пока он пинками в зад выдворял Патрика из квартиры, тот выбил ему два зуба. Битва завершилась перед дверью консьержки, которая в панике вызвала полицию. Когда Патрика забирали, мужу консьержки пришлось одолжить ему брюки и майку, ведь он был нагишом.

Эта история наделала много шуму!

Она даже попала в скандальную хронику тогдашних бульварных газет!

Моя секретарша Мишель назавтра отвезла его вещи к родителям, она уже начинала к этому привыкать.

Мне пришлось выслушать суровые нотации от отца, от продюсера, от моего врача. Разве можно так вести себя в тридцать четыре года? Этот тип губит меня, делает из меня посмешище, подрывает мою карьеру, которая и так складывается не блестяще, всех от меня отпугивает!

Надо было продолжить съемки в «Женщинах».

Дедетта скрывала под гримом мои слезы, мои распухшие глаза. В этом фильме мне было нечего делать. Это была ежедневная каторга. Никакой увлеченности. Никакой работы с актерами, никаких объяснений. Каждый делал что хотел или что умел. Что касается меня, то я старалась делать минимум.

Франция была почти в таком же скверном состоянии, как я, расшатанная прошлогодними волнениями — не помог даже авторитет главы государства.

Де Голль был не такой человек, чтобы стерпеть вопиющую неблагодарность. Действуя, по своему обыкновению, быстро и решительно, он объявил о проведении референдума, официально — по проекту об усилении независимости регионов и децентрализации, а по сути — для выяснения, испытывают ли еще французы к своему президенту доверие и уважение, в которых он так нуждался. Двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я ответила «да» на вопрос референдума, потому что всегда была горячей, убежденной сторонницей этого блестящего человека, отвергавшего политическое кривляние, возвратившего Франции достоинство и направившего ее по верной, прямой дороге, с которой она не свернула, несмотря на случавшиеся остановки в пути.

Вечером того же дня я, не поверив своим ушам, узнала, что Франция отвергла его, что большинство сказало «нет».

Какие же французы неблагодарные!

Какая у них короткая память, какой ограниченный ум.

Однажды, когда мы снимали одну из заключительных сцен фильма «Женщины», я познакомилась с одной забавной девчушкой, лет шестнадцати-семнадцати, с растерянным видом, но дерзкими глазами.

Звали ее Мария Шнейдер.

Мы разговорились, и я вспомнила, что когда-то давно была знакома с ее матерью, красавицей по имени Манон, в которую без памяти влюбился Даниэль Желен. Малышка Мария стала плодом этой запретной любви… Но у малышки Марии не было своего родного угла, она всюду чувствовала себя лишней, скиталась где придется. Она уже многого натерпелась в жизни, и у нее была инстинктивная потребность прилепиться к кому-то.

Этим «кем-то» стала я! Я тоже была одинока и печальна.

Эта ласковая, милая девочка могла бы дать мне немного тепла, живого общения, привнесла бы в мою жизнь свежую струю, развлекла бы. Я предложила ей занять одну из комнат для прислуги на авеню Поль-Думер. И мы уже не расставались. Я по возрасту годилась ей в матери и относилась к ней как к дочке. Мы ощущали родство душ и очень привязались друг к другу.

Как-то вечером Мария сказала мне, что в квартале Сен-Жермен-де-Пре встретила Патрика! Он был несчастен, он только обо мне и думал, но не осмеливался звонить и дал Марии номер, по которому можно с ним связаться.

Я была потрясена!

Я не хотела первой делать шаг к примирению (гордость обязывает), и Мария взяла на себя роль парламентера.

Патрик вернулся на авеню Поль-Думер с чемоданами, полными добрых намерений, угрызений совести, признаний в любви, которым я поверила, потому что хотела верить.