Дети Смерти - Владимир Шимский

— Тьфу! — сплюнул от отвращения человек в камзоле. — Вечно тебя тянет на мертвечину, Кусум, сегодня в Унре будет достаточно живых.

— Ои! — сказал, прищелкнув языком, гигант. — Таких в Унре нет.

— Хриссы! — прохрипел, забившись на лежанке, Тай.

— Заткни ему пасть, Кусум, — проворчал человек в камзоле. — И оставь девчонку в покое. Тронешь хоть пальцем — убью.

— Ты? — осклабился гигант.

— Я, или Ортаг. Ты хочешь иметь дело с ним?

— Ладно, — проворчал Кусум, с явной неохотой отдергивая руку. — Я буду смотреть, — и он сбросил одеяло на пол.

— Хри..! — задохнулся от ярости унрит.

— Я же сказал — заткни ему глотку.

— Да.

Кусум легко оторвал кусок простыни и подошел к Таю. Огромными клешнями разжал его стиснутые зубы.

— Смотри, чтобы не задохнулся, — сказал человек в камзоле.

— Знаю, — огрызнулся Кусум, запихивая тряпку в рот унрита; тот замычал, пытаясь выпихнуть ее языком. — Что, не нравится, да?

Из разодранного крайтом бедра хлестала кровь. Одеяло, на котором лежал Тай, быстро намокло. Лежать было неудобно. Веревки больно врезались в тело. Руки онемели, он почти их не чувствовал. От большой потери крови кружилась голова. Потолок над головой расплывался.

— Ишь как хлещет, — услышал он голос человека в камзоле. — Как бы не сдох.

— А что, пускай, — равнодушно откликнулся Кусум.

«Что они там делают?» — подумал унрит.

— Подохнет, и хриссы с ним, — сказал человек в камзоле. — Но не сейчас. Перевяжи.

Тай почувствовал, как грубые руки перетягивают рану какой-то тряпкой. Для этого ему развязали ноги, и он тут же попытался лягнуть стоящего рядом в живот.

— Но-но, потише, — хмыкнул Кусум.

Тай застонал.

— Эх, ты!

Унрит снова попытался лягнуться, но руки Кусума крепко держали его. Чувство бессилия душило Тая, хуже чем забитый в рот обрывок простыни. Он вспомнил о хранящемся под матрасом железном крюке. Спутник детства, который помогал ему не хуже ножа. «Только бы развязать руки, и…»

«Я — Мона».

Женщина очнулась от тупой боли в затылке. Она все еще лежала на полу. На лежанке что-то бессвязно бормотал Торсон. В окно хижины хлестали оранжевые лучи Таира. Женщина невольно зажмурилась. «Какой длинный день, — подумала она, — потом будет вечер, потом ночь, потом снова — день».

«Ну и что?»

Она разлепила веки. Села (комната покачивалась из стороны в сторону), хмуро взглянула на раненого. «И это все сделала я?» Нечто вроде жалости шевельнулось в ней — она заставила себя подняться, подойти к лежанке. Глаза Торсона были закрыты. Лицо заливала смертельная бледность. Его впалая грудь тяжело вздымалась. Из легких со свистом вырывался воздух, наполняя хижину странным булькающим звуком. Казалось, вот-вот воздух закипит — так закипает в чугунке суп — пока не выплеснется на раскаленные угли очага. Внизу — женщина с трудом взглянула туда — сгусток крови и боли. С пропитанной кровью простыни натекла на пол большая бурая лужа.

— Эй, — она слегка коснулась рукой его горячего лба. И тут же отдернула, опасаясь, что раненый, очнувшись, схватит ее.

Торсон застонал.

Потом громко и отчетливо сказал:

— Ортаг, — и добавил: — Ты слышишь меня, да?

Имя ничего не говорило ей.

Скорей всего бредит.

— Нет тут никакого Ортага, — она торопливо рылась в немногочисленных тряпках Элты, пытаясь найти сколь-нибудь пригодную для перевязки.

— Есть, — упрямо сказал унрит, — скажи Ортагу, что я нашел ее.

— Кого?

— Тебя.

Нет, не бредит.

— Тебя, — снова прошептал Торсон.

Подходящей тряпки не было. Женщина попыталась разорвать одно из платьев, однако силы изменили ей. Ткань не поддавалась. Она устало присела на лежанку, тут же ощутив исходящий от Торсона жар. «Умрет», — отчетливо пронеслось в мозгу.

— Рыжая, ты? — слабым голосом спросил унрит.

Похоже, он приходил в себя.

— Ничего не помню. Что случилось? Где я?

— Здесь, — женщина едва не плакала («проклятая тряпка, ну рвись же, наконец!»), — в хижине. Дома, — она все больше ощущала себя Элтой и вместе с этим все явственней понимала, что да, знает, о чем бредил ее муж.

Ортаг — смуглое, неприятное лицо — цепкий, даже слишком, взгляд. Нет, не цепкий — колючий — как будто в тебя вонзаются тысячи иголок. И голос — низкий, хриплый, но, когда нервничает или злится, вдруг взрывается высокими, почти бабьими нотками.

И еще.

У них было какое-то дело.

(Да, Ортаг обещал много денег.)

Все. Больше она никого не могла вспомнить, но почему-то знала, чувствовала, что сейчас, когда Ортаг где-то поблизости, ЕЙ ЛУЧШЕ ОСТАВАТЬСЯ ЭЛТОЙ.

— Я… умру? — донесся до нее еле слышный голос.

«Да», — едва не ответила женщина, но тут же спохватилась:

— Терпи. Сейчас я тебя перевяжу.

Она торопливо встала с лежанки, подняла валявшийся на полу нож. Тот, которым она… («Не думай об этом».) Решительно полоснула ножом непослушную ткань. Все готово. Вернулась к лежанке. Торсон молчал. Дыхание раненого участилось. Рука бессильно свесилась вниз. На мгновение ей показалось, что это лежит не Торсон, а Тай. Что руки и ноги его связаны. Что из бедра на простыню хлещет алая кровь. Что губы его беззвучно шепчут:

— Помоги.

Она наклонилась к нему и, плохо соображая, что делает, разрезала путы. Сначала на руках (при этом руки ее дрожали, и она задела кожу на его запястье), потом ноги. Потом (ей послышалось, скрипнула незапертая дверь) сильный удар кулака сбил ее на пол, и пьяный голос Лина громко сказал:

— Ты. Сучка. Что ты сделала с Торсоном?!

Они не торопились. Краем глаза Тай наблюдал за происходящим в хижине. Человек в камзоле — тот, что проткнул его крайтом — сидел за столом. Время от времени он выжидательно поглядывал то в залитое светом Таира окно, то на связанного по рукам и ногам унрита, то на лежащее на соседней лежанке тело девушки. Кусум с мрачным видом ковырялся в зубах. Он не сводил глаз с Моны — Тай так и видел, как Кусум мысленно лапает руками голую беззащитную грудь, потом рука гиганта скользит ниже — ои! — он отчаянно рванулся, но веревки лишь сильнее впились в кожу.

— Смотри-ка, дергается! — хмыкнул Кусум. — Может, пощекотать?

— А не боишься? — человек в камзоле снял с пояса крайт. Положил перед собой.

— Кого? Этого, что ли?

— Твари, — хмуро буркнул сидящий, — твари, которая размажет тебя по всей Унре, — он умолк и, подумав, добавил: — Может быть. Лично я этого видеть не хочу.

— Ты всегда был трусом, Нагх, — проворчал Кусум. — Девчонку не тронь. Этого, — он кивнул на связанного, — тоже. Почему? Потому что дорожишь своей мерзкой шкурой. Зачем же командуешь такими, как я?