Святитель Григорий Богослов. Сборник статей - Григорий Богослов , святитель (Назианзин)

Богословами владела какая-то очень не гармонирующая с простой евангельской истиной страсть спорить о догматических предметах. Хотя свойственно это было не только духовным лицам, ибо все тогда, как говорят, «догматизировало и спорило», но именно они особенно способствовали возникновению этой тенденции и освящали ее собственным примером. И Григорий Назианзин с воодушевлением и ревностью защищал известные богословские положения и формулы, но при этом он не терял из виду, что есть практически благодетельные истины, что жизнь и дело гораздо более значат, нежели ученые теории. А потому при всяком удобном случае св. Григорий доказывал, что ни один христианин, не говоря уже – богослов, не может быть достойным спасения, если не сохранит заповедей Божиих и не будет ходить в законе Его, что добрые дела суть самые верные ступени к созерцанию[899].

Другое зло, которое существует во всякое время, хотя не в одном и том же виде, состояло в недостойном способе занимать духовные должности. Это зло достигло таких огромных размеров, что нередко возбуждало в благородных душах совершенное нежелание искать этих должностей и рождало в них стремление жить скорее в спокойном и благочестивом уединении, нежели в мирской суете, прикрывающейся Церковью. «Когда смотрю, – пишет Григорий Назианзин, – на усиливающуюся ныне болезнь языка, на скороспелых мудрецов, на производимых вновь богословов, для которых довольно только захотеть, чтобы стать мудрыми, – тогда ощущаю потребность высшего любомудрия, ищу с Иеремией виталища последнего и желаю быть один с самим собой»[900].

Решительное влияние на избрание пастырей имели в то время или власть двора, или рекомендация монахов, или воля народа, который свои притязания на право выбора епископа высказывал нередко мятежами и кровопролитием. При этом редко соблюдались какие-либо определенные правила; напротив, часто епископские места получали коварством, происками, наглостью, насилием. Если бы духовное лицо занимало сначала низшую ступень в церковной иерархии, а затем постепенно поднималось до высшей, то это, конечно, внесло бы некоторый порядок и, может быть, воспрепятствовало избранию на первые епископские кафедры совершенно невежественных, даже иногда некрещеных людей. Но такого порядка не было, и потому число недостойных епископов росло с каждым днем. «Некоторые приходят, – жалуется св. Григорий, – от стола, на котором меняют деньги; иные – сожженные солнцем, от плуга; иные от мотыги, за которой проводят целый день; иные оставили кормило или воинство и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами; иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов»[901]. «Не нравы дают им степень, а степень нравы. (Так ужасно извращен порядок!) Они сами еще не очистились, а начинают очищать других. Вчера святотатцы, а ныне священники; вчера не смевшие приступить к святыне, а ныне тайноводители»[902]. «Вчера еще ты был в театре между комедиантами, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной – молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смирен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как ритор право и толковал туда и сюда законы, а теперь вдруг сделался судьей, вторым Даниилом. Вчера ты сидел на суде с обнаженным мечом и свою судейскую кафедру делал законной разбойнической пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь ты так кроток и смирен! Трудно поверить, чтобы кто-либо мог так легко переменить свою одежду, как ты свой образ жизни»[903]. «Теперь мы бежим опасности, так что святейшая между всеми должностями делается самой смешной, ибо высшие духовные места приобретаются не столько добродетелью, сколько порочностью: на епископские кафедры восходят не достойнейшие, а недостойнейшие»[904].

Это нестроение, которое так живо изображает св. Григорий, не было бы возможным в такой степени, если бы необходимым считалось основательное приготовление к духовному званию и порядок в достижении его. Поэтому св. Григорий весьма серьезно указывает на необходимость того и другого. Он горько жалуется, что употребляют все средства, чтобы достигнуть высшей степени совершенства в науках и искусствах, а о самом великом звании и не думают. «Врачом не называется тот, кто не научился распознавать болезни, живописцем не называется тот, кто не делал многих опытов в смешении красок и снятии копий; а духовного находят очень легко, конечно, не трудившегося над образованием себя, а сделанного наскоро, такого, который в одно мгновение посеян и взрос, как говорит басня о гигантах. Мы образуем святых в один день и повелеваем им быть мудрыми, хотя они еще не обладают никакой истиной и не ознаменовали себя никаким добрым делом. Надменный председательствует, поднимает бровь против лучших себя, без трепета восходит на престол и думает, что, получив могущество, он стал и премудрее! Нет, лучшим духовным и достойным высшего места может быть назван только тот, кто более всего заботится о Божественном слове, кто постоянно обуздывает свою плоть и покоряет ее духу и скромно стоит на низшем месте»[905].

Св. Григорий почитал очень важным, чтобы в Церкви Христовой каждый начинал служение с низших должностей, как в правильно организованном войске или на флоте, и посредством служебного послушания приготовлялся к трудному искусству начальствовать. Ему, который до тридцати лет изучал светские науки и со всем тщанием готовился к занятию богословием и, несмотря на то, уклонялся от принятия великих обязанностей духовного сана, очень тяжело было видеть, что совершенно юные и неопытные люди со страшным легкомыслием ищут духовных должностей и потом делаются соблазном для народа. И потому мы не должны удивляться, если он таких людей бичует самыми горькими насмешками. «У нас, – говорит он, – совершенно не установлена граница между учить и учиться; это дело у нас в беспорядке и запустении, так что большая часть из нас, я не хочу сказать – все, прежде нежели оставят детскую школу и перестанут лепетать, прежде нежели вступят на священную паперть, прежде чем познакомятся с книгами Ветхого и Нового Завета, не говорю уже – прежде чем смоют скверну своей души, то есть грех, уже думают быть учителями и руководителями душ. Если они только научились произнести два или три благочестивых слова, если они только познакомились несколько с Давидом или умеют хорошо набросить свою мантию и показаться по наружности благочестивыми, то уже думают, что все сделали для того, чтобы епископствовать; они думают, что