Зомби - Клайв Баркер

Он, разумеется, принял приглашение, и вскоре Герард Доу и его ученик уже сидели в изящно и несколько старомодно убранной комнате, приготовленной к приходу гостя.

В широком камине весело потрескивали дрова, чуть в стороне к нему придвинули старомодный, с украшенными богатой резьбой ножками стол, на который слуги собирались поставить изобильные кушанья, в это время приготовляемые на кухне. Вокруг стола, на равном расстоянии друг от друга, расставили стулья с высокой спинкой, неуклюжесть которых с лихвой искупало их удобство.

Маленькая компания, состоявшая из Герарда, Розы и Схалкена, ожидала прихода гостя с явным нетерпением.

Наконец пробило девять, тотчас с улицы донесся стук в дверь, слуги не мешкая отворили, и лестница заскрипела под медленными, тяжелыми шагами. Вот они приблизились, вот заныли под ними половицы в передней, вот медленно распахнулась дверь гостиной, где собралось описанное общество, и в комнату вошел давешний незнакомец, поразивший, если не ужаснувший, флегматичных голландцев и чуть было не заставивший Розу вскрикнуть от страха. Весь облик и одеяние говорили о том, что это давешний незнакомец, манеры, стать и рост свидетельствовали о том, что это минхер Вандерхаузен, однако его лица не видел прежде ни один из присутствующих.

Когда незнакомец остановился на пороге, все смогли хорошо разглядеть его черты и фигуру. Он был облачен в темный суконный плащ, короткий и широкий, не закрывавший коленей, и в темно-фиолетовые шелковые чулки, а на башмаках его красовались банты того же цвета в виде пышных роз. В вырезе плаща виднелось нижнее платье из какой-то темной, возможно траурной, материи, а руки скрывали грубые кожаные перчатки, с высокими раструбами, наподобие латных перчаток рыцаря. В одной руке он держал трость и шляпу, которую снял, войдя в дом, другая бессильно свисала вдоль туловища. На плечи его ниспадали пряди густых, тронутых сединой волос, спускавшиеся на жесткий плоеный воротник, полностью закрывавший шею.

Казалось бы, минхер Вандерхаузен был одет и держался, как подобает почтенному горожанину, но лицо! — лицо его заливала мертвенная, едва ли не синеватого оттенка бледность, какой придают коже обильно назначаемые целебные препараты металлов. Огромные глаза почти вылезали из орбит, а белки виднелись выше и ниже глазного яблока, придавая взору выражение безумия, которое лишь подчеркивала их остекленевшая неподвижность. Нос можно было вообразить на человеческом лице, зато рот был странно перекошен, а угол рта изуродовали два длинных пожелтевших клыка, выступавших из верхней челюсти и вонзавшихся в нижнюю губу. Сам цвет губ был едва ли не черным. На лице незнакомца застыло выражение неописуемой, почти дьявольской злобы, и такое сочетание ужасных черт и в самом деле нельзя было объяснить, лишь предположив, что это труп некоего чудовищного грешника и злодея, долго гнивший на виселице, пока наконец не стал обиталищем гнусного демона, нашедшего приют в его теле ради сатанинской забавы.

Нетрудно было заметить, что почтенный незнакомец старается по возможности не показывать открытые части тела и что во время своего визита он ни разу не снял перчатки.

Несколько минут простояв на пороге, Герард Доу в конце" концов собрался с духом и нашел в себе силы поприветствовать незнакомца. В ответ тот, безмолвно кивнув, прошел в гостиную.

Во всех его движениях было что-то необъяснимо странное, даже жутковатое, непонятная скованность, зловещая неестественность, словно всеми его членами управлял дух, не привыкший обращаться с таким механизмом, как тело.

Во время визита, продолжавшегося не более получаса, незнакомец едва ли вымолвил хоть слово, а хозяин с явным трудом заставил себя произнести несколько положенных приветствий и вежливых банальностей. В самом деле, облик Вандерхаузена вселял в присутствующих такой трепет, что казалось, еще немного, и они с воплями ужаса бросятся прочь из комнаты.

Однако они не настолько утратили самообладание, чтобы не заметить две странные особенности, отличавшие минхера Вандерхаузена.

В течение получаса он ни разу не закрыл глаза и даже ни разу не моргнул, а кроме того, держался совершенно неподвижно, точно неживой, так как грудь его не вздымалась и не опадала, словно он и не дышал вовсе.

Эти детали его облика, сами по себе как будто незначительные, произвели на маленькое общество самое тягостное впечатление. Наконец Вандерхаузен избавил лейденского художника от своего зловещего присутствия, и маленькая компания с великим облегчением услышала, как за ним затворилась входная дверь.

— Дядюшка, — воскликнула Роза, — какой урод! За все сокровища Америки я бы больше не согласилась и часа провести в его обществе!

— Тише, глупышка! — оборвал ее Доу, томимый крайней неловкостью. — Мужчина может быть безобразнее самого дьявола, но, коль скоро его душа чиста, а деяния праведны, он ничуть не уступает всем этим хорошеньким, расфранченным юнцам, что слоняются без дела в парках да по набережным. Роза, девочка моя, он и вправду куда как нехорош собой, но я знаю, что он богат и щедр, и будь он в десять раз отвратительнее…

— Быть такого не может, — вставила Роза.

— …двух этих добродетелей достало бы, — продолжал ее дядя, — чтобы искупить его безобразие, и если они и не в силах изменить его черты, то по крайней мере позволят забыть о том, как он непригож.

— Знаешь, дядя, — заметила Роза, — едва я увидела его на пороге, как не могу отделаться от мысли, что передо мной старинная деревянная расписная фигура из церкви Святого Лаврентия в Роттердаме, которой я так боялась в детстве.

Герард рассмеялся, однако мысленно не мог не подивиться и вправду поразительному сходству. Тем не менее он решил по возможности пресекать любые попытки племянницы посмеяться над нареченным, хотя весьма обрадовался, заметив, что Роза, по-видимому, совершенно не испытывает перед незнакомцем того необъяснимого страха, который, как он не мог себе не признаться, охватывал в присутствии Вандерхаузена его самого и его ученика Готфрида Схалкена.

На следующее утро из городских лавок для Розы стали доставлять штуки шелка и бархата, драгоценности и всевозможные богатые подарки. Кроме того, Герарду Доу пришло послание, в коем содержался составленный по всем правилам брачный контракт, скреплявший союз между Вилкеном Вандерхаузеном, проживающим на набережной Бом-Кай, в Роттердаме, и Розой Велдеркауст из Лейдена, племянницей Герарда Доу, магистра живописи, уроженца того же города. В брачном контракте значилось, что Вандерхаузен предоставляет Герарду Доу право распоряжаться ее имуществом на куда более щедрых условиях, чем он полагал раньше, поскольку состояние Розы, согласно контракту, целиком и полностью передавалось в руки Герарда Доу.

Я не собираюсь описывать сентиментальные сцены, сетовать на жестокость опекунов, оплакивать благородство воспитанниц или изображать страдания влюбленных. Я излагаю историю подлости, легкомыслия и своекорыстия. Спустя менее чем неделю после первой встречи, о которой мы только что упомянули, Вилкен Вандерхаузен и Роза Велдеркауст, согласно условиям контракта, вступили в брак, и Схалкен увидел, как предметом его страстных желаний, ради которого он готов был все поставить на карту, с торжеством завладел зловещий соперник.

Несколько дней он не появлялся на занятиях, а по возвращении принялся за работу пусть и с меньшим жаром, зато с еще большим усердием и решимостью, ведь романтические мечты сменились для него мечтами честолюбивыми.

Проходили месяцы, и, против всех ожиданий и даже в нарушение всех обещаний, Герард Доу не имел никаких известий от своей племянницы или ее почтенного супруга. За процентами с капитала, которые по условиям брачного договора его племяннице полагалось получать раз в три месяца, к Герарду никто не приходил. Он не на шутку встревожился.

Местожительство минхера Вандерхаузена в Роттердаме ему было хорошо известно. После некоторых колебаний он в конце концов решился отправиться туда сам, совершив недолгое и необременительное путешествие, и таким образом убедиться в здравии и благополучии племянницы, к которой был глубоко и искренне привязан.

Однако все его поиски оказались напрасны. Никто в Роттердаме даже не слышал о минхере Вандерхаузене.

Герард Доу обошел все дома на набережной Бом-Кай, но тщетно. Никто не мог сообщить ему никаких сведений, касающихся предмета его поисков, и он вынужден был вернуться в Лейден ни с чем.

По возвращении он поспешил в контору, где Вандерхаузен нанимал неуклюжую, но по тем временам необычайно роскошную карету, которая должна была доставить его самого и его невесту в Роттердам. От кучера он узнал, что, двигаясь медленно, с частыми остановками, к ночи они достигли Роттердама. Однако, когда до городской черты оставалась примерно миля, путь карете преградили несколько мужчин в скромных старомодных платьях, с усами и остроконечными бородками, неведомо откуда взявшихся посреди дороги. Кучер в страхе натянул вожжи, решив, что в столь поздний час на пустынной дороге стал жертвой разбойников.