Мольер - Жорж Бордонов

Он продолжает, заходит все дальше, впадает в бешенство — до смешного, обличает тех

«Шутов напыщенных, что не жалеют слов,Объятий суетных, и пошлостей любезных,И всяких громких фраз, приятно-бесполезных».

Он прямо объявляет, что не может быть другом «роду людскому», видя кругом только «предательство, измену, плутни, льстивость». Напрасно Филинт его уговаривает:

«Старанья ваши свет не могут изменить!..Раз откровенность так вы начали ценить,Позвольте мне тогда сказать вам откровенно:Причуды ваши все вредят вам несомненно;Ваш гнев, обрушенный на общество, у всехБез исключения лишь вызывает смех».

Альцест упорствует, взвинчивает себя сверх всякой меры:

«Нет, все мне ненавистны!Одни за то, что злы, преступны и корыстны;Другие же за то, что поощряют тех,И ненависти в них не возбуждает грех,А равнодушие царит в сердцах преступных.В замену гнева душ, пороку недоступныхПримеров налицо немало вам найду.Хотя бы тот злодей, с кем тяжбу я веду.Предательство сквозит из-под его личины,Его слащавый тон и набожные миныЕще кого-нибудь чужого проведут,Но тут известно всем, какой он низкий плут.Да-да! Все в обществе отлично знают сами,Какими грязными пробился он путями…Зовите вы его злодеем, подлецом,Себе защитника он не найдет ни в ком».

Странная подстановка! В этом «низком плуте», пробивающемся наверх, которого все презирают, но встречают с деланной улыбкой, можно узнать Тартюфа. «Тяжба», упоминаемая Альцестом, — это битва за «Тартюфа», которую Мольер ведет с Шайкой святош. Вся комедия начинена такими личными ассоциациями, полна горечью и обидами самого Мольера. Сочиняя ее — хотя, скажем снова, чего только не намешано обычно в чернильнице писателя! — Мольер выплескивал из души наружу яд разочарования, что и объясняет эту пронзительность тона, эту бессильную ярость честного человека. Играя Альцеста, он не отрывался от собственной жизни, а продолжал ею жить, тем более что Арманда в роли Селимены тоже оставалась в своем амплуа кокетки, светской красавицы.

Филинт — настоящий «порядочный человек». Мольер точно описывает, каким должно быть его отношение к себе подобным:

«О боже мой, к чему такое осужденье!К людской природе вы имейте снисхожденье;Не будем так строги мы к слабостям людским,Им прегрешения иные извиним!И добродетельным быть надо осторожно,Излишней строгостью испортить дело можно.Благоразумие от крайности бежитИ даже мудрым быть умеренно велит.Суровость доблести минувших поколенийНе в духе наших дней, привычек и стремлений».

Альцест не принимает этих советов. Он отказывается предпринимать какие-то шаги в связи со своей «тяжбой», с наивной прямолинейностью предпочитая неудачу: «факт был бы так прекрасен, что проиграть процесс заране я согласен». Филинт насмешливо спрашивает, находит ли Альцест столь дорогие ему качества — правдивость, искренность — в той, кого любит. Ответ Альцеста звучит особенно многозначительно, если сопоставить его с тем, что происходит между Мольером и Армандой:

«О нет! Моя любовь не знает ослепленья.Все недостатки в ней мне ясны, без сомненья,И, как бы ни горел во мне любовный пыл,Я первый вижу их и первый осудил.Но, несмотря на все, я перед вами каюсьИ слабость признаю: я ею увлекаюсь,И вижу слабости ее, о них скорблю,Но все ж она сильней, и я ее люблю.Огонь моей любви — в то верю я глубоко —Очистит душу ей от накипи порока».

Он верит, что любим, хотя и признает, что не рассудок «над любовью царит» и что не слишком благоразумно надеяться на исправление Селимены.

Появляется Оронт (говорят, что прообразом его был герцог де Сент-Эньян), предлагающий Альцесту свою дружбу. На что Альцест отвечает:

«Ведь дружба — таинство, и тайна ей милей;Так легкомысленно играть не должно ей».

На самом деле Оронт хочет прочесть сонет собственного сочинения. Филинт по светской привычке говорит, что сонет превосходен. Альцест — что «он годен лишь на то, чтоб выбросить его». Мольер, зрелый мастер, приписывает Оронту уже не такие жалкие стишки, как экспромт Маскариля в «Смешных жеманницах». Публика может даже на минуту поколебаться в оценке. Но не Альцест:

«И стиль напыщенный изящных ваших строкНевыразителен, от правды он далек,Игра пустая слов, рисовка или мода.Да разве, боже мой, так говорит природа?»

Особенная тонкость мольеровского искусства в том, что старинная песня, которую Альцест противопоставляет сонету Оронта, больших достоинств не имеет; это всего лишь милые куплеты в народном вкусе:

«Когда б король мне подарилПариж, свою столицу…»

Одним словом, Альцест наживает себе врага в Оронте, который мог быть ему полезен в его тяжбе, и делает это без причины, просто в необъяснимом приступе дурного настроения!

С самого начала второго акта отсылки к личной жизни Мольера становятся еще очевиднее:

«Хотите, чтобы вам всю правду я сказал?Сударыня! Ваш нрав мне душу истерзал,Вы мучите меня подобным обращеньем.Нам надо разойтись — я вижу с огорченьем…»

Укоры все менее расплывчаты; это именно те упреки, которые Мольер повторяет своей жене — или уже устал повторять. Вот и повод прорваться его гневному презрению к «золоторусым парикам»:

«Вы привлекаете; здесь вашей нет вины,Но вы удерживать стараться не должны.Меж тем вам нравятся ухаживанья эти!Вы рады всякому, кто попадет вам в сети,Вы всех их маните искусною игрой,Чтоб не убавился их ослепленный рой.Но если бы вы им надежд не подавали,Они вам верными остались бы едва ли!..Откройте мне одно: чем вас Клитандр увлек?Как это счастие ему доставил рок?Какою доблестью, достойной уваженья,Сумел добиться он у вас расположенья?Чем мог он вас пленить, скажите не шутя?Не на мизинце ли отделкою ногтя?Иль, может быть, сразил вас вместе с высшим светомЕго парик своим золоторусым цветом?»

В этой первой встрече Альцеста с Селименой угадывается все: и кокетливая игра Арманды, позволяющей воздыхателям надеяться на ее милости, но еще не изменявшей мужу, и его упрямая, отчаянная страсть: