Богатые тоже скачут, или Где спит совесть - Юлия Славачевская

— Да уж… корпорации и так дорого стоили твои прошлые заскоки. Второго раза бизнес может не выдержать, — вздохнул Йоргос.

Никос Казидис довольно хмыкнул:

— Как видишь, я все предусмотрел.

Георгиос попытался было его отговорить, даже грозился вызвать мать, но Никос твердо стоял на своем:

— Ты мне не отец, а я тебе не сын! Забирай свои манатки и уходи.

Точка.

Йоргос попробовал убойный аргумент в виде лечения в психиатрической лечебнице под надзором Ари, с элементами шокотерапии, но Никос так на своего безопасника посмотрел, что даже Колеттиса до костей пробрало. Каламбур!

В итоге Йоргос был вынужден оставить Ника с ключами и оружием, частично обеспечив съестными припасами, и спуститься ниже. Разумеется, шефа они одного в лесу не бросили.

Еще бы они его бросили! Это я костьми легла! Мечась между мужиками и внушая что внушалось. Честно говоря, внушалось мало, приходилось давить на родственные связи и порядочность. Когда удавалось до нее добраться, потому что это качество у славных соратников мужа было бережно и глубоко хранимым.

Сопровождающие переместились ниже ярусом, дабы не попасться на горячем. Заодно сообщили мадам Димитре, а та уже вызвала Аристарха.

— Тетя, тут Никос решил немного пошалить! — дипломатично сказал в телефон Йоргос. И отставил трубку, пока тетя высказывалась — где, как, в каком виде и сколько раз она сейчас пожалеет своего сына и его родственника.

— Понял, — спустя минут десять подтвердил Йоргос. — Сейчас кто-то съездит за Аристархом. И — нет, я не дам колоть Ника большими иголками. Да, я прослежу, чтобы он не переутомлялся. Да, я постараюсь. Нет, не могу, слишком здорового лося вы, тетя, откормили!

И опять непереводимый монолог на пятнадцать минут.

Итак, люди Казидиса стали дожидаться на берегу озера окончания миссии Никоса.

Дальнейшие действия мужа поначалу мне тоже были непонятны. Никос тщательно собрал продукты и отшвырнул их вниз, далеко в сторону, включая бутылки с водой. Муж накинул на плечи джинсовую ветровку и сел под березкой шагах в тридцати от дома. Положив на колени заряженное ружье и рядом с собой пистолет в кобуре и запасную обойму, Ник утомленно прикрыл веки.

Начало следующего дня грек встретил стоя на ногах под тем самым деревом. Он не приближался к хижине, не шумел, никуда не отходил и не беспокоил никого из обитателей. Когда стоять было совсем уж невмоготу — сидел, опираясь спиной на узкий белый ствол. Потом опять поднимался на ноги, спокойный и молчаливый.

Когда шаманка первый раз Ника увидела в засаде — то недовольно поджала губы, сказав только:

— Вот оно как… Посмотрим, насколько тебя хватит, хитрец.

Ник ничего ей не ответил. Просто стоял и смотрел в упор. Молча.

Баи-ра плюнула и ушла, в дальнейшем принципиально не обращая на незваного гостя малейшего внимания.

А Ник стоял. Стоял, когда утренняя заря расцветила задний двор нежно-розовым цветом. Стоял, когда солнце встало на полдень. Продолжал стоять, когда закат загорелся в стеклах окон багрово-алым пожаром. До последнего стоял — и когда пришел туманный сырой вечер, и следом густая темная ночь поглотила окрестности.

Стоял.

Не пил, не ел, стоял.

И рядом стояла я, обнимая крыльями, поддерживая и защищая. Как бы тяжело ни было, он должен через это пройти. Это урок смирения.

На следующий день вышедшая поутру Баи-ра едва удостоила Ника взглядом чуть больше трех секунд. Шаманка словно самой себе негромко произнесла:

— Зачем стоишь, свое и мое время зря тратишь? Все равно помогать не буду. Не проси.

И опять, полностью потеряв всякий интерес к настырному чернявому просителю, повязала косынкой волосы и занялась обычными женскими делами: покормила кур, подоила козу, сходила за водой. Вскопала кусок скудного огородика, готовила что-то впрок на летней кухне. Лечила людей. После обеда ушла куда-то и долго-долго отсутствовала… видимо, в надежде, что незваный нахальный визитер покинет ее территорию.

А Никос стоял.

Пока еще кратковременные голод и жажда только-только начали серьезно на нем сказываться — всего лишь проявились темные синяки под глазами, кожа лица чуть-чуть изменила цвет. Время от времени грека покачивало и штормило, словно от порывов сильного ветра. Но он стоял за небольшим исключением весь второй день. И молчал. Не просил, не уговаривал, не угрожал. Молчал.

Охрана нашла выброшенные им продукты и притащила с собой из палаточного лагеря душку Ари, изжелта-смуглого и толстого как никогда. Тот долго надсадно хрипел и сопел, пытаясь справиться с одышкой после быстрого бега по склону. Бедный Аристарх!

Никос терпеливо выслушал издали все стандартные, а также полностью оригинальные врачебные сказки, страшные угрозы и сладкие обещания.

— Я тебя в психушку запру, если жрать и пить не будешь! — припугнул напоследок добрый доктор.

Никос все проигнорировал, чего не скажешь обо мне. Я не смолчала, вернее — не осталась стоять спокойно. Уж на что я любила Аристарха, но тут отвесила щелбан.

— Странно, — потирая темечко, прокомментировал Ари. — Стоишь ты, а солнечный удар у меня! Пойду измерю давление и заодно подумаю, как тебя изолировать от общества и вовлечь в грех обжорства! А впрочем, все это можно совместить и сделать куда проще! — И дал отмашку телохранителям.

Но как только «врачебная бригада», возглавляемая Аристархом, попыталась осторожно приблизиться — муж моментально показал зубы. Никос спокойно заявил, доставая из-за ремня штанов на спине девятимиллиметровый «глок» и кладя под левую руку карабин, тоже немаленького калибра:

— Ари, ты мне брат, потому предупреждаю… Если кто-то из вас попробует ко мне еще хоть на шаг приблизиться — буду стрелять! Стреляю я хорошо, спроси у Йоргоса, так что не промахнусь. Не заставляй брать грех на душу. И учти! Попробуешь сюда вызвать полицию или кого угодно, чтобы меня скрутить, — будешь увозить отсюда трупы! И не факт, что меня не вместе с ними. Уходи!

И Ари, громко жалуясь, ворча и безбожно ругаясь, нехотя убрался. Тем более что Йоргос его членовредительский медицинский гуманизм открыто не поддержал. Делать Никоса официально невменяемым не было выгодно никому из родственников.

На третьи сутки сил долго стоять и стоять вообще у Ника почти не осталось. Он торчал на том же месте, подпирая березу. Губы потрескались и распухли, глаза горели сухим огнем. Скулы обтянуло так, словно он добрых две недели голодал. И по-прежнему Казидис глядел в сторону дома. Сидел и молчал.

Вернее, мы сидели и молчали. Аластор же, напротив, бегал и волновался: