Пол Келвер - Джером Джером

И все же дело шло туго. Юмор — это вам не хлопотливая Марфа; это взбалмошная служанка, которая работает по настроению, когда Бог на душу положит, при этом еще и мнит о себе: чуть что не так, тут же собирает вещички — и ищи ветра в поле! Где она болтается целыми днями — неизвестно; нагулявшись вволю, возвращается домой, когда о ней и думать забыли, — этакая ветреная молодая особа. К упражнениям в изящной словесности я решил присовокупить занятия журналистикой. Мне не хватало нахальства, столь свойственного Дэну. Судьба не благоволит людям робким. Если мне и удавалось прорваться в святая святых любой газеты — кабинет редактора, то его, как правило, не оказывалось на месте. Те же редакторы, которых удавалось застать в приемные часы, без лишних слов указывали мне на дверь и самолично следили, чтобы меня проводили к выходу. Обидно, конечно, но бедные — не гордые. Уж коли у тебя один-единственный сюртук на все случай жизни, то изволь лебезить и заискивать. В конце концов, я примкнул к рядам внештатных репортеров. Платили нам гроши, а точнее — полтора пенса за строчку. В компании полудюжины других таких же пролетариев пера — здесь были и юноши, мечтающие о заоблачных высотах, и старики, скатившиеся на дно жизни, — я шлялся по судам, изучал полицейские протоколы, несся вприпрыжку за пожарным обозом; мою душу радовали драки, и я мечтал стать свидетелем убийства. Мы были вроде стервятников: людские невзгоды доставляли нам хлеб насущный. Ненадежный это был доход. Впрочем, иногда можно было заработать полкроны, посвятив публику в детали какого-нибудь крупного скандала, а иногда и целую крону, правда, лишив в таком случае публику гарантированного ей права на получение информации.

— Сдается мне, джентльмены, — хрипло шептал наш уполномоченный, возвращаясь к нашему столику, — шурин полицейского не очень-то хочет, чтобы его имя склонялось в газетах.

Мы досконально изучили это дело, вникли во все подробности, опросили свидетелей. Материал просто превосходный. Уполномоченный встает, расхлябанной походочкой направляется к выходу и возвращается минут через пять, вытирая усы.

— Нет, джентльмены, не тот случай. Ничего интересного. По пяти шиллингов на брата, больше не выходит. — Иногда, отстаивая честь мундира, мы возмущались и заламывали по десяти шиллингов на нос.

И здесь помогало мне чувство юмора; не знаю, как это вышло, но я обошел своих конкурентов. Двенадцать репортеров — людей, умудренных опытом, — писали о подробностях трагической кончины одного моряка. При каких обстоятельствах он отошел в мир иной — знали все. На него с крыши небольшого двухэтажного дома упал слесарь — они с напарником тянули газопровод. Слесарь отделался синяками, моряка же отправили в морг. Напарник дал исчерпывающие показания, и история окончательно лишилась ореола таинственности.

— Значит, тянули мы через крышу трубу, — сказал он, — я остался на втором этаже, а заключенный полез наверх.

— Он пока еще не заключенный, — перебил его следователь. — Договоримся называть его, «подозреваемый».

— Пусть будет «подозреваемый», — поправился свидетель, — Он крикнул мне в дымоход, что спускается, и чтобы я его ждал…

— Давай, говорю, подозреваемый, валяй.

— Я, говорит, через слуховое окно полезу.

— Да подожди ты маленько, говорю, сейчас спущусь и лесенку, приставлю.

— Некогда, говорит подозреваемый, ждать, и так спущусь.

— Нет, говорю, тебе до окна не добраться, там дымоход мешает.

— Ничего, говорит, как-нибудь обойду.

Я и понять-то ничего не успел, слышу, как он там топает по крыше, и вдруг — бамц! — Я бегу к окну и вижу, что сидит наш подозреваемый на тротуаре.

— Ну что, Джим, говорю, не ушибся?

— Да, говорит, сразу не понять. Вроде бы все на месте. Но все равно, беги-ка сюда, Я тут на какого-то болвана сверзился. Вот ему-то, похоже, не поздоровилось.

Все репортеры дали материал под ничего не значащим заголовком «Несчастный случай». Заголовок правильный, но читателя не интригующий, Я же окрестил свою заметку так: «Спешка до добра не доводит». Я не стал особо распространяться о незадачливом моряке, а постарался привлечь внимание всей слесарной братии к мудрым и справедливым словам о недопустимости излишней спешки; я указывал уважаемым членам слесарной гильдии на печальные последствия, проистекающие из их обыкновения спешить и вечно делать все тяп-ляп, и призывал отказаться от этой пагубной привычки.

Этот репортаж принес мне признание. Выпускающий одной вечерней газеты снизошел до того, что, прямо в нарукавниках, вышел ко мне и крепко пожал руку.

— Именно то, что нам надо, — сказал он. — Легкость слога, чуточку юмора.

Я очень смешно описывал пожары (искренне надеюсь, что несчастные погорельцы получили страховку), в комическом свете представлял драки, и даже мои репортажи с мест катастроф, повлекших за собой человеческие жертвы, веселили читателя.

Меня частенько заносило в Поплар, и хотя наш старый дом оказывался от меня буквально в двух шагах, встречи с прошлым л избегал. В то время я испытывал страшное душевное беспокойство: во мне жили и боролись два совершенно непохожих человека. Я был целиком на стороне нового Пола — сметливого, делового, нахрапистого; его же совсем непохожего близнеца, старого Пола — беспомощного, мечтательного, устремленного в даль, я старался прогнать, чтобы он не путался под ногами. Иногда, смотрясь в надтреснутое зеркало, я видел перед собой его молящий взгляд; но я решительно мотал головой. Его уловки мне были хорошо известны. Дай ему только волю, он тут же затащит тебя в лабиринт улиц, выход из которого знает он один, заведет тебя за сломанную ограду, где и бросит на произвол судьбы, заставит бродить по заросшим дорожкам, и в конце концов окажемся мы перед обшарпанной дверью, откроем ее, поднимемся по скрипучей лестнице и очутимся в убогой комнатенке, где когда-то сиживали вдвоем и мечтали о всякой ерунде.

— Пошли, — шептал он мне, — ведь это же совсем рядом. Отодвинем потихоньку старый комод, приоткроем ломаную раму, заложим ее латинским словарем, чтобы не захлопнулась, обопремся локтями на подоконник и будем слушать голоса уставшего города — голоса, взывающие к нам из тьмы.

Но совратить меня с пути истинного не так-то просто. — Не сейчас, — отвечаю я ему. — Вот проложу себе дорогу, встану на ноги, и не страшны мне будут соблазны. Вот тогда-то, дружок, я и пойду с тобой — если ты еще будешь жив. Вот тогда-то мы с тобой и помечтаем о том, о чем мечтали когда-то. Глупые были наши мечты, несбыточные. Вот тогда-то и посмеемся над ними.

При этих словах образ его меркнет, и в зеркале появляется какой-то самоуверенный юнец — этакий деляга, готовый на все. Он мне одобрительно кивает.

Но одному соблазну я все же поддался. К этому времени заработки мои стали более или менее регулярны, и необходимость прятаться от людей пропала. Я решил подыскать комнату поприличней, где-нибудь в западных районах. Воспарять в поднебесье я не собирался, однако, проходя как-то по Гилфорд-стрит, я задержал взгляд на увитом плющом доме, который когда-то облюбовал отец, и заметил в окне белый билетик. Я постучался и навел справки. Оказалось, что сдается комната на четвертом этаже. Хорошо помню тот момент, когда словоохотливая хозяйка распахнула передо мной дверь.

— А эта комната будет твоя, Пол, — услышал я за спиной голос отца; он звучал так отчетливо, что я обернулся, забыв, что это всего лишь голос моей памяти. — Здесь тебе никто не помешает, а кровать и умывальник можно отгородить ширмой.

И вышло все так, как задумал отец. Комната была просторная, светлая, окно выходило в сад. Я последовал совету отца и отгородил кровать и умывальник* И часто по вечерам я слышал, как он поворачивает ручку двери.

— Как дела? Все в порядке?

— Отлично.

Мне часто вспоминались его слова: — Надо быть практичным, Под, тогда и преуспеешь в жизни. Сам-то я мечтатель. Всегда хотелось совершить что-то ведикое. Теперь-то я понимаю, что метил слишком высоко. Не практичный я.

— А разве не следует метить высоко? — спросил я. Отец заерзал на стуле. — Трудно сказать. Что-то я тут недопонимаю. Целишь высоко и мажешь, по крайней мере, не видишь, попал или нет. Кто знает, может лучше выбрать цель пониже, но уж бить наверняка. Но все-таки мне кажется, что отказываться от высокой цели нельзя, — ведь это наши идеалы, все лучшее, что в нас есть. Не знаю, не знаю. Не дано нам этого понять.

Вот уже несколько месяцев я подписывал рассказы своим настоящим именем. Как-то в редакцию на мое имя пришло письмо. Это была коротенькая записочка от мамаши Селларс — официальное приглашение на церемонию бракосочетания ее дочери с мистером Реджинальдом Клеппером. Я уж было совсем забыл наш роман с леди Ортензией, но, тем не менее, мне было приятно узнать, что все кончилось благополучно. Судя по тому, что я оказался в числе приглашенных, миледи давала мне понять, что мое постыдное бегство отнюдь не разбило ее сердце. Я чувствовал себя в неоплатном долгу перед этой дамой и истратил на подарок все свои сбережения; во вторник, облачившись во фрак и темно-серые брюки, я отправился в кенсингтонскую церковь.