Том 6. Пьесы, очерки, статьи - Константин Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опасения Земляного сбылись. Перед фронтом грозы шел ветровой вал. Вихрь превратил воздух в кромешное месиво из тьмы и пыли.
Непроницаемая пыль ударила в лицо скреперистам. Машина Клавы, лязгая и скрежеща, шла как бы наугад, пока не остановилась у земляного вала. Это была перемычка.
Клава развернула машину, набрала в ковш земли, двинула скрепер на перемычку и услышала стремительно набегающий гул ливня.
Ливень обрушился сразу. Уже нельзя было разобрать, где земля, где небо, где перемычка и где соседние машины. Казалось, что скрепер вертится на крошечном клочке суши. Вокруг чудились пропасти, кипящие черной водой.
Клава, сжав губы, вела машину прямо в эти пропасти, набирала в ковш землю, вползала на перемычку и там сбрасывала свой груз. Она с тревогой думала, что через несколько минут глина под гусеницами трактора превратится в липкую замазку, скрепер завязнет в ней и перестанет работать.
Клава ничего не видела и потому не знала, как подымается вода и близка ли опасность. Она только знала, что машина не должна подвести. Она выжимала из нее всю силу.
Но машина с каждым заходом работала со все большей натугой и даже, как показалось Клаве, начала тяжело стонать.
– Ничего, ничего! – торопливо говорила Клава, успокаивая машину. – Не сдавай! В разлив было хуже. Не сдавай!
Но тянуть скрепер становилось уже не по силам для тягача. Тогда Клава закричала в ярости:
– Ну что ж ты! Буксовать, что ли, будешь? Тяни, тебе говорят! Тяни!
Машина забуксовала на подъеме, остановилась, начала медленно сползать назад и заваливаться на бок в жидкую глину.
Клава резко повернула машину, но она продолжала сползать и заваливаться.
«Ну вот! – подумала Клава. – Сейчас перевернется, вдавит меня в землю – и конец!»
Клава знала, что совсем рядом с ней работает экскаватор Прохорова. Она видела сквозь ливень мутный свет его фар. Но свет этот падал на перемычку в стороне от скрепера, и Прохоров, конечно, не мог знать, что происходит с Клавой.
– Прохоров! – закричала Клава.
Она закричала без всякой надежды, что Прохоров ее услышит сквозь грохот собственной машины и шум ливня. Да если бы он ее и услышал, то чем бы мог ей помочь? Правда, он мог бы достать своей стрелой до скрепера. Ну, и что с того? Ковшом скрепера не зацепишь и не удержишь.
Клава из последних сил держала машину, чувствуя, что от малейшего неосторожного движения она перевернется и ее засосет в грязь. Время как будто остановилось. И как будто очень медленно луч света с экскаватора начал поворачиваться, пока не упал на скрепер. И так же страшно медленно ковш экскаватора набрал землю, пронес ее над головой Клавы, обдав Клаву потоком жидкой глины, и опрокинул землю под гусеницу Клавиного трактора с той стороны, куда он заваливался.
Клава почувствовала, что машина уже не сползает.
Прохоров привалил к трактору второй ковш земли, быстро увел стрелу в сторону и снова начал наращивать перемычку.
Произошло все это стремительно, хотя Клаве и казалось, что прошло много времени. Клава отвела со лба слипшиеся от глины волосы, сказала срывающимся голосом в пространство: «Ну спасибо, Прохоров», – и вытерла рукавом мокрое лицо.
Глаза сильно жгло. Должно быть, в них попала глина. Не может же быть, чтобы их жгло от слез. В этом Клава не хотела признаваться. Но она плакала, сидя в кабине. Плакала и от пережитого напряжения и от благодарности к Прохорову, которого она недавно обидела, посмеялась над ним перед всем собранием.
«Ишь, – подумала о себе Клава, – чистоплюйка какая! Учительница! Собой залюбовалась на этом собрании. Дура и есть дура!»
Она вспомнила слова Земляного, что в каждом человеке надо прежде всего искать хорошее. А мы сплошь и рядом ищем дурное, как бы оправдывая этим себя в собственных глазах.
Клава прислушалась, пораженная внезапной тишиной.
Ливень так же внезапно стих, как и начался. Только молнии мигали почти непрерывно. От этого все небо над головой горело мутным перебегающим огнем.
В свете молний были хорошо видны перемычка, и экскаватор Прохорова, и тяжело идущий вдоль перемычки незнакомый мощный трактор.
Клава достала из-под сиденья паклю и вытерла лицо.
Вдали на юге небо посветлело. Клава заметила на зеленоватой полосе этого вечернего неба трепетный свет звезды. Она висела, как серебряная капля дождя, на краю черной облачной громады, неторопливо уходившей на север.
Клава с глазами, еще полными слез, засмеялась и расстегнула ворот тяжелого, промокшего комбинезона.
Ясность и тишина омытой ливнем ночи казались ей просто чудом. От земли тянуло прохладой и слабым удивительным запахом, похожим на запах жасмина. Это был запах озона, грозовых разрядов.
Мощный трактор подошел к скреперу и остановился. Из трактора, увязая в грязи, вышли Земляной и Карпов.
– Жива? – спросил Карпов Клаву. – Сама не вылезешь? Постой, я тебе помогу.
Он помог Клаве выбраться из кабины. И тут только Клава увидела, что машина ее стоит на краю глубокой рытвины, залитой водой.
– Прохоров меня спас, – сказала Клава. – Подвалил эту землю и остановил скрепер. А то лежать бы мне в воде под машиной.
– Все кончено, – сказал Земляной, должно быть, не расслышав слов Клавы. – «Буря прошла, гром унесла». Воду сбросили в старое русло Карповки. И завязли всего три машины.
– Прохоров меня спас, – повторила Клава, но Земляной опять ничего ей на это не ответил, а сказал как будто совсем не к месту:
– Знаете, как называются такие ночи с беспрерывной молнией?
– Нет, – ответила Клава.
– Воробьиными. Потому что от ярких вспышек воробьи просыпаются, начинают метаться в воздухе, а потом, когда молнии гаснут, разбиваются в темноте о деревья и стены. Садитесь к нам на трактор. Утром тягач вытащит вашу машину. Тогда отмоете ее и проверите. А что касается Прохорова, то ничего особенного в его поступке я не нахожу. Естественное дело! Ну, поехали!
Гул воды– Ну и ночка! – сказал Карпов и захлопнул дверь. Ветер рванул ее и попытался открыть, но Карлов схватился за ручку и начал тянуть дверь к себе. Ветер в конце концов уступил, но все же грохнул напоследок в филенку с такой силой, будто ударил тяжелым сапогом. Дверь затрещала.
Карпов прошел в кабинет к Земляному.
– Ну что? – спросил Земляной. – Лепит?
– Еще как!
– Ничего, теперь нам черт не брат! – Земляной улыбнулся и посмотрел на чугунного медведя с озабоченной мордой, сидевшего на чернильном приборе. – Дуй, свисти, беснуйся, вали небо на землю! Мы в бетоне, как в броне. Об него этот степной ветерок пообломает себе зубы.
– Долгожданное время, – заметил Карпов. – Кстати, почему оно называется предпусковым периодом? А не пусковым?
– Не знаю. Спроси Басаргина. Он ревнитель русского языка.
– Ну и правильно, что ревнитель. Поехали!
Они вышли на крыльцо. Ветер воспользовался этим и так размахнулся дверью и с треском припечатал ее к стене, что они вдвоем едва ее закрыли. За это время ветер нанес в коридор столько снега, что он кружился, как туман, около лампы под потолком.
«Газик» смело ринулся в снег и выскочил, весь побелев, на шоссе. Там почему-то было тише, ветер дул спокойнее и снег летел медленно, как по косым линейкам. Множество фонарей сверкало и качалось в степи.
– Представляешь, – спросил Земляной Карпова, – какие здесь случались отчаянные ночи, когда не было строительства?
– А теперь все это ерунда! – ответил Карпов. – И эти бураны и эти ночи. Одна декорация!
С тяжелым воем проносились встречные самосвалы. Чем дальше бежал «газик», тем гуще становились огни. Над ними горела красная звезда.
– Насосная! – сказал Карпов.
Здесь все было знакомо Земляному, до последней выбоины на дороге. Он мог, как ему думалось, пройти тут с закрытыми глазами. Но этой ветреной ночью он не узнавал очертаний насосной станции и других сооружений. Во мраке все они казались громадами окаменелой и изломанной под разными углами тени.
В темноте чувствовалось напряженное движение, катился глухой шум, изредка требовательно покрикивали машины. И снег как бы присмирел от этого. Он падал торопливо, стараясь не задерживаться и не мешать людям. И так же поспешно таял.
«Сейчас, – подумал Земляной, – налево от дороги будет валяться вросший в землю изогнутый рельс и рядом с ним старая покрышка от автомобильного колеса».
Этот рельс и покрышку Земляной видел по двадцать раз в день. Сначала они его раздражали, но он понимал, что не стоит придираться к таким мелочам, и потому не распорядился их тотчас убрать. Потом он привык к ним, а однажды весной даже обрадовался, когда увидел, что в совершенно ничтожной тени от покрышки вырос какой-то желтый замухрышка-цветок.
