Моя рыжая проблема - Софья Ролдугина

Это не он. Разумеется, не он.

Купол раскрылся во всю ширь и мощь, показывая мне то, что я не могла увидеть, зато прекрасно видел Тейт, вывернувший шею.

Лао, живой и невредимый, засмеялся, на полшага отступив от Итасэ, который, морщась, ощупывал свое плечо — так, словно чужое прикосновение, мимолетное и дружеское, по-настоящему обожгло.

— Ран-кан, — произнес Ригуми Шаа, вроде бы мягко, но с отчетливой угрозой.

Итасэ дернул головой, кривясь. Лао примирительно прижал руку к груди, улыбаясь:

— Не стоит беспокойства, Шаа-кан. Это моя вина, Итасэ Ран был очень добр, когда показал свое искусство… — Голос его вдруг стал ниже, опаснее, не теряя мелодичности. — Я учту ошибку.

— Ран-кан, — повторил мастер еще мягче.

Итасэ замер, а потом отвернулся, кутаясь в дымно-серый шарф.

— Прости, Лао-кан. Это вышло случайно.

Раскаяния в его словах не было ни на гран.

Голова кружилась, дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…

Тейт поерзал, повздыхал, а потом вдруг цапнул меня за загривок, да так, что наверняка остались следы от зубов.

— Забей волноваться за Лао, — отчетливо сказал рыжий. — Его так просто не убьешь.

Полегчало.

После этого случая я невольно стала присматриваться к Итасэ. Не к лицу, разумеется, после индивидуальных занятий оно и так впечаталось в мою память, как фотография. Но вот манеры и мысли… Вроде бы ничего особенного, однако что-то напрягало.

И на одиннадцатый день я наконец осознала, что именно.

На одиннадцатый… великий мастер-детектив, да уж.

Во-первых, Итасэ слишком походил на мастера Ригуми. Но не как отражение, а как идеализированный вариант. Думаю, почти каждая девушка хоть раз в жизни пыталась изобразить угрожающий взгляд перед зеркалом — ну или соблазнительный. И если результат в воображении всегда был впечатляющим, то в реальности, мягко говоря, разочаровывал. Лично я зареклась строить из себя кого-то, когда вместо пылкой штучки увидела в затемненном оконном стекле жертву генетических расстройств с приоткрытым ртом. Итасэ выгибал брови, хмурился и поджимал губы точно так же, как Ригуми; но если мастер иногда выглядел забавно, то каждое проявление эмоций у подмастерья было исключительно выразительным. От ледяных взглядов действительно бросало в дрожь, презрительная усмешка заставляла меня почувствовать себя ничтожеством. Касалось это и других привычек. Ригуми утром, после пробуждения, потягивался демонстративно и одновременно неловко, как человек, который когда-то сильно стеснялся своего тела и не до конца поборол комплексы; Итасэ точно так же закидывал одну руку за другую над головой, но им хотелось любоваться.

Во-вторых, мысленный голос у него оказался точь-в-точь как у Ригуми, только более мелодичный.

В-третьих, Итасэ не выносил прикосновений. Причем сам он с удовольствием раздавал подзатыльники и тычки, то есть дело было не в самом физическом контакте, а в том, кто являлся инициатором. Я интуитивно чувствовала связь с первыми двумя странностями, но описать ее словами не могла.

— Что-то не так, Трикси?

Лао, как обычно, подкрался незамеченным. Похоже, его это развлекало… хотя сложно сказать, что его не развлекало.

На ночлег мы сегодня остановились на широкой террасе прямо над угольно-черной долиной. Небо уже потемнело; у нас над головами мерцали звезды, голубоватые и розоватые, и неспешно струились потоки сияющей космической пыли; дальний же, северный край полыхал от вспышек молний. Там бушевала гроза, но Ригуми сказал, что беспокоиться не о чем: так близко к побережью губительные тучи не подходили.

На юге высились горы — зубчатая гребенка вершин, почти отвесные склоны. Там, за последним рубежом, плескался океан, и ветер доносил сквозь ночную тьму слабый запах соли и свежести.

— Все в порядке, — вздохнула я и уткнулась лицом в колени. Лао сел рядом и положил руку на плечо — невесомое прикосновение, от которого разом стало очень спокойно. — Как думаешь, Ран странный?

Лао фыркнул:

— Если ты назовешь мне кого-нибудь не странного, я отвечу. А пока даже не знаю, что сказать.

Я скосила взгляд туда, где террасой ниже горел костер. Звуки лагеря доносились приглушенно — особенность черной долины внизу, которая поглощала всякий шум и свет.

В голову пришла неожиданная мысль.

— А Ран случайно не сын мастера Ригуми?

От Лао внезапно нахлынула волна печали, приглушенной и изысканной. Я попыталась считать образы и не смогла, словно в руках у меня распадалось холодным пеплом письмо с каким-то болезненным секретом, брошенное в камин; отдельные слова еще можно различить, но смысл покрыт мраком.

— Нет, Трикси. Сын Ригуми Шаа был убит тридцать лет назад. Вместе с той, что произвела дитя на свет.

Меня аж подбросило.

— Ничего себе! — откликнулась я горячо, но быстро спохватилась и понизила голос, машинально оборачивая нас непроницаемым эмпатическим куполом. — А как это случилось?

— Не знаю, — мягко улыбнулся Лао и снова погладил меня по голове. — Слышал только, что Ригуми Шаа тогда удалился из Лагона и жил где-то в горах близ побережья. Наверняка свободные искали его…

— И нашли, — мрачно закончила я. — А куда вообще деваются маги после Лагона? Понятно, что здесь учатся и двадцать, и тридцать, и сорок лет. Но только у Ригуми Шаа — больше семисот учеников.

— У него одна из самых больших мастерских, — ответил Лао задумчиво. — У Таппы, например, и ста не наберется. Каждый год из Лагона уходит несколько десятков человек, приходит больше. Кто-то погибает. Те, кто считает свое обучение оконченным, отправляются изучать мир. Затем каждый живет как знает. Говорят, что многих учеников отсылают к людям — тайно, разумеется. Но мне это неинтересно.

В его мыслях промелькнул знакомый образ — политика, и тут же повеяло искренней неприязнью.

Что ж, видимо, я все-таки нашла то, что не развлекает Лао.

Сомнительное достижение, конечно.

— А как ты думаешь… — начала было я и тут же забыла, что хотела сказать, потому что Лао меня обнял, пристроив голову на плече.

— Тсс, — произнес он тихо и засмеялся. — Тейт смотрит на тебя и на меня. Как ты думаешь, Трикси, как долго он выдержит и когда поднимется к нам?

— Как только придумает подходящий предлог, — вздохнула я. Тоже хотелось улыбаться, почему-то в груди появилось очень приятное ощущение, не то тепло, не то щекотка. — То есть почти сразу.

Разумеется, я оказалась права.

За что еще следовало поставить Ригуми памятник при жизни, так это за то, что он не поднимал нас рано утром, а позволял выспаться. Впрочем, рыжий все равно подскакивал ни свет ни заря, выдергивал из постели Лао с Айкой, и вся троица бодро учесывала выше по скале, тренироваться. Сквозь защитные барьеры они просачивались, как дурно воспитанные призраки. Итасэ, на чьих хрупких и нервных плечах лежали заботы об обустройстве лагеря, скрежетал зубами, но поделать ничего не мог.